Тот-Кто-Пришел смотрел на убийство извне: глазами существа, бредущего по заснеженному лесу. Существа, которому некогда довольно было лишь появиться в ореоле гнева, чтобы все живое в ужасе бросалось прочь. Теперь же крик его разбивался о кресты на щитах и таял в красных султанах шлемов. Связь АНКА с Госпожой, и без того слабая, была утрачена. И ОНА не могла пробиться через крепость чар, загнавших ее в темные глубины Земли.
Тот-Кто-Пришел перенесся через две луны. Зима уже отступила, в проталинах вовсю зеленела молодая трава.
АНК увидел ожившую землю, вдохнул радость живого разбуженного весной…
Но того АНКА весна не радовала. Потому что тот АНК был мертв. АНК нынешний видел косматое свернувшееся тело, которое даже росомахи не решились тронуть, и понимал: как бы это мертвое тело ни отличалось от него внешне, это и есть он сам.
Вынырнув из забытья, Тот-Кто-Пришел судорожно сжал свою бамбуковую свирель. Никогда больше Дети Дыма не заставят его страдать от собственного бессилия!
Веерховен глядел на черный силуэт Тарарафе. И на желтый шар луны, висящий, казалось, прямо над головой масаи, сжимавшего румпель. Тарарафе уверенно направлял их суденышко, ориентируясь по ослепительной звездной сыпи. Вот только вряд ли они делали больше двух узлов. Ветер совсем ослабел и грозил перейти в полный штиль..
Глаза Веерховена слипались.
Масаи закрепил румпель и поднялся. Он казался очень высоким, почти великаном. Ни слова не говоря, африканец бросил к ногам Рихарда спальный мешок и одеяло из верблюжьей шерсти.
И снова вернулся на корму, к румпелю.
Рихард сложил мешок вдвое и расстелил на деревянном настиле между скамьями. Тень паруса заслонила луну и большую часть звездного неба. Рихард завернулся в одеяло и мгновенно уснул.
Когда он проснулся, вокруг было совершенно темна. Луна ушла. Только белые звезды, вышитые на черной парче неба. Проснулся Веерховен оттого, что прекратился постоянный шорох воды под днищем. Парусник остановился. Штиль.
Веерховен откинул одеяло и сел.
Воздух был прохладен, влажен и остро пах морем и сырой рыбой. Рыбой пропах сам парусник.
Тарарафе дремал, прислонившись спиной к носовой банке. Когда Веерховен зашевелился, африканец открыл глаза… И пелена, сеть, опутавшая сознание Тарарафе с того мига, когда его коснулась воля Того-Кто-Пришел, — разорвалась.
Тарарафе заскрипел зубами. Он вспомнил, что бросил Рангно одного, там, на проклятом острове!
Тарарафе сжал руками голову. Рангно, надежный и никогда не ошибающийся, — сущий ребенок, когда дела касается колдовства. У сильного много врагов. У Рангно много врагов среди черных. Не меньше, чем друзей. А черные всегда прибегают к колдовству там, где им не хватает силы. Это правильно. Тарарафе тоже делает так. Рангно не понимает. Потому масаи всегда оберегал его от чар. Тарарафе неплохо разбирался в чарах. Для охотника. Пока все обходилось. Должно быть, собственные духи-хранители Рангно были достаточно сильны. Но на этом острове Рангно — как слепой в лесу. В диком лесу.
Тарарафе отнял руки от висков и посмотрел на небо. Хорошо, что ветер был слаб. Хорошо, что Тарарафе чутьем находит обратную дорогу. На суше и в океане. Нет ветра? Завтра ветер придет. Тарарафе подождет до завтра.
Белый, который увязался за ним, заворочался, застонал.
«Сейчас проснется!» — подумал масаи.
Это ничего. Белый ничего не смыслит в звездах. Не понимает языка черных. Не спросите том, чего не знает. Когда Тарарафе вернется на остров, белый может сойти на берег. Если духи Зла возьмут белого, Тарарафе не станет за него сражаться. Белый был врагом. И не стал другом. Он поплыл с масаи потому, что решил использовать Тарарафе. Белые любят использовать черных. Тарарафе видел, как этот обращался с черным мальчиком там, в бункере. Глупый мальчик! Смерть оставила метку у него на лбу. Глупый белый: решил использовать Тарарафе. Глупый Тарарафе… Но он поумнел!
Белый сел на палубе. Уставился на него. Тарарафе закрыл глаза: ему нечего дать белому.
Прошло около часа. Тарарафе сидел с закрытыми глазами, расслабившись, без мыслей. Он отдыхал — но был начеку. Белый снова улегся, ворочался, сопел. Ему не спалось. Страх пришел внезапно.
Палуба парусника слегка вздрогнула. Масаи мгновенно открыл глаза: что это?
Парусник закачался на мелкой волне. Но воздух вокруг был неподвижен и вязок, как мед в сотах.
