Трещит танкер. Между морем и небом — вода… Подхваченная ветром, она сечет ванты и мачты.
Устойчивый, как поплавок, танкер выплывает опять, кряхтя и подрагивая.
Ветер как будто бы выдувает воду с самого дна моря. Она нависает над судном. И рушится. Опрокидывается. Ударяется. Бьется.
Мокрая тяжелая горсть отдирает маму Тарасика от ручки двери.
Сейчас ее слизнет море.
— Тарасик! — плача, говорит мама.
А море ей отвечает:
«Но ведь ты же хотела увидеть шторм? Хотела стоять одна в темноте, хотела захлебываться водой, хотела, чтобы она заливала твои глаза, волосы, платье».
Так вот он, шторм!
В последний раз ты увидишь сейчас над палубой светлую точку и пойдешь на дно моря со своей любовью, желаниями, доверием, обидами. Станешь медленно вертеть в ледяной воде руками и скажешь воде: «Тарасик!»
Сколько же времени прошло с тех пор, как, проснувшись от качки, мама заметила, что со стола соскальзывает алюминиевая кружка?.. Сколько времени прошло с тех пор, как, натянув на себя куртку, она пошла шататься по коридору и ушибать об стенки голову?
Должно быть, не десять минут и не двадцать, а целая большая жизнь, потому что она успела припомнить и Богдана и Тарасика, успела догадаться, как сильно любила и любит своего сына и его папу, успела восхититься тем, как пахнут фиалки, и увидеть себя под большими часами на площади.
Она вспомнила все, что так сильно любила. И успела горько оплакать себя.
Она плакала над каждой дождинкой, искоркой, которую ей довелось хоть раз увидать.
В голове у нее что-то билось тяжелыми ударами, похожими на тиканье маятника.
Она уже не вставала больше, а только чуть-чуть поднимала голову, когда волна отступала от палубы. Но все еще крепко держалась за скобу дверей.
Сейчас разомкнутся ее пальцы, и вода поволочет ее за собой.
Ни о чем не думая, не дошагав своей земной дороги, кружась и булькая, пойдет она на дно моря, туда, где живут осьминоги, глубоководные водоросли и желтые ракушки.
— Багро-о-ом! — услыхала мама голос человека на левом краю палубы.
Все вокруг стонало, шумело и охало. У борта танкера начал опять копиться вал. Волна вот именно что копилась, как копится после выдоха вдох у человека.
Танкер накренился.
Казалось, что волне не удержаться так высоко, что так на самом деле не бывает и быть не может, чтобы вода стояла дыбом. Не камень же, не дерево она!..
Кто это? Что это?
Поперек палубы волочится какой-то человек. Он обвязан веревкой. Его неподвижные, как будто мертвые руки в темных рукавах кителя обхватили другого человека, поменьше, в залитой водой стеганке.
И вдруг в тусклом свете палубного огня она признала Минутку. Он полз и тащил за собой впередсмотрящего — стажера Сашу.
Вал рухнул и залил палубу. Когда вода опять откатила назад, мама увидела перед собой чьи-то ноги. Они шли, покачиваясь и подгибаясь. «Человек тонет», — будто в бреду решила она. И, забыв о себе, оторвалась от дверного поручня и крепко обняла чужие, залитые водой сапоги.
Она обняла их со всей силой любви, которая еще оставалась в ней. Так спасает танкиста танкист, которого ранили. Так ползет санитарка, волоча на своем плече умирающего человека. Так спасает птица выпавшего из гнезда птенца. Из последних сил. Из последних силенок.
Не рассуждая, забыв о себе, она бормотала:
— Не бойся! Не бойся!
— Ах, чтоб ты пропала! — заорал человек и наклонился к ней. — Это ж надо додуматься!
Чья-то рука поддержала маму.
И как только жива осталась? И откуда только силенки берутся? Видать, от вредности!
Голос был знакомый и хриплый. Наклонившись над мамой Тарасика, ее ругал боцман.
Глава девятая
«Приказ
Начальника Дальневосточного объединенного пароходства.
№ 381
26 ноября 1957 г.
г. Владивосток
Содержание: О поощрении членов экипажа танкера «Леонид Савельев».
Танкер «Леонид Савельев» под командованием капитана т. Боголюбова А. М. совершал переход из порта Магадан в порт Петропавловск с неполным грузом горючего.
В ночь с 23 на 24 ноября, следуя в океане против Четвертого Курильского пролива, судно встретило жестокий шторм от остовых румбов 11–12 баллов при сильном волнении моря.
24 ноября, в 2 часа 50 минут, корму накрыло валом и заклинило между швартовой вьюшкой и релингами впередсмотрящего, ученика морского училища Астахова А. В.
