Самое русское в печении блинов то, что это деятельность азартная, когда работа спорится в руках, и можно смело пренебречь законом «первого блина». Так возникают созвездия оладий, хтонические деруны, блины ячневые, пшеничные, овсяные и гречишные, из пресного и кислого теста, со всевозможными начинками и без, масляные блиночки, блинки и блинцы. Вообще, чаепитие с блинами и самоваром — ничто иное как модель вселенной, как русский национальный планетарий, где чашки с блюдцами суть ходящие по орбитам Сатурны и Плутоны, а обжигающий чай аналогичен жизненосному солнечному свету, который, кстати, хитроумные русские научились улавливать и осаждать в желтизне масла и меда.
Так заселяются русскими, включаются в человеческий космос и поедаются планеты блинов, с поверхностью до того безжизненной и ноздреватой, — как мокрые фотографии Луны.
Но самый напряженный вид блины приобретают на поминках, где подаются воперво: блины с икрой. Горячие блины с охлажденной икрой — это перевертень и саван, скрывающий гиперболу плодородия. Чреватая жизнью смерть. В свете сказанного, монополия номенклатуры и госторговли на икру предстает ничем иным, как символической узурпацией права сильных на продолжение рода.
Не проникая в сознание, в самоотчет народа, мысль эта на излете застоя вылилась в соборное безумие НЛО, — когда изможденные, недоедающие и дурно питающиеся люди, подняв голову, увидели вдруг над собой пролетающие, горячие еще, блины. Возмутительное их свойство заключалось в том, что очень трудно было вступить с ними в контакт. Но это же внушало и веру, что народ, рано или поздно, до них доберется.
Так возникали предпосылки перестройки. Характерно, что почти одновременно с информацией об НЛО возникло новое русское ругательство: «Блинн!», — как гулкая пощечина, сродни американской драке тортами.
Вот тогда партия поняла, что дальше перестройку откладывать нельзя.
КОЛБАСА КАК ПОЛИТИЧЕСКАЯ ВЕЛИЧИНА
В мире материальном также, как выяснилось, существуют величины отрицательные и даже мнимые. Одной из таких величин является колбаса.
Ошибаются те, кто думают, что величина эта довлеет и служит пищеварению, — отнюдь. Не голод она призвана удовлетворить (потому, что голода в СССР давно нет), а либидо. Свидетельством тому является тот факт — и такое ее основное свойство, — что ее всегда либо нет, либо не хватает. Сквозь физическую ее природу и окутывающий ее психический облак просвечивает и искрит метафизика. Как следует полагать, колбаса и являет собою тот фосфоресцирующий, субстанционально обманчивый фаллос, посредством которого партия осуществляет свое прокламированное единство с народом.
Эту скрытую природу колбасы с особой наглядностью выявила «перестройка». Когда в партии отмерло несколько ее видных членов, и она временно прекратила пользовать народ во все его девять отверстий, и занявшись интенсивным массированием головки собственного клитора, оставила за собою только пять из них, народ вдруг распрямился, и увидев, что партия его больше не любит как прежде, — очнулся вдруг и потребовал гневно колбасы, угрожая, в противном случае, разводом. Но как ни напрягала партия все свои фаллопиевы трубы последующие пять лет, из них ничего не исходило, кроме гласности.
Скептикам мы лишь укажем, что народ требует именно колбасы, — не мяса, не содержания! — но формы. Об этом же свидетельствуют успешные опыты с заменой в колбасном фарше мяса целлюлозой, отчего очереди за колбасой — этим политическим залогом любви — только растут. Недолюбленный народ ведет себя, как ребенок, ищущий наказания, — впадающий во вседозволенность в поисках кары, — и, несмотря на все слезы, испытывающий облегчение от символического шлепка материнской и от ремня в отцовской руке, спасающих его, наконец, от самого себя. Онтологические корни колбасы уходят глубоко в строение человека, в оба его кишечника: головной и расположенный в животе, идеально приспособленные, один — для восприятия идеи колбасы, другой — для поглощения ее тела. Следует ли уточнять, что само такое поглощение являет собою акт сексуально-политического каннибализма?
