Жители Старого Света к этому времени научились как никто перенимать новое и лучшее. Зверинцы при дворах европейских монархов начинают стремительно множиться и разрастаться, а император Священной Римской Империи Максимилиан II в 1552 году устраивает в замке в окрестностях своей столицы один из первых европейских зоопарков, позднее переведенный в Шенбруннский дворец в Вене. В XVIII веке зоопарки и зверинцы, открытые для посетителей, существуют уже, кроме Вены, в Лондоне, Версале, Турине, Мадриде, Гааге, Дрездене, Потсдаме, Штутгарте, Касселе, чуть позднее возникают в Антверпене, Амстердаме, в берлинском Тиргартене. Первый в России зверинец был основан в 1766 году Григорием Орловым в Гатчине на территории площадью приблизительно 400 гектаров. С 1794 года зверинцы используются также в научных целях. Начало этой практике положили Кювье с Ламарком, когда в Париж перемещен был зверинец из Версальского дворца. А уже в 1828 году в Лондоне открывается в Регентском Парке первый зоопарк нового типа, где для тысячи видов зверей и птиц были созданы более привольные условия существования, приближающиеся к современным стандартам. Вскоре в нем появляются также павильоны для пресмыкающихся, насекомых и беспозвоночных и акватории с морской и пресной водой. В 1864 и 1865 годах по инициативе Русского Императорского общества акклиматизации животных и растений на средства от добровольных пожертвований открываются зоологические парки в обеих российских столицах. («Зверинцами» же сто лет назад словарь Брокгауза называл Беловежскую Пущу, Гатчинский и Боржомский заповедники). Не так давно Московский зоопарк подвергся существенной реконструкции. Сегодня в нем на площади в 20 гектаров обитают около семи с половиной тысяч животных 750 видов, на которых ежегодно приходят посмотреть свыше полутора миллионов людей.
Зоопарки разных стран в двадцатом веке не только поддерживают деловые и научные связи, но и образуют международные ассоциации. Для их нужд издается на английском языке «Международный ZOO-ежегодник». Всего на сегодняшний день в мире профессионально демонстрируется около тысячи больших коллекций животных, из них 80 % в городских зоопарках. Отдельной статьей следует отметить так называемые авиарии, или птичники, — просторные сетчатые вольеры для птиц, самые большие из которых находятся в Сан-Диего (штат Калифорния) и в Лондоне. Но особую привлекательность зоопаркам придает наличие в них аквариумов. Еще в XVIII веке британцы стали использовать для содержания рыб стеклянные сосуды. Ими же был построен и открыт в 1853 году для обозрения первый аквариум при Лондонском зоопарке, в упоминавшемся Регентском Парке. Оценив выгоду, которую приносит такой аттракцион, антрепренер одного из североамериканских цирков открыл в 1856 году аналогичный аквариум в Нью-Йорке. С тех пор количество ориентированных на коммерцию предприятий подобного рода непрерывно увеличивалось. В конце 1930-х в США приступили к сооружению океанариумов (что само по себе является непростой технической задачей и требует привлечения колоссальных средств). Самые большие в мире океанариумы, вмещающие около 4 млн. литров воды, были построены американцами во второй половине XX века — два из них находятся во Флориде и один в Калифорнии.
Однако еще в конце XIX века был сделан следующий после зверинца и зоосада шаг к воссозданию Эдема на земле. В 1872 году все теми же американцами был основан первый в мире Йеллоустоунский Национальный Парк, площадью около миллиона гектаров. Сегодня национальных парков в разных странах, если еще прибавить к ним близкие по своему назначению природоохранные заповедники, насчитывается свыше двух с половиной тысяч. Главное их достоинство, что звери не изымаются из естественной среды обитания и ведут привычный для своего вида образ жизни. То, что порознь представлено в наших зоологических и ботанических садах, в ландшафтных парках, здесь оставлено на своих местах, в первозданном виде, и люди — только прилично ведущие себя гости в этих удивительных мирах.
ЗВЕРИ И МЫ
На протяжении почти всей своей истории человек неизменно предстает в окружении животных. Практические мотивы и выгоды от их использования — начиная с охоты, скотоводства и применения труда прирученных животных, — совершенно очевидны. Но очень интересно также проследить, какие последствия такое близкое соседство имело для нашего сознания?