По авралу была поднята спасательная команда во главе со стармехом Гречаниновым Н. И. и третьим помощником капитана Минуткой Г. А.
Рискуя быть смытым за борт, третий помощник капитана товарищ Минутка подполз к швартовой вьюшке и освободил Астахова А., потерявшего сознание.
Штурман Минутка уже дополз до середины палубы, волоча на себе Астахова, когда судно опять накрыло большой волной. Минутка ударился затылком о релинги и тоже потерял сознание.
Минутка Г. А. и Астахов А. В. были доставлены в медпункт.
Когда спасательная операция была закончена, боцман Урсуляк И. В. обнаружил у левого борта танкера тов. Искру С., студентку, проходившую стажировку в Дальневосточном объединенном пароходстве. Товарищ Искра С. самовольно вышла на палубу во время аврала.
Боцман Урсуляк И. тотчас же доставил ее в медчасть.
Принятые немедленно меры вернули Минутке Г. и Астахову А. сознание.
В настоящее время они продолжают работать на судне.
Приказываю:
За опытность и мужество объявить благодарность:
Третьему помощнику капитана тов. Минутке Г. А.
Старшему механику тов. Гречанинову Н. И.
Боцману тов Урсуляку И. В.
За самовольный выход на палубу во время аврала объявить выговор студентке-практикантке тов. Искре С. Сообщить о приказе Дальневосточного объединенного пароходства в Москву, по месту учебы тов. Искры.
Радиограмму проработать с личным составом всех судов.
Начальник Дальневосточного объединенного пароходства
Черных».
Около стенда, на котором вывешиваются приказы и газеты, — этот стенд у самой курилки — толпятся матросы из палубной команды и машинного отделения, помощник капитана, повариха, дневальная и мама Тарасика. Все читают приказ. Мама Тарасика улыбается, ей остается только одно: быть гордой, как велел ей Тарас Тарасович. Кто бы знал, как хочется заплакать от срама. Но разве ее тут кто-нибудь поймет?
Когда с человеком беда, его лечат сочувствием. А тут как будто мало ей было приказов, вслед только одно и говорят: «Спасительница! Нет, подумай: боцмана хотела спасти! За ногу, понимаешь, схватила! Умора!..»
Никто не поймет и не посочувствует!
— Ну что ж, — говорит она, улыбаясь и перечитывая приказ, — я человек случайный, не моряк — практикантка, сегодня тут, а завтра на берегу. Ну выговор, ну ладно. Главное то, что Минутка восстановлен в глазах капитана. Что его оценили. Что он герой!
И опять за мамиными плечами слышится тихий смех:
— Восстановлен?.. От скажет тоже!.. Не знает нашего капитана, так уж лучше б молчала… Одной рукой гладит, а другой рукой бьет. Хоть герой, хоть разгерой, а если взъестся на человека, не будет ему дороги на судне. Пожалуй что, самому впору списаться на берег.
Мама оглядывается. Это сказала дневальная.
— Неправда! — шепотом отвечает она. — Не может этого быть.
Но дневальная не отводит глаз, зло и твердо глядит она в смятенные глаза мамы.
— А тебе-то, Соня, какая печаль? Ты же тут человек случайный, сама только что сказала?!
Матросы, почесывая затылки и усмехаясь, медленно отходят от стенда. Им нет дела до бабьих ссор, споров, дрязг.
…Ссора?..
А так ли?.. Ведь она и вправду ничего до сих пор не знает не только о судовых законах, но и о тех больших и малых приметах, которые азбука для любого матроса на корабле. Может, дневальная тот единственный человек, который сказал ей правду?
Тревога, которая своей болью сродни угрызениям совести, захлестывает маму Тарасика.
Не позволяя себе задуматься, она бежит в каюту, выдергивает из тетради листки. Она пишет письмо капитану: пишет его безоглядно, взахлеб:
«Разумеется, я пока ничего не знаю на танкере… А хотела знать… первая практика… курсовая…
Обиды?! Какая малость!.. Вы, должно быть, ни разу не испытали чувства своей, пусть хоть и невольной, вины перед человеком!
Прошу Вас, очень прошу, снимите это с меня! Я не могу, чтобы по моей вине пострадал человек. Если он и совершил тогда оплошность, так только из-за меня… А сейчас он рисковал собой… спас человека… в каждом из нас со школы воспитано чувство уважения к доблести, мужеству, подвигу…
А если Вы не сочтете возможным ответить мне на письмо, так прошу Вас, хоть слово скажите: «нет». Это будет означать, что я введена в заблуждение и что моя тревога глупа и нелепа… Я успокоюсь. Я пойму… Но должна я услышать это только от Вас…»
