2) Русское общество не становится ни капиталистическим, ни социалистическим: хотя производительные силы непрерывно растут, этот рост не ведет к коммунизму; хотя эксплуатация масс продолжается, не ослабевая, это не ведет к капитализму. Такова теория «Революции директоров» и теория бюрократического коллективизма, как ее сформулировал Шахтман в 1943 г.
3) Русское общество – это либо переходное общество, имеющее перед собой два возможных пути развития: государственный капитализм или социализм, либо это уже и есть государственный капитализм.
Отрицая возможность возвращения к частному капитализму под воздействием внутренних сил и в то же время отвергая сталинизм, бюрократический коллективизм (согласно формулировке Бруно Р. и Шахтмана), а также бернхэмизм, мы принимаем третью альтернативу.
Как при государственном капитализме, так и в рабочем государстве государство является распорядителем средств производства. Разница между двумя системами не может заключаться в форме собственности. Поэтому критерии государственной собственности на средства производства, который используется Троцким как основа при определении классового характера России, должен быть отброшен, поскольку он является порочным критерием.
«Новые демократии» и теория «Россия – рабочее государство»
Появление «новых демократий» дало возможность проверить, справедливо ли рассматривать Россию как рабочее государство.
Если государственная собственность, планирование и монополия внешней торговли являются признаками рабочего государства, то, без сомнения, и Россия и «новые демократии» являются рабочими государствами. Это означает, что и в «новых демократиях» произошли пролетарские революции. Их осуществили сталинисты, опираясь на национальное единство, правительственные коалиции с буржуазией и шовинизм, который послужил причиной изгнания миллионов немецких трудящихся и их семей. Подобная политика только расчистила путь для пролетарской революции.
Каково же тогда будущее интернационального социализма, каково его историческое оправдание? Сталинистские партии обладают огромными преимуществами перед интернациональными социалистами – у них в руках государственный аппарат, массовые организации, средства и т. д. Единственное преимущество, которого они лишены, это интернациональная классовая идеология. Но если возможно совершить пролетарскую революцию без этой идеологии, то к чему рабочим отходить от сталинизма?
Если бы в странах Западной Европы произошла социальная резолюция без руководства революционного пролетариата, мы должны были бы заключить, что в будущих социальных революциях, как это было и в прошлых революциях, массы будут вести борьбу, но не руководить.
Допустить, что «новые демократии» – рабочие государства, это значит признать, что в принципе пролетарская революция, подобно буржуазным войнам, основана на обмане народа.
Рассматривать «новые демократии» как рабочие государства – значит признать, что Сталин осуществил пролетарскую революцию, к тому же осуществил ее за очень короткий срок.
Со времени Парижской коммуны до возникновения первого рабочего государства в стране с 140 миллионами населения прошло сорок семь лет. Меньше чем через сорок лет ряд других стран стали рабочими государствами. На западе – Польша, Югославия, Венгрия, Румыния, Болгария и Чехословакия с их 75-миллионным населением (сюда не входит 20 миллионов населения Балтийских государств, Восточной Польши и Бессарабии, аннексированных Советским Союзом). На востоке прибавился Китай с 600-миллионным населением. Если все это – рабочие государства, то к чему марксизм, к чему Четвертый Интернационал?
Если «новые демократии» – рабочие государства, то это опровергает слова Маркса и Энгельса о том, что социалистическая революция есть «история, осознавшая сама себя».
Это опровергает и следующее утверждение Энгельса:
«И только с этого момента (социалистической революции. – Т. К. ) люди начнут вполне сознательно сами творить свою историю, только тогда приводимые ими в движение общественные причины будут иметь в значительной и все возрастающем степени и те последствия, которых они желают. Это есть скачок человечества из царства необходимости в царство свободы».
По-видимому, и Роза Люксембург говорила вздор, когда суммировала высказывания учителей марксизма о значении пролетарской сознательности в революции:
«Во всех классовых битвах прошлого, которые происходили в интересах меньшинства и в которых, говоря словами Маркса «все развивалось наперекор интересам широких народных масс», одним из основных условии было непонимание массами истинных целей этой борьбы, ее материального содержания и ее пределов. Именно это несоответствие составляло, в сущности, историческую основу «ведущей роли» «просвещенной» буржуазии и отвечало положению масс, игравших роль покорных последователей. Но, как писал Маркс еще в 1845 году, «по мере углубления исторического процесса участие в нем широких масс должно возрасти!» Классовая борьба пролетариата является самым «глубоким» историческим процессом нашего времени – она охватывает целиком низшие слои народа, и, с тех пор как общество разделилось на классы, это первое движение, которое отвечает истинным интересам масс. Вот почему понимание массами своих задач и методов является необходимым историческим условием для их социалистической деятельности, точно так же; как в прежние времена невежество масс было необходимым условием для деятельности господствующих классов».
