Люси Грейнджер за это была очень благодарна своей пациентке. Ее мужество облегчало процесс выздоровления. Правда, Люси знала, что настоящие испытания чувств и духа Вивьен еще впереди. Эти испытания начнутся, когда уляжется первое потрясение, когда до Вивьен постепенно дойдет истинное значение происшедшего, когда последствия ампутации станут ощутимыми в повседневной жизни. Через полгода, может быть, через год Вивьен пройдет через бездну и черноту настоящего отчаяния, чтобы затем окончательно смириться с потерей и начать нормально жить со своим увечьем. Но это будет потом, а пока краткосрочный прогноз представлялся лечащему врачу вполне благоприятным.
Люси знала также — и об этом знала и Вивьен, — что остеогенная саркома, диагноз которой поставил доктор Пирсон, могла уже метастазировать далеко за пределы нижней конечности и разрастись в любом месте организма. В таком случае врачи клиники Трех Графств, да и вообще вся современная медицина, едва ли смогут предложить Вивьен что-нибудь, кроме паллиативного, временно облегчающего страдания лечения. Есть метастазы или нет, время покажет, а пока самым разумным было считать, что у Вивьен впереди вся жизнь и к этой жизни надо активно готовиться уже сейчас.
Начало выздоровления Вивьен отразилось и на ее внешности. Впервые после операции она накрасилась, лицо ее порозовело. Накануне приходила ее мать и помогла дочери сделать прическу, и в той же ночной рубашке, которая в первый раз вызвала своей соблазнительностью такое негодование Майка, Вивьен выглядела во всем блеске своей свежей, прекрасной юности.
Когда Майк взял ее за руку, Вивьен сказала:
— Разве ты не понимаешь, дорогой, что я хочу быть уверенной?
— Уверенной в чем? — На щеках Майка проступил румянец.
— Уверенной в том, что ты и в самом деле меня любишь, — ровным голосом произнесла она.
— Конечно же, я тебя люблю, — горячо сказал он. — Разве я не говорю тебе об этом каждую встречу? Разве я не говорил тебе после того, как все это случилось, что хочу нашей свадьбы? Даже твои родители одобряют наше решение. Они верят мне, почему же ты не веришь?
— Я тебя люблю, Майк, и благодарна тебе за все. Но что бы теперь ни происходило между нами, я не верю, что все будет по-прежнему… — Голос ее дрогнул. — Во всяком случае, для меня.
— Но почему?..
Она умоляюще посмотрела на него:
— Майк, пожалуйста, выслушай меня, ты же обещал.
— Говори, — нетерпеливо сказал он.
— Что бы ты ни говорил, Майк, я уже не та девочка, какой была, когда мы познакомились. И я никогда не смогу быть прежней. — Она говорила тихо, но с глубоким чувством. — Вот почему я должна быть уверена, что ты любишь меня такой, какой я стала теперь, а не такой, какой я была раньше. Если мы поженимся, то для меня всегда будет невыносима мысль о том, что ты женился на мне из жалости. Не перебивай меня, дай договорить. Я знаю, ты искренне думаешь, что это не так, и, возможно, действительно не так, я от души на это надеюсь. Но, Майк, ты добр и великодушен. Вдруг ты хочешь жениться на мне из жалости, но не можешь признаться в этом даже самому себе?
— Ты хочешь сказать, что я не понимаю собственных желаний и не разбираюсь в собственных чувствах? — огрызнулся он.
— Откуда мы оба можем это знать? — тихо и ласково ответила она.
— Я знаю, что чувствую. — Майк приблизил свое лицо к лицу Вивьен. — Я люблю тебя целиком и по частям, любил вчера, люблю сегодня и буду любить завтра. И хочу жениться на тебе без всяких проволочек.
— Тогда сделай для меня эту малость, сделай из любви ко мне. Удались от меня. Несмотря на то что ты бываешь в клинике каждый день, не приходи ко мне неделю — полные семь дней. — Вивьен спокойно посмотрела на него: — За это время подумай обо всем. Подумай, какой будет наша совместная жизнь, каково будет тебе жить с инвалидом. Подумай о вещах, которые мы не сможем с тобой разделить, в которых не сможем участвовать вместе. О детях, о том, как повлияет на них моя инвалидность. Подумай, Майк, подумай обо всем. Когда через семь дней ты придешь ко мне и скажешь, что по-прежнему уверен в своих чувствах, я не стану с тобой спорить, я тебе поверю. Это же всего семь дней, дорогой, семь дней из всей долгой жизни. Это не так уж много.
— Черт возьми, — сказал он, — какая же ты упрямая!
— Знаю, — улыбнулась она. — Так ты сделаешь это?
— Я согласен только на четыре дня, не больше.
Вивьен покачала головой:
— Шесть дней, не меньше.
