Закончив сообщение, Григоренко сказал угрюмо:
— Остается еще добавить, что и подо мной земля вроде теплится.
Шрагин вопросительно посмотрел на него.
— Хозяйку мою вызывали в полицию. Мной интересовались, — пояснил Григоренко. — Правда, хозяйка говорит, что обошлось…
— Приказ всем — осторожность и еще раз осторожность, — сказал Шрагин. — Каждому продумать, как выскользнуть в случае, если облава застанет дома. Все встречи на время прекратить…
Выслушав распоряжения Шрагина, Григоренко помолчал, будто запоминая их, и вдруг сказал:
— Хочу у вас спросить… Только не серчайте, может, я чего и не смыслю. Я вот все думаю об этих повешенных. Ведь как ни верти, мы виноваты в их смерти. Или нет?
Тревога похолодила сердце Шрагина. Он понимал, что подобные опасные настроения могут возникнуть. Но он не допускал и мысли, что подобные настроения возникнут в его группе!
Шрагин смотрел на связного и в прищуре его глаз видел не сомнение, а убежденность. Эта его убежденность была тем опаснее, что он носил ее с собой на встречи со всеми товарищами по группе! Нужно было не-медленно и не горячась разъяснить ему его заблуждение. А если это не удастся, Григоренко не может оставаться связным…
— Идет война, Григоренко, — спокойно начал Шрагин — представьте себе, что на фронте погибает солдат, а оставшийся в живых думает, что немец убил его товарища потому, что они вместе стреляли в него. Тогда вывод один: бросай оружие, сдавайся в плен врагу или беги с поля боя куда глаза глядят…
Шрагин внимательно наблюдал за Григоренко, который слушал его, опустив глаза и согласно кивая головой, но, как только Шрагин закончил говорить, он резко выпрямился и снова, глядя Шрагина с каким-то ехидным прищуром, сказал:
— Все же какой-то расчет должен быть. Немец вон как рассвирепел, и выходит, что мы тем взрывом и сами себя подорвали.
— Взрыв уничтожил на аэродроме более двадцати самолетов-бомбардировщиков, — продолжал Шрагин. — Сколько наших людей на фронте и в нашем тылу погибли бы от бомб, сброшенных с этих самолетов? Тысячи. А Федорчук их спас. Может, вы считаете, что эти тысячи жизней не стоят наших?
— Это правильно… это правильно… — тихо повторил связной, отрешенно смотря прямо перед собой.
— Мы действовали и будем действовать, — сказал Шрагин. — Я почти каждый день передаю в Москву ценную информацию, Москва знает о каждом нашем шаге. За взрыв на аэродроме Федорчук награжден орденом.
— И остальных Москва тоже знает? — спросил Григоренко.
— Конечно. В первомайском приказе нас отметят, каждого по заслугам.
— Так уж не забудьте там в молитвах своих, — неуклюже пошутил Григоренко.
— Забыть вас я не мог и думал представить к ордену, — не замечая тона Григоренко, серьезно сказал Шрагин.
— А теперь передумали?
— Пока особых оснований к этому не было. Я рад, что вы откровенно рассказали о своих сомнениях. А теперь идемте…
Представителя подполья Бердниченко на явочной квартире не оказалось. Шрагин уже имел возможность убедиться, что Бердниченко очень точный во всем человек. Значит, что-то случилось. Странно вела себя хозяйка квартиры. Она поминутно заглядывала в комнату, где находился Шрагин, точно проверяя, не ушел ли он. Если бы Бердниченко не сказал ему в свое время, что хозяйка вполне надежный человек, он уже давно покинул бы квартиру.
Подойдя к окну, Шрагин в щель между занавесками смотрел на улицу. Сумерки сгустились, и Григоренко, который должен стоять на перекрестке, уже не было видно. Вдруг на другой стороне улицы Шрагин увидел человека. Это был не Григоренко. Человек медленно шел по тротуару, смотря на дом, в котором находился Шрагин.
Шрагин решил выждать несколько минут и уходить. На всякий случай проверил, нет ли в его карманах чего-нибудь, что может его изобличить или вызвать подозрение. Он вышел в переднюю и стал надевать пальто. В это время в дверь осторожно постучали. Из кухни вышла встревоженная хозяйка, она вопросительно смотрела на Шрагина.
— Открывайте, — шепнул он и стал у самой двери за шкаф.
Хозяйка приоткрыла дверь на цепочку.
— Вам кого? — сердито спросила она.
Хриплый мужской голос произнес явочный пароль. Хозяйка сняла цепочку и открыла дверь.
— Здравствуйте… Анна Петровна, кажется… — негромко сказал вошедший человек и, осмотревшись, спросил: — Кто-нибудь есть?
Хозяйка молчала. Очевидно, этот человек был ей не известен, и она не знала, что ответить. Шрагин вы-шел из-за шкафа.
— А кто вам нужен?
Человек внимательно оглядел Шрагина и сказал:
— Очевидно, вы… Мне описал вас товарищ Бердниченко. Я Зворыкин.
Шрагин не раз слышал эту фамилию от самого Бердниченко и знал, что этот человек из актива подполья.
— Где он сам? — спросил Шрагин.
— Анна Петровна, куда нам с товарищем пройти? — не отвечая, обратился к хозяйке Зворыкин.
Она молча указала на дверь в комнату.
— Ваша охрана работает топорно, — устало сказал Зворыкин, садясь к столу. — Пока я понял, что за парень топает за мной как тень, я опоздал сюда к сроку.
— У него свои обязанности, — сухо заметил Шрагин и повторил свой вопрос: — Где Бердниченко?
— Он временно покинул город. У нас два провала: вчера взяты наши подпольщики Кулешов и Хоромский.
— Случайно?
— Кулешов, вроде, случайно. Был по делу на вокзале, а там облава. А вот Хоромского взяли дома. Бердниченко просил передать, что, по его мнению, и вам своих людей лучше временно вывести из города.
— Куда?
— Ориентир — деревня Смакино, а там — учитель Павел Михайлович. Он связан с партизанами и пере-правит ваших людей куда надо.
— Что еще? — спросил Шрагин.
— Все.
Шрагин встал.
— У вас связь с Бердниченко сохраняется?
— Будет через месяц, не раньше.
— Здесь замените его вы?
— Да.
— Возможность печатать листовки еще есть?
— Что толку — некому сочинять текст!
— Сейчас я напишу.
Шрагин сел к столу и с ходу написал листовку.
“Дорогие товарищи! — писал он быстро и без поправок. — Борьба нашего народа с заклятым врагом становится все более упорной. Москва показала героический пример, а за ней идет наш великий Ленинград, беззаветный Севастополь. В.общем строю борьбы стоит и наш город, наносящий врагу свои смелые удары.
Объявленный Гитлером блицкриг провалился. Это вызвало у врагов звериный страх и звериное бешенство. Объятые страхом за свою шкуру, они надеются кровью залить огонь народной ненависти. Их цель — запугать советского человека, заставить его быть покорным рабом без родины. Не выйдет! Даже перед лицом смерти советские люди показывают высокий героизм и преданность Родине. Когда вешали двадцать заложников, на площади раздался громкий голос одного из них: “Всех не перевешаете! Смерть оккупантам!”