Вообще, следует отметить, что эротическая природа колбасы носит характер тотальный и комплексный. Можно выделить такие ее аспекты, как: вуайеристский, мануально-оральный, вплоть до фекального — поедания содержимого кишок (что этимологически, кстати, давно осмыслено народом сближением звучания слов «кал-колбаса»). Понятно, что богатство и разнообразие переживаний расширяет и углубляет до беспредельности ментальность любого народа, периодически имеющего дело с колбасой, ставят такой народ на пороге шестого чувства, открытого социализмом — чувства глубокого удовлетворения, — где народ и социализм, раз встретившись, не разлучатся уже никогда. Знаменательным кажется также тот факт, что еще на заре нашего века — века победоносного шествия идей Великой Октябрьской социалистической революции — колбаса именно в русском ее произношении, как «кол-ба-са», вошла в международный язык эсперанто.
И уже недалеко то будущее, тот час, — то осуществление светлых галлюцинаций человечества, когда упорядоченная, избавленная от наименований и пересортицы, КОЛБАСА как таковая будет наматываться на катушки телефонных кабелей и доставляться в гастрономы машинами, сродни пожарным, чтоб подаваться как шланг, как бьющаяся и пульсирующая пожарная кишка, — на всю очередь разом, вплоть до полного и окончательного ее насыщения.
ВОДКА КАК ЧИСТЫЙ АЛКОГОЛЬ
Есть люди, которые говорят, что пить не надо. Они под градусом от рождения и всю жизнь. Из крови любого абстинента вы всегда сможете нацедить стакан сухого вина. Открыватель пещер с Идеями говорил, что до какого-то возраста не надо пить вообще, затем умеренно, после сорока — обязательно. И танцы. Так должно было быть заведено в его Идеальном Государстве.
О пьянстве писали многие. Опьянение воспето. О водке, как продукте, молчат даже поваренные книги. Последствия ее всегда налицо, суть же неуследима, как…, — не помню, как это называется. Для удовольствия существуют другие напитки. Вкус есть у вина, он бывает лучше или хуже. У водки нет вкуса — одна только крепость. В русской водке она утверждена в точке оптимума — на перевале, на сороковом градусе широты лежит столица государства по имени Алкоголь. Студенческая работа Менделеева о водных растворах спиртов лишь подтвердила безошибочность интуиции народа, навсегда связавшего свою судьбу с огнем, водой и медными трубами.
Аппарат для возгонки спиртов изобрели тысячу лет назад арабские алхимики; чтоб обойти религиозный запрет, они создали то, чего не было, — но кто об этом сейчас вспомнит?!
Пить в России — дело чести, совести и ума.
Водка — это настоящий и единственный собутыльник человека здесь. В ней осуществляется союз его со стихиями: водой, огнем, исшедшим из земли зерном, и… spirit’oм, извлекаемым из пор этого мира. Водка — она же горелка, горькая, паленка… — по виду неотличима от сырой воды (а, ведь, и надо пить чистую, как слеза, воду… но только крепостью 40°!). Но в мире напитков она — как на пиру холодного оружия — обоюдоострый меч, не имеющий имени. Питая, она возжигает кровь, и встает в человеке категорическим императивом, — и мало кто из смертных может соответствовать тяжести предъявляемых ею требований. Грубо говоря, мало кто умеет пить. Она выворачивает нутро человека, делая — на один вечер — скрытое явным, — оттого ее не любят так ханжи, и некоторые прочие люди, похожие… на плоскодонки.
Сестра философа, — это греки могли позволить себе две тысячи с лишком лет назад разбавлять вино водой, — на самом деле ей нечего сказать людям: она пуста, как вакуум космоса, она лишь зеркальце, поднесенное к губам, ужас зомби, — а уверен ли ты, что оно и на этот раз у тебя запотеет??
МЕТАФИЗИКА ПОХМЕЛЬЯ
Ослабление гравитации в пьянстве усиливает гравитацию в похмелье. Языки алкоголя, лижущие жилы, оборачиваются холодным адским пламенем похмелья под черепной коробкой, — когда все тело трудится, словно чадящая, перегруженная сырыми дровами печь, и стучит — как предатель — твое собственное омерзительно здоровое сердце.
Пьянство выжгло кислород под удушливым колпаком неба — его недостаточно ныне даже на то, чтоб истлели и скукожились, если не сгорели, обложившие с ночи голову, как компрессы, нераспечатанные письма Гипноса, — без адреса, без марок…
О, собачий мир из папье-маше! — нищета самотождественности, давно догадавшейся о тщете соитий, но все ж продолжающей проситься наружу, как детский сад пи-пи. И изо рта смердит, будто ты уже похоронил кого-то в себе.
И это грубость земного алкоголя, который spirit только по имени — то языковая ошибка!