Человек — самое странное из порождений Природы, единственное из всех живых существ, не принадлежащее ей целиком и занимающее совершенно особое место в ней. О загадке его эволюции, скорее похожей на цепь революций, существует много версий: первопричиной тому радиация, Бог, инопланетяне, прямохождение, труд или еще что — бог весть. Как бы там ни было, и сегодня всякая человеческая особь на какой-то почти космической скорости, но скрупулезно, воспроизводит весь процесс собственного происхождения. Вначале биологического — от слияния двух клеток, через беспозвоночного головастика, до подобия космонавта в материнской утробе. А уже после рождения — воспроизводит историю становления человека (всем известные случаи со всяческими «маугли» подтверждают, что человеком новорожденному еще только предстоит стать). Младенец повторяет все основные моменты в истории своего вида: разделение функций передних и задних конечностей, нелегкий переход к прямохождению, освоение орудий, словесной речи и т. д. В детстве он окружен так называемыми игрушками: погремушки, куклы людей, фигурки животных, юла, уменьшенные предметы человеческого обихода, машинки. Сравнительно с прежними временами, сегодня в непосредственном окружении человека животных практически не осталось. Однако весь человеческий космос по всем направлениям пронизан их символическим присутствием: на ночном небе и в календарях знаки «небесного зверинца» — Зодиака. Не сомневаясь, что нас поймут, мы говорим «осоветь» или «он набычился», «он голубит ее» или «какая скотина!». Мы сходу понимаем, что рюмка, обвитая змеей, указывает на аптеку; что ягненок на плечах, или Агнец, означает самопожертвование Бога; каждому евангелисту у нас придан свой зверь — и свой имеется в Апокалипсисе; чертей и прочих демонов мы наделяем рогами, копытами, хвостами и резким зловонием; своим детям даем читать сказки о животных, чтоб Маши знали, как им уйти от Медведя, а Красные Шапочки — о чем не следует разговаривать с повстречавшимся Серым Волком; увидев изображение белоголового орлана, ждем немедленно американского гимна, а панды — китайского ресторана. Не говоря уж о драконах, единорогах и двуглавых орлах.
Первобытные людские племена чаще всего считали себя произошедшими от конкретного животного и почитали его как своего прародителя. В XIX веке такого символического предка ученые-антропологи назвали «тотемом», позаимствовав слово у североамериканских индейцев. Бывают также индивидуальные тотемы, называемые «нагуалями». И действительно, нам нечто важное способно сообщить о человеке его прозвище, такое как Великий Змей, Быстрый Олень или Соколиный Глаз, но еще больше способно поведать о внешности и предполагаемом поведении человека чье-то замечание, что он походит, скажем, на медведя, грызуна или верблюда. Искомую точность, грациозность и экономность движений перенимают у животных некоторые школы танца и восточных единоборств. Богатейший и разнообразный мир животных, как мир неких качеств, проявленных в высшей, превосходной степени, изначально служил людям для целей познания и овладения миром. Об этом же свидетельствуют дошедшие до нас наскальные рисунки, 80 % которых составляют изображения животных. Мы пришли, или, точнее, возникли в мире, уже заселенном животными, и нам не так трудно было их понять, так как аналогичный зверь сидел и продолжает и сегодня оставаться в каждом из нас. По мере успехов человека в расподоблении себя с животными и создании невиданной на земле цивилизации знание об этом он старался в себе подавить. Поэтому такими оглушительными скандалами явились столетие назад теории Дарвина и Фрейда. Они пробили брешь в возгордившемся и коснеющем сознании человека. Отдельным уроком послужили самоуничтожительные войны XX столетия. Сегодня то, что говорит наука о человеке и животных, уже не воспринимается нами столь болезненно.
А она говорит нечто такое, что опрокидывает сложившиеся стереотипы: что невозможно четко и однозначно отделить живую природу от неживой, живую от одушевленной, а одушевленную от собственно человека. Иначе говоря, что существуют переходные состояния вещества и промежуточные формы жизни. Что растения, например, обладают в самом элементарном виде зачатками психики, и комнатные цветы, скажем, способны отвечать моментальной негативной реакцией на внезапную гибель креветок в отгороженной стеклом кастрюле с кипящей водой — как бы из «солидарности» со всем живым (есть эксперименты, неоднократно фиксировавшие при помощи приборов и датчиков наличие такой реакции). Что так называемый триумфальный крик серых гусей совершенно аналогичен по значению проявлениям персональной любви, дружбы и патриотических чувств среди людей. Что шимпанзе способны освоить язык жестов на уровне трех-четырехлетних детей и общаться на нем с экспериментаторами. Что подрезание ушей и хвостов у породистых собак настолько же ограничивает их способность к общению, что и вырезание языка у людей. Что некоторые виды высших животных способны не только распознавать и соответствующим образом реагировать на знакомые слова, но также различать геометрические фигуры, осваивать элементарные понятия и решать простейшие логические задачи; интуитивные же способности отдельных особей граничат с телепатией, если таковая только существует в природе. Все это совершенно меняет всю оптику человеческого пребывания на Земле.