Тарарафе очень медленно поднялся, огляделся, подошел к борту, посмотрел вниз, взявшись рукой за натянутый шкот.
Поверхность воды у левого борта волновалась. Будто кто-то помешивал там, в глубине, огромной ложкой. И еще — свечение. Тусклое, трудно различимое свечение, не похожее на то, что видел когда-либо Тарарафе. Но мало ли что или кто может светиться в теплых тропических водах?
Страх, который подступил к Тарарафе, говорил о близкой опасности, смертельной опасности. Но не указывал, откуда она придет.
Тусклое свечение внизу между тем становилось ярче. Из серого оно стало зеленоватым. Нечто поднималось вверх, нечто огромное…
Масаи ждал. Единственное, что он мог.
Внезапно море вздулось огромным водяным пузырем. Парусник отшвырнуло в сторону, едва не положив набок. Тарарафе повис, вцепившись в шкот, — брызги хлестнули по его спине. Кораблик на секунду застыл в шатком равновесии, почти касаясь парусом взбурлившей воды, а потом очень медленно, с протяжным скрипом выпрямился, качнулся в обратную сторону, подпрыгнул, но уже не так резво, и выровнялся, продолжая приплясывать на короткой волне.
Там, где прежде под водой масаи видел свечение, теперь над черной поверхностью моря встал флюоресцирующий холм. Зеленая желеобразная масса, похожая на гигантское скопление гниющих водорослей. И пахла масса так же, как пахнет куча водорослей, выброшенная штормом и еще не успевшая превратиться в сухую труху под лучами солнца.
Да, масаи никогда не видел ничего подобного. Страх его утроился и, как бывало всегда, обострил чувства и удвоил силы. Но Тарарафе по-прежнему не мог сражаться. Он мог только смотреть.
Зеленая масса была никак не меньше шестидесяти футов в поперечнике. От центра ее расходились в стороны толстые «жгуты». Расходились и исчезали в глубине, причем свечение их под водой странным образом становилось ярче, чем на воздухе. Посередине же. Примерно футах в восьмидесяти от деревянного борта парусника, флюоресцирующая масса вспучивалась бугром высотой в половину мачты.
Внезапная догадка заставила внутренности Тарарафе сжаться. Это было не скопление водорослей или что-то подобное. Это — живое существо, животное…
За спиной масаи кто-то засопел. Белый. Значит, он не вывалился за борт, когда лодку едва не опрокинуло. Тарарафе не испытал того облегчения, какое почувствовал Веерховен, обнаружив, что масаи — здесь. Тарарафе не привык радоваться человеку, если человек не был его другом.
Что же перед ним? Гигантская медуза?
Тарарафе мысленно обратился к духам-покровителям. Духи молчали. Масаи и не надеялся на ответ здесь, посреди океана.
Странная масса пришла в движение. Она поворачивалась.
Расходящаяся волна встряхнула парусник и поставила его кормой к непонятному существу. Край паруса закрыл масаи обзор. Он выпустил шкот и быстро пробежал несколько шагов к корме. Запах гнили бил в его широкие ноздри.
Белый опять оказался позади, дышал в затылок. Это отвлекало. Масаи хотел жестом приказать белому отойти, но тут произошло то, что заставило Тарарафе напрочь забыть о белом. Он увидел глаз.
Существо поворачивалось, поворачивался огромный бугор в центре. И на бугре этом вдруг появился глаз.
Огромный, багровый, несомненно видящий Тарарафе.
Страх заставил масаи оскалить зубы: сейчас произойдет!
— Кракен! — прошептал белый за спиной.
Белый узнал чудовище. И знал слово, которым белые называют этот Ужас. Но проку в этом не было. Белые знают много слов, слов, бесполезных, когда дело идет в жизни. Тарарафе не знал имени чудовища. Чудовище же знало имя масаи. Оно явилось, чтобы забрать его с собой!
Второй глаз вспыхнул во тьме. Такой же багровый. Теперь оба глаза смотрели на Тарарафе одновременно. Так смотрит обезьяна. И человек.
Позади раздался щелчок. Потом еще один. Боковым зрением масаи увидел руку белого, держащую пистолет с длинным стволом. Белый пытался стрелять в Ужас.
Глупый белый!
— Ты пришел! — сказал существу Тарарафе. — Возьми же меня!
Страх пропал. Масаи больше не боялся. Огромные, как луны, глаза, уже овладели им. Они проникли внутрь, взяли мысли. Тарарафе понял: гигант следил за ним.
Масаи должен стать пищей чудовища. Тарарафе подумал: кто мог отдать его морскому чудовищу — и удивился собственной наивности.
— Бери меня! — приказал он.
И огромное, толщиной со ствол столетнего дерева щупальце поднялось из воды, потянулось к Тарарафе, шагнувшему навстречу. Масаи встал на краю палубного настила, слева от надстройки. Он смотрел на красные глаза и не видел, как щупальце поднялось над ним — выше верхушки мачты — и упало сверху.