— Пусть будет пять, — сказал он, — и по рукам.
Она колебалась, и Майк добавил:
— Это мое последнее слово.
Вивьен рассмеялась — впервые за последнее время.
— Хорошо, пять дней, начиная с этого момента.
— Да, черт возьми, с этого момента! — воскликнул Майк. — Ну, может быть, с этого момента плюс десять минут. Мне надо сделать кое-какие запасы. Пять дней для такого горячего парня, как я, — это слишком долго.
Он пододвинул стул ближе к кровати и потянулся к Вивьен. Они слились в долгом поцелуе, то страстном, то нежном.
Вивьен вдруг поморщилась и отстранилась от Майка. Она тяжело вздохнула и заворочалась в постели.
— Что с тобой? — встревоженно спросил он.
— Ничего особенного. — Вивьен виновато посмотрела на него, потом спросила: — Майк, куда они дели мою ампутированную ногу?
От изумления он несколько мгновений молчал, потом ответил:
— Думаю, что она в патанатомии, в холодильнике.
Вивьен снова вздохнула.
— Майк, дорогой, — взмолилась она, — спустись туда и почеши мою пятку.
Конференц-зал был забит до отказа. Новость об экстренном совещании облетела клинику с быстротой лесного пожара, о собрании известили всех врачей, даже тех, кто не состоял в штате. Им разослали уведомления в кабинеты и на квартиры. Люди, кроме того, живо обсуждали промах Джо Пирсона и его неминуемое увольнение.
Гомон голосов сразу стих, как только в дверях показались Джо Пирсон, Гарри Томазелли и Дэвид Коулмен.
Кент О’Доннелл уже сидел во главе длинного стола. Оглядывая присутствующих, он видел массу знакомых лиц. Гил Бартлет, забавно шевеля бородой, болтал с Роджером Хилтоном, молодым хирургом, пришедшим в клинику Трех Графств два месяца назад. Джон Макьюэн, отоларинголог, что-то живо обсуждал с Динь-Доном и тучным терапевтом Льюисом Тойнби. Билл Руфус, в блестящем зеленом галстуке в желтую крапинку, усаживался во втором ряду. Сидя за столом, перебирал бумаги доктор Харви Чендлер, главный терапевт. Были здесь и младшие врачи, среди них О’Доннелл заметил Макнила, резидента-патологоанатома. Рядом с администратором сидела специально приглашенная на собрание главная диетсестра миссис Строган. Сидящий неподалеку Эрни Рейбенс с интересом разглядывал ее огромные колышущиеся груди. Не было только знакомой фигуры доктора Дорнбергера — он уже уведомил администрацию о своем немедленном увольнении.
О’Доннелл взглянул на дверь как раз в тот момент, когда в зал входила Люси Грейнджер. Взгляды их встретились, и Люси едва заметно улыбнулась главному хирургу. Люси напомнила ему о принятом решении, о желании изменить будущее, о переменах в личной жизни, которыми он займется, как только уляжется вся эта суета. Потом О’Доннелл вдруг понял, что с самого утра ни разу не вспомнил о Дениз. Работа вытеснила из головы мысли о ней, и О’Доннелл почувствовал, что так будет и завтра, и послезавтра — всегда, ибо в клинике постоянно случается что-нибудь чрезвычайное. Интересно, как сама Дениз воспримет такое положение, захочет ли она занимать в его жизни второе, после медицины, место? Поймет ли она его так, как поняла бы Люси? Эта мысль смутила О’Доннелла, даже мысленное сравнение показалось ему проявлением неверности. Нет, надо думать о насущных вещах. Пора открывать совещание.
О’Доннелл призвал присутствующих к тишине, дождался, пока улегся шум, а те, кто стоял, сели на свои места. Потом главный хирург негромко заговорил:
— Леди и джентльмены, каждый из нас знает, что эпидемии в клиниках, госпиталях, больницах — явление отнюдь не уникальное и случаются чаще, чем думает общество. Думаю, не погрешу против истины, сказав, что эпидемические вспышки — это фактор риска нашего бытия. Если учесть, сколько болезней мы лечим в этих стенах, то остается только удивляться, что эпидемии не возникают чаще. — Присутствующие внимательно слушали главного хирурга. Он выдержал паузу и продолжил: — Не хочу преуменьшать опасности, но хочу, чтобы вы полностью осознали ее меру. Думаю, доктор Чендлер будет настолько любезен, что дальше возьмет бразды правления в свои руки.
О’Доннелл сел, и со своего места поднялся главный терапевт.
— Для начала подведем предварительный итог. — Харви Чендлер взял со стола свои записи и театрально обвел взглядом присутствующих.
Харви просто упивается этими трюками, подумалось О’Доннеллу. Правда, при этом он неизменно пользуется вниманием любой аудитории.
