Цусимский бой произвел во всем мире еще много более сильное впечатление, чем взятие Порт-Артура. Определенностью своего результата он создал представление о полном торжестве Японии в этой войне. Между тем японцы имели преобладание на море с самого начала, а после боев 28 июля и 1 августа их господство в водах Дальнего Востока было безраздельным. Для исхода борьбы на маньчжурском фронте ничего, таким образом, не изменилось.
Русское общество приняло вести о Цусиме с почти нескрываемым злорадством. Оно, в своем большинстве, уже привыкло рассматривать все события на войне с одной точки зрения - поднимают они или роняют престиж правительства? Оно даже и власти приписывало такие же воззрения: «Война уже давно ведется только потому, что победа нужна, отчаянно нужна для спасения самодержавия… Вот с какой миссией шел на уничтожение флот Рожественского, вот ради чего сражается и идет навстречу поражениям (?) армия Линевича!» - писало «Освобождение».
В то время как для государя на первом плане была национальная задача - доведение до успешного конца исторической борьбы - а т. н. освободительное движение представлялось ему в данный момент прежде всего помехой в этом насущном деле, русское общество, в своем огромном большинстве, было всецело увлечено борьбой против власти во имя коренных преобразований всего строя.
К этому времени политическое возбуждение охватило самые разнообразные круги. Появилось «Христианское братство борьбы», с религиозной точки зрения освящавшее и оправдывавшее революцию: «Мы ведем борьбу, - говорилось в его воззвании, - с самым безбожным проявлением светской власти - с самодержавием».
Те «декадентские» круги, которые в предвоенные годы оставались в стороне от политики и даже порою едко осуждали интеллигентскую узость, теперь прониклись мистической верой в революционную стихию, и «Новый Путь» стал помещать все более резкие политические статьи. Поэт Вячеслав Иванов в стихах о Цусиме восклицал: «Огнем крестися, Русь! В огне перегори… / В руке твоих вождей сокрушены кормила. / Се, в небе кормчие ведут тебя цари…»
Из целого ряда организаций «свободных профессий» сложился Союз союзов,79 составивший как бы левое крыло открытого освободительного движения. Одним из его главных руководителей был проф. П. Н. Милюков, участник парижской конференции 1904 г. (к тому времени более известный в качестве русского историка).
На земском съезде, происходившем еще в апреле, победу опять одержало его левое крыло, высказавшееся за всеобщее, прямое, равное и тайное избирательное право. Решения съездов предварительно обсуждались на особых заседаниях земцев-конституционалистов и затем уже проводились от имени всего земства.
Протесты отдельных групп правых земцев (как заявление 20 московских губернских гласных о «нежелательной партийности, выразившейся в петербургском частном совещании, слывущем повсюду под громким, но не соответствующим истине названием общеземского съезда») проходили почти незамеченными. Конечно, эти съезды не были правильно организованным представительством земства; но нельзя отрицать, что за весь период нарастания революционной волны эти «инициативные группы» не встречали в земской среде сколько-нибудь заметного сопротивления и в общем выражали ее настроения, хотя и придавая им более радикальный уклон.
Умеренные круги начали организовываться позже, и т. н. «шиповская группа» так и осталась только меньшинством на земских съездах.
Вести о Цусиме поразили государя, до последней минуты верившего в успех. «На душе тяжело, больно, грустно», - записал он 18 мая. Поражение флота снова ставило на очередь вопрос - возможно ли продолжать войну? В этом начинали сомневаться в ближайшем окружении государя.
За границей Цусимский бой вызвал известный поворот настроения. Америка почувствовала, что торжество Японии на море начинает угрожать и ее интересам. Германский император на основании тревожных донесений из Петербурга решил, что для русской монархии и даже для жизни самого государя возникает серьезная опасность. В письме от 21 мая (3 июня) Вильгельм II писал государю: поражение флота «отнимает всякую надежду на то, чтобы счастье повернулось в твою сторону». Война уже давно непопулярна. «Совместимо ли с ответственностью правителя упорствовать и против ясно выраженной воли нации продолжать посылать ее сынов на смерть только ради своего личного дела, только потому, что он так понимает национальную честь… Национальная честь сама по себе вещь прекрасная, но только если вся нация сама решила ее защищать…» И Вильгельм II советовал пойти на мир.