Доказывают ли победы России в войне, что она является рабочим государством?
Некогда Троцкий, исходя из своей теории, что Россия – это переродившееся рабочее государство, предсказывал, что бюрократия не сможет выдержать войну, а теперь многие троцкисты видят в победе русских доказательство того, что Россия является рабочим государством. Однако этот аргумент постфактум не выдерживает критики.
Аргумент заключает в себе два положения: 1) энтузиазм масс в войне доказывает, что у них было что терять, кроме своих цепей, что они являются правящим классом; 2) промышленно – военная мощь России доказывает историческое превосходство русского режима над капитализмом.
Ход событий опроверг первое положение, постоянно утверждавшееся в печати Четвертого Интернационала в 1941—1943 гг. Германская армия даже тогда, когда не оставалось уже никакой надежды на победу, тоже билась изо всех сил уже у самых ворот Берлина. Значит ли это, что немецким солдатам было что терять, кроме их цепей? Был ли и немецкий рабочий класс правящим классом?
В отношении второго положения следует сказать, что крупные предприятия, бесспорно, обладают преимуществом перед мелкими. Этим, например, в значительной мере объясняется превосходство американского производства над английским, хотя в обеих странах одинаковый общественный строй. Русская промышленность, более новая и технически более современная, имеет предприятия еще более крупные, чем американские. Помимо этого, некоординированность и дублирование, свойственные странам частного капитализма, в русской промышленности отсутствуют, поскольку в России государство владеет средствами производства. Другим преимуществом в войне, которым многие страны не могут похвастать, является отсутствие всяких демократических прав у рабочих. В России, как и в нацистской Германии, можно производить пушки вместо масла, перевезти миллионы рабочих из одной части страны в другую – за Урал, поместить их в землянках, не боясь организованного протеста. Власть государства над экономикой и над рабочими – такова сильная сторона русского военно-промышленного производства. Но эти же факторы объясняют и военное превосходство нацистской Германии над буржуазно-демократической Францией, распавшейся под натиском наступающих армий, как карточный домик. Даже Англия, эта бывшая «мастерская мира», спаслась от вторжения только благодаря Ла-Маншу, американской помощи с запада и русской угрозе Германии с востока.
Германские военные победы в начале войны заставили многих думать, будто Германия – не капиталистическая страна, а некая новая и высшая общественная система. Среди легковерных особенно выделялся Бернхэм.
Убеждение, будто русские военные победы сами по себе доказывают, что в России существует новая общественная система, имеет не больше оснований, чем вера в то, что нацистская Германия также представляет собой государство с новой общественной системой.
Почему Троцкий не отказался от теории, что Россия – это государство рабочих?
Обычно стараются представить себе будущее одетым в парадный мундир прошлого. В течение долгого периода социалисты, боровшиеся с эксплуатацией, боролись с владельцами частной собственности – с буржуазией. Когда Ленин, Троцкий и остальные лидеры большевиков заявили, что, если государство рабочих в России останется изолированным, оно обречено на гибель, они предполагали совершенно определенную форму этой гибели, а именно – восстановление частной собственности, тогда как государственную собственность они рассматривали как плод борьбы рабочего класса. Отсюда оставался только один шаг до заключения, что если в России существует государственная собственность, то только благодаря «страху» бюрократии «перед рабочим классом», и, наоборот, если бюрократия стремилась увеличить своп привилегии (включая право наследования), то тем самым она стремилась восстановить частную собственность. Опыт прошлого был главным камнем преткновения, который мешал Троцкому осознать тот факт, что торжество реакции не всегда означает возвращение к отправной точке, а может повести к спаду по спирали; в этом нисходящем движении сочетаются элементы дореволюционного и революционного прошлого, причем последнее подчинено первому; старая сущность капиталистического класса явится тогда в новой «социалистической» форме, служа, таким образом, еще одним подтверждением «закона комбинированного развития», в разработку которого сам Троцкий внес большой вклад.
