Свиномордый минуту сидел молча, переваривая услышанное.
– Это полностью соответствуют тем сведениям, которыми мы уже располагаем, – наконец изрек он.
– Вы могли бы ответить мне на два вопроса? – забросил я крючок из любопытства.
– Пожалуй, да, – согласился он.
– Чем пытался убить Маркарян императора? – озвучил я первый вопрос.
Мой собеседник ухмыльнулся и, чуть помедлив, ответил:
– Яд. Маленькая стрелка с ядом. Если бы не ваше вмешательство, император бы даже ничего не почувствовал, а мы бы ни о чем не догадались. Убийца смог бы улизнуть безнаказанно. А его императорское величество скончался бы через какое‑то время, уже в своих покоях. И до вскрытия никто бы не догадался, что императора убили.
«Хитро, Аграник Арменович, хитро», – мысленно оценил я.
– Второй вопрос. Что теперь будет со мной?
– Сейчас вас отпустят. Вы можете отдохнуть, а завтра, думаю, вам придется прибыть на аудиенцию к его императорскому величеству. Признаться честно, император весьма заинтересовался вашей персоной. Хотел бы видеть вас. Побеседовать. Думаю, что дело не останется без награды. Можете рассчитывать не меньше чем на орден Александра Невского.
Я согласно кивнул. На разум и тело навалилось сонливое отупение, которое начинается каждый раз, когда что‑то значительное и весомое в твоей судьбе остается позади. Свиномордый потерял ко мне интерес, достал какой‑то лист бумаги и углубился в сочинительство.
Через минуту он протянул мне заполненный бланк.
– Это пропуск на выход. Прошу не покидать город. По крайней мере, до окончания предварительного следствия. Удачи вам, господин Туровский. И да хранит вас Господь.
Я взял бумажку, поднялся и покинул когда‑то родное учреждение.
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ШЕСТАЯ
Кубинец встретил меня на пороге с таким выражением лица, будто я оторвал его от процесса экипировки в поход с целью вызволения меня из застенков. Судя по опустошенной банке с кофе и пепельнице, заполненной окурками, Гонза провел последние пять‑шесть часов в изрядном нервном напряжении. Я даже мог себе это представить. Кубинец бороздит кухонные просторы, выпуская сигарный дым, точно трансатлантический лайнер. Лицо его горит бешеным огнем. Скулы сведены, как у бойцового пса, сошедшегося на ринге с невидимым противником. В его голове медленно вращаются мысли. Жернова мышления перемалывают проблему – стоит штурмовать Литейный сейчас или повременить пару часиков.
Увидев меня, Кубинец ткнул сигарой в дно пепельницы, матюгнулся и сообщил:
– До Ираклия все девушка какая‑то дозвониться пыталась. Номер возле телефона в кабинете. А я пошел спать. Завтра похороны.
Гонза процедил какое‑то ругательство сквозь зубы, разобрать мне его не удалось, и вышел из кухни. Я остался в одиночестве. Первоначальным порывом было броситься в кабинет, раскопать на столе номер Татьяны и позвонить, но я подавил в себе это желание. Сначала сварил себе крепкий ароматный кофе, который тут же и высосал, что называется, не отходя от плиты. Взбодрился. Сон, донимавший меня еще в камере, мгновенно испарился. Остались только бодрость духа и желание действовать, творить. В такие минуты замечательно начинать новое расследование, но ведь только что закончилось предыдущее, и браться за работу никакого желания не было. Мне бы пару недель побездельничать, поварить пиво, понаслаждаться спокойствием, тишиной, когда над тобой не свистят пули, а голова не раскалывается в бессилии над решением очередной проблемы. Да и стоило обдумать все, что приключилось со мной за последние недели.
Слишком много событий, значение которых от меня пока ускользало.
Я сварил себе еще кофейку и сел за обеденный стол. Творить, действовать – это, конечно, хорошо, но вот только, пожалуй, не на ниве детективной. Пора вернуться к родному мини‑заводику, наварить пива впрок, запустить юбилейный сорт. Благо заказы на него у меня имелись. Даже от двух пивоваренных компаний. Неплохо быть популярным! Только вот я никак не мог понять, чего во мне больше: детективного начала или пивоваренного, да и кто популярнее – Туровский‑детектив, или Туровский‑пивовар?
Допив кофе, я поставил грязную кружку в мойку и выбрался в коридор. Тишина и спокойствие царили в доме. Точно я очутился в хижине монаха‑отшельника, а не в особняке разгуляя‑детектива‑пивовара. Мои шаги гулко отдавались и даже пугали меня. Так непривычно слышать только самого себя. Даже грустно стало немного.
Я неспешно вошел в кабинет на первом этаже, приблизился к своему рабочему столу, упал в кресло и потянулся к телефону. Пара секунд поисков дали мне в руки клочок бумажки, на котором алели выписанные красным маркером цифры и имя: «Татьяна». Я мог бы и не искать этот номер, память мгновенно выдала его из своих недр. Но я все же полюбовался на него, прежде чем набрать.
