– Рик, кажется, оно нагревается быстро, – сказал Кэролайн, тревожно глядя на уползающих червей.
– Готовы? – спросил я, когда Кэролайн и Дин надели рюкзаки. Они кивнули.
Мы пошли, быстро удаляясь от этого поля, порозовевшего от тысяч и тысяч червей, вылезающих из земли. Некоторые даже заползали нам на ботинки, пытаясь спастись от поднимающегося жара. Там и сям из-под земли вылезали кроты, бежали кролики, тоже поднятые жаром.
Запах горячей земли крепчал. Мне уже казалось, что жар ощущается подошвами ног.
До изгороди мы добрались уже бегом.
На соседнем поле деревья уже погибали от жара. Листья еще не покраснели по-осеннему, но уже были мертвыми. Они свисали с ветвей клочьями вялой зелени, будто сваренные в кипятке.
И снова меня стукнула мысль:
МИР ПОГИБАЕТ.
54
После пяти минут быстрой ходьбы мы перешли на более спокойный темп. Запах горячей земли уже не чувствовался. Ландшафт расстилался свежий и зеленый.
По выработавшейся привычке мы держались подальше от дорог и шли по проселкам и тропам. Попадались неубранные перезрелые поля, но скотины мы не видели. Либо ее разорвали оголодавшие беженцы, либо она погибла от жажды, поскольку никто не наливал воду в поилки. Следов недавнего присутствия людей тоже не было.
Попадались человеческие скелеты. Их было так много, что мы почти перестали их замечать. Они валялись в траве, сквозь ребра проросла крапива, муравьи деловито сновали в орбиты глаз и обратно, выгребая остатки мозгов из черепов.
А иногда что-нибудь странное и неуместное могло привлечь удивленное внимание. Вот на стене кто-то выставил в ряд телевизоры. Их было штук двадцать, антенны болтались на ветру, а рядом с каждым из них на стене лежал пульт дистанционного управления. На большой черный “Сони” села бабочка, ее красные крылышки трепетали на холодном ветру. Казалось, что они истрепались и пообламывались на концах. Меня вдруг охватила печаль. Мертвые телевизоры на стене, холодный ветер, умирающая от старости бабочка. Жизнь показалась такой хрупкой…
Рядом со мной остановился Дин и кивнул в сторону телевизоров:
– Это нынче сходит за искусство?
– А?
– Интересно, кто всунул эти головы в телевизоры?
Я посмотрел и увидел, что телевизоры выпотрошены, трубок и электроники нет, а вместо них – отрезанные человеческие головы. Они уже сильно разложились, глаза вытекли и висели на щеках каплями желе. Гудели мухи.
Дин вытащил из кармана “беретту”.
– На случай, если встретим художника.
Кэролайн сглотнула, побледнела.
– Сколько еще идти?
– Где-то час. Если не сбавим темпа.
– Пошли.
Она повернулась и быстро пошла по дороге.
Мы направились следом за ней, оглядываясь во все стороны – на случай, если телехудожник вдруг появится и решит, что нам тоже место на его выставке.
Но местность была пустынной. Мы миновали остатки костров и позвякивающих консервных банок на местах, где проходили люди. Но здесь уже никому не имело смысла стоять.
Еще десять минут – и мы прошли мимо кирпичной деревеньки, обращенной в крепость – обнесенной колючей проволокой и с перегороженной грузовиками дорогой. С первого взгляда было ясно, что там уже никого нет. Почти все дома выгорели, на улице валялось с полдюжины человеческих черепов.
– И тут все подохли, – сухо заметил Дин, когда мы проходили мимо.
* * *
– Вот мы и пришли, – сказал я. – Копли-мэнор.
Следующие два часа мы собирали спелые яблоки, тщательно пакуя в рюкзаки и узлы, проверяя, что они не побьются, отбраковывая червивые или поклеванные. И за работой, конечно, ели яблоки. Хотя мы уже не наслаждались вкусом – это был способ наполнить брюхо. Сейчас человек ел всегда, когда предоставлялась возможность, – не знаешь, когда придется есть в следующий раз.
Набрав столько яблок, сколько могли унести, мы пустились в обратный путь. Идти было тяжело, у меня начали ныть пятки. Лямки рюкзаков резали плечи, я все время перекладывал тяжелый портплед из руки в руку.
– Сегодня мы до Фаунтен-Мур не доберемся, – сказал я, тяжело дыша. – Придется заночевать там же, где в прошлый раз.
– И где это? – Кэролайн тоже дышала тяжело. – В местном “Хилтоне”?
– Увы! – я сочувственно улыбнулся. – В сарае. Дин добавил:
– Есть и хорошая новость: он за соседним полем. Так что скоро отдохнем.
Кэролайн посмотрела на часы:
– Еще рано. Ты уверен, что мы сегодня не дойдем?
– Вспомни, идти придется вверх.
– А рюкзаки будто кирпичами набиты, – заметил Дин.
В сарае, сделанном из гофрированного железа, было сухо. У нас были с собой спальники и пенополиуретановые коврики, так что некоторый комфорт имелся.
– Господи, как приятно скинуть рюкзак, – сказал Дин, снимая с плеч лямки. – Дай-ка мне бутылки, пойду воды наберу. Таблетки у тебя?
– Ага. – Я вынул пластинку таблеток из заднего кармана. – Может, сначала отдохнешь? До источника далеко.
Он покачал головой:
– Если сяду, то не встану.
Я дал ему обеззараживающие таблетки. На пустоши, где вода была свежее и чище, чем в любом городском кране, они нам не были нужны, но здесь воде доверять было нельзя. В лучшем случае тебя прохватит понос, в худшем – тиф, холера, болезнь Вайля от крысиной мочи в воде. И потому мы пользовались таблетками йода для обеззараживания. От них вода становилась красноватой, будто разведенная кровь. И вкус тоже был мерзкий – как зубной эликсир.
Кэролайн посмотрела вслед Дину.
– Симпатичный оболтус, – сказала она со своей лукавой усмешкой.
– Ладно, не заставляй меня ревновать, – усмехнулся я, выставляя вдоль стены рюкзаки с драгоценными яблоками.
– Рик, сколько времени его не будет?
– Не меньше часа. Слушай, ты ничего такого не думаешь, правда?
– Думаю, Рик? О чем бы это? – Она подошла ко мне, улыбаясь, и закинула руки мне за шею. – А ну-ка, скажи тете Кэролайн, о чем это она думает? – Она крепко поцеловала меня в губы.
– Она думает, что этот час мы могли бы провести поинтереснее, чем просто болтая и пересчитывая яблоки.
– Подумаешь, яблоки!
– Тебе “подумаешь”, милая, а для какого-нибудь бедняги это может быть вопрос жизни и смерти.
Я говорил в шутку, но Кэролайн восприняла серьезную сторону.
– Боже, до чего мы дошли. Мешок яблок становится вопросом жизни и смерти. – Она крепко обняла меня и пристроила голову у меня под подбородком. – Мне случалось есть в лучших ресторанах мира, а теперь я ночами не сплю и мечтаю о сандвичах с яичницей. Я ими просто одержима.
– Сколько уже мы не ели хлеба?
– Не знаю… Три месяца?
– Вроде того. – Я поцеловал ее в голову. – Зато мы хотя бы друг друга не едим.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