В тот же день Вильгельм II вызвал американского посла Тоуэра и заявил ему: «Положение в России настолько серьезно, что когда истина о последнем поражении станет известна в Петербурге, жизнь Царя подвергнется опасности и произойдут серьезные беспорядки». Он просил поэтому президента Рузвельта через американского посла в Петербурге предложить России свое посредничество.
Рузвельт 23 мая телеграфировал послу Мейеру, чтобы тот повидал самого государя. Мейер 25 мая около 2 ч. дня явился в Царскосельский дворец. Это был день рождения государыни, и посол, не желая нарушать семейного торжества, вошел через боковой вход и просил государя об экстренной аудиенции. Государь согласился принять посла, несмотря на неурочную обстановку.
Мейер прочел инструкции Рузвельта и произнес целую речь о необходимости скорейшего заключения мира. Государь почти все время молчал; только на один из доводов посла - о том, что мир легче заключить, пока нога неприятеля еще нигде не ступила на русскую землю, - он откликнулся сочувственно. Государь в конце аудиенции изъявил согласие на переговоры, но только при условии такого же предварительного согласия со стороны Японии; никоим образом не должно было создаться представление, будто Россия просит мира. Посол в телеграмме Рузвельту писал, что самообладание государя произвело на него сильное впечатление.
В тот же день 25 мая состоялось под председательством государя военное совещание; в нем участвовали великие князья Владимир и Алексей Александровичи, военный министр Сахаров, морской министр Авелан, министр двора бар. Фредерикс, командующий войсками Приамурского округа ген. Гродеков, генералы Гриппенберг, Рооп и Лобко (государственный контролер), адмиралы Дубасов и Алексеев.
Государь поставил совещанию конкретные вопросы: 1) можно ли без флота отстоять Камчатку, Сахалин и устье Амура? 2) какое значение для исхода войны на этих отдаленных участках имела бы русская победа в Маньчжурии? 3) следует ли приступить к переговорам - хотя бы для того, чтобы узнать, каковы требования Японии?
За мир наиболее определенно высказались в. к. Владимир Александрович и адм. Алексеев, бывший наместник, настроенный чрезвычайно мрачно («дух в армии подорван», говорил он). Ген. Гриппенберг только вспомнил свою старую обиду («Ваше Величество, под Сандепу победа была наша, только Главнокомандующий…»). Все сходились на том, что Сахалин и Камчатку без флота защитить не удастся.
Первым против мира, основанного на поражении, выступил адм. Ф. В. Дубасов. В начале января он еще высказывался за прекращение войны,80 теперь он говорил, что Россия не должна кончать войну на Мукдене и Цусиме. После энергичной речи адм. Дубасова против мира высказались ген. Сахаров и бар. Фредерикс, а также ген. Рооп, добавивший, однако, что для продолжения войны желательно созвать Земский собор.
Никакого решения принято не было; вопрос о продолжении войны остался открытым; государь согласился на переговоры - хотя бы для того, чтобы узнать условия Японии.
Рузвельт после этого - нотой 26 мая, обращенной одновременно к России и Японии - предложил «в интересах человечества» сойтись для переговоров, чтобы положить предел «ужасающей и прискорбной борьбе». Япония 28 мая изъявила согласие на переговоры; 29 мая предложение Рузвельта было опубликовано. После недолгого спора о месте созыва мирной конференции было решено созвать ее в Вашингтоне.81
В эти самые дни конфликт из-за Марокко между Германией и Францией едва не привел к войне. Но французский Совет министров предпочел отступить. Делькассэ подал в отставку (24 мая); заменивший его премьер Рувье согласился на созыв международной конференции в Алжезирасе для обсуждения марокканского вопроса.
Если адм. Ф. В. Дубасов возмущался мыслью о том, что Россия может кончить войну «на Мукдене и Цусиме», то широкие круги русского общества именно этого и желали. Даже те, кто не радовался поражениям, считали, что из них следует «извлечь пользу» для освободительного движения. Требования прекращения войны стали открыто раздаваться везде; и все, кто пытались протестовать против мира, подвергались озлобленным нападкам или осмеянию.