Ответили сразу же:
– Алло.
Знакомый голос. Всколыхнулись чувства, как рваное лоскутное одеяло, но родное и спать под которым уютно и необычайно тепло хоть на стоградусном морозе на снегу.
– Добрый день, – стараясь придать голосу суровость, произнес я. – Вас беспокоит Даг Туровский. Друг и работодатель Ираклия Стеблина. Мы не могли бы встретиться?
Я замолчал. Ждал ее ответа, но ничего не слышал. Повисло тягостное молчание, в котором умирает все живое, земля высыхает и начинает покрываться трещинами. Но вот первые капли пролились, и зазвучал ее голос. Короткое слово, но как много в нем животворящей энергии.
– Да.
– Вас устроит через час?
– Да.
– Я заеду за вами.
Я положил трубку. Достал из ящичка с сигарами одну, прикурил и минут десять сидел не шелохнувшись. Закрыл глаза, выпускал дым и ни о чем не думал. Истинное блаженство.
Через пятнадцать минут я уже отплывал от дома на «икаре». Добраться до дома Татьяны я сумел минут за сорок. Ни одной пробки. Чистая водная гладь. Такое ощущение, что народ вымер. Весь город погрузился в спячку, наигравшись в юбилей. Только плавающий мусор напоминает о вчерашнем дне, когда все жители высыпали на улицы и, запуская фейерверки и воздушные шары в дождливое петропольское небо, радостно напивались. Последствия в виде мусора можно было лицезреть по всему невскому простору.
Я позвонил Тане, сообщил, что прибыл, и попросил спуститься. Я чувствовал жуткое волнение. Конечно, это глупо. Она просто не могла меня узнать, но вдруг свершится чудо?! И каким‑то внутренним взором она поймет, что я и есть тот самый… Какой самый? А была ли она со мной искренней? В конце концов, я исполнял роль ее шефа, а для завязывания замечательного рабочего настроения, да и в перспективе карьерного роста, почему бы не поступиться капелькой девичьей чести. Только вот не мог я в это поверить. Сердце отрицало даже намек на подобные обстоятельства.
Чуда не свершилось. Она не узнала меня, а я чуть было не сошел с ума, так резво и радостно всколыхнулись чувства. Татьяна села в кресло подле меня. Выглядела она изящно и скромно. Но молчала, а на ее челе рисовалось спокойствие и отрешенность, точно она монахиня, давшая обет отрешиться от всего мирского, и теперь ревностно его исполняющая.
– Ираклий попросил вас встретиться со мной? – поинтересовалась она.
– Можно сказать и так, – согласился я, предвкушая, что она узнает мой голос, но, увы и ах, надежды – пустая трата нервов.
– Я слушаю вас, о чем вы хотели поговорить?
– Может, съездим куда‑нибудь, выпьем по чашечке… – Робкая попытка завязать знакомство с женщиной, чей вкус и запах я держал в памяти.
– Это лишнее, – отказалась она. – Говорите, что вы должны мне сказать, и я пойду. Работа.
Работа так работа. Я почувствовал стену, которой она попыталась отгородиться от меня и всего того, что связывало ее с Ираклием Стеблиным. Почему? Он ей дорог. И она предчувствует, что я могу ей сообщить. Или он обидел ее, задел. Вряд ли. Когда я видел Ираклия в последний раз, он выглядел весьма довольным, прямо‑таки светился от счастья.
Я сообщил ей. Она не шелохнулась. Только маленькая крохотная слезинка выкатилась из ее глаза и совершила очаровательное путешествие по щеке к платью. Я не знал, что ее связывало с Ираклием, но сообщать ей, кто я есть на самом деле, не стал. Хотя безумно хотел.
Она посидела немного. Я предложил ей выпить, но она отказалась от всего. Молчала. Минут через десять она поднялась, поблагодарила меня за сообщение, отказалась прийти на похороны и покинула борт «икара». Я подумал, что навсегда, что я ее больше не увижу.
И, кажется, не ошибался.
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ СЕДЬМАЯ
Спустя два дня нам позвонили, как и предсказывал следователь. Звонок исходил от личного секретаря его императорского величества, пригласившего на аудиенцию меня и Гонзу Кубинца, заручившись обещанием, что мы расскажем обо всем, что знали и в чем участвовали. Без особой радости я согласился. Эйфория первого дня после завершения расследования улетучилась, и теперь я напоминал выжатую губку, которая больше не в состоянии впитывать. Полное моральное истощение. А тут аудиенция. Два дня, разделявшие встречу с Татьяной и звонок из канцелярии государя императора, я просидел безвылазно в подвале. Не то что света белого не видел, выходил, конечно, два раза в магазин за пивом. Свое еще не поспело, вот и пришлось чужого два десятка бутылок покупать. Ванную комнату я посещал, но вовсе не с целью придать благообразный вид лицу, отчего оно разобиделось и обросло, как у обезьяны. И всего‑то за два дня. Что за подлость!
