Новгородцы поведали Добрыне, что Ходислав пал от меча Путяты.
Добрыня унял свою дружину, повелел Путяте прекратить кровопролитие.
Немедленно были низвергнуты идолы языческих богов и преданы огню, а дубовый кумир Перуна киевляне скатили с кручи в Волхов. Священники-греки без промедления начали крестить новгородцев всех скопом. При этом мужчины входили в реку выше моста, а женщины — ниже моста.
Аким Корсунянин, описывая эти события в своей летописи, вставил туда красноречивое замечание: «Путята крестил Новгород мечом, а Добрыня — огнем». Эта цитата из Иоакимовской летописи стала поговоркой среди новгородцев еще в пору княжения Владимира Святославича.
Был год 988-й.
* * *
Там, где в Волхов впадает широкий ручей Урывай, расползлись по речному берегу гончарные мастерские, огороженные тыном, заросшие крапивой и кустами рябины. В этом месте в береговом откосе имеются залежи добротной красной глины, годной для изготовления самой разной посуды. Неподалеку от гончарных печей стоят неказистые жилища гончаров-новгородцев, похожие на землянки с деревянной крышей.
Как-то гуляя здесь ранним утром, Аким Корсунянин увидел какого-то заспанного гончара в полинялой рубахе, с волосами, стянутыми на лбу бечевкой. Этот трудяга грузил в челнок готовые глиняные горшки, собираясь везти их на продажу. И тут гончар заметил плывущего по реке Перуна. Течение поднесло идола прямо к низким дощатым мосткам, возле которых покачивался на воде челнок гончара. Схватив шест, гончар оттолкнул им дубовую статую бога, сказав: «Ты, Перунище, досыта ел и пил, а теперь плыви прочь!»
Впечатлительный Аким Корсунянин занес увиденное им в то утро в свою летопись, снабдив эту запись неким христианским назиданием: «Вчера еще был чтим людьми идол Перуна, а сегодня уже поругаем ими».
Глава шестнадцатая
Крест против идолов
По всей Неревской стороне слышался женский плач и горестные причитания плакальщиц — в Новгороде погребали бояр и купцов, павших накануне в сече с киевлянами. Пролившийся на землю дождь смыл кровавые пятна с деревянных мостовых, загасил последние очаги пожаров на Прусской улице и в Загородском конце. Задувший с северо-запада ветер разносил повсюду острый запах гари.
Всех мертвецов хоронили по христианскому обряду без погребальных костров и жертвоприношений богам тьмы, таково было повеление Добрыни. Священники-греки окропляли убитых святой водой и каждому надевали на шею маленький крестик.
Добрыня намеренно пришел на полусгоревший двор посадника, желая посмотреть, как будут отпевать прах Ходислава Соловья по новому обычаю. Отпевание проводил сам Аким Корсунянин, облаченный в длинную черную рясу с капюшоном, с большим серебряным крестом на шее, с черным клобуком на голове.
Слушая негромкое монотонное пение Акима Корсунянина и глядя на то, как он обкуривает благовонным дымком ладана завернутое в холст бездыханное тело посадника, уложенное на стол, Добрыня думал с мстительным торжеством: «Не вышло по-твоему, Ходислав! Пусть мертвому, но я все же надел тебе крест на шею. Не видать тебе царства Нави, Соловей, ибо попадешь ты в христианское чистилище!»
Допев священный псалом, Аким Корсунянин направился прочь со двора посадника, за ним двинулись два других монаха, у одного в руках был длинный позолоченный жезл с крестом и двенадцатиконечной Вифлеемской звездой наверху, у другого — серебряный сосуд со святой водой.
Добрыня тоже последовал за священниками.
И тут его окликнула боярыня Добролежа, вдова посадника:
— Погодь-ка, злодей! Запретил ты нам, несчастным вдовам, погребальные костры жечь, неужто и тризну по умершим свершить тоже не позволишь?
Добрыня остановился и повернулся к вдове посадника, облаченной в темное платье и черный повой в знак траура. В таком же одеянии были и обе дочери Добролежи, а также ее сестра и племянники. Все они стояли тесной кучкой в изголовье у покойника, взирая на Добрыню с настороженной опаской. Лишь в глазах у Добролежи не было страха, в них была нескрываемая ненависть.
— По христианскому обычаю, после погребения тризну справлять можно, — сказал Добрыня, — токмо у христиан она называется поминальной трапезой.
— Почто не дозволяешь нам погребать мужей наших возле родовых курганов? — сердито бросила Добрыне Чернава, сестра Добролежи.
— Не пристало христиан и язычников хоронить в одном месте, — сдвинув брови, ответил Добрыня. — Про родовые курганы забудьте! Там теперь будет пастбище для скота.
— Дождешься, злыдень, мы и тебя скоро в землю закопаем! — чуть слышно процедил сквозь зубы седобородый, согбенный годами отец Чернавы и Добролежи. Он стоял, тяжело опираясь на посох, чуть в стороне возле полусгоревшего теремного крыльца.
Добрыня сделал вид, что не расслышал эту реплику старого боярина, широким шагом выйдя со двора на Проезжую улицу, ведущую от детинца к мосту через Волхов.
После побоища, учиненного дружиной Добрыни и Путяты на Неревской стороне, новгородский ремесленный люд за три дня окрестился в Волхове весь поголовно. Волей-неволей пришлось креститься и боярам из страха за свое добро и близких. Самые непримиримые враги веры Христовой, такие, как тысяцкий Угоняй, разбежались из Новгорода кто куда.
Угоняева жена, Вышенега, будучи не робкого десятка, продолжала упорствовать, не желая креститься в реке. Обходя своих подруг, многие из которых потеряли мужей и братьев в сече с киевлянами, Вышенега и их подбивала на неподчинение приказу Добрыни.
«Неужто Добрыня и на нас, безоружных жен, меч поднимет? — молвила упрямая Вышенега. — Коль такое все-таки случится, тогда-то новгородцы прозреют и одумаются! Всем тогда станет ясно, что слугам Христовым, таким, как Добрыня, жизни людские словно трава на сенокосе. Всех инакомыслящих христиане готовы вырезать под корень!»
Прознав о том, какие речи ведет Вышенега и что немало вдов и жен боярских, беря с нее пример, отказываются креститься, Добрыня во главе двадцати дружинников без промедления отправился домой к Вышенеге. Дабы унять беспокойство Акима Корсунянина, желавшего предотвратить новое кровопролитие, Добрыня сказал ему, что он справится с боярскими женами, не вынимая меча из ножен.
Поскольку терем тысяцкого сгорел почти дотла, поэтому боярыня Вышенега и ее пятнадцатилетняя дочь были вынуждены ютиться в бане до тех пор, пока их холопы на месте обугленных развалин не выстроят новые хоромы. Угоняевы челядинцы уже трудились на пепелище, оттаскивая в сторону обгорелые бревна и стропила, вывозя на телеге груды золы и мусора. При виде Добрыни, позолоченный островерхий шлем которого и его красный плащ ныне в Новгороде знал каждый, холопы оставили работу и, сняв шапки, склонились в поклоне.
