Флоранса вошла, быстрым взглядом исследовала состояние комнаты и положение лиц и, по-видимому, осталась довольна. Поздоровавшись с Аминой, она сделала грациозный реверанс Дальбергу.
— Вот милый сюрприз, — сказала Амина Флорансе, — вы так редки!
— Ах, боже мой! Я боюсь наскучить. Что вы делаете сегодня?
— Ничего… Мигрень началась было. У меня нет никакого плана на сегодняшний день. Я полагала никуда не выезжать.
— А я сегодня пробую новую коляску и пару новых лошадей. Не хотите ли прокатиться со мною по Булонскому лесу?
— С удовольствием. Я выпрошу только четверть часа на одевание. Месье Дальберг, потрудитесь покуда посмотреть в окно или выйти в другую комнату, — сказала Амина, вставая с кушетки и надевая туфли, подбитые лебяжьим пухом.
— Кстати, вы, вероятно, возвратили Дальбергу медальон? — спросила Флоранса.
— Нет, и не намерена.
Флоранса слегка наморщила лоб и спросила:
— Вы знаете, чей это портрет?
— Нет еще, но узнаю.
— На что же он вам? — спросила Флоранса, несколько покраснев.
— Я склонна ненавидеть людей, которых Дальберг любит.
— О! Да ведь это признание…
— Совсем нет; я ревную без любви… Ну, теперь можете явиться, — крикнула она Дальбергу, который вышел в гостиную, — я одета, так что уже не испугаю вашей стыдливости.
— Если месье Дальбергу угодно ехать с нами, места будет довольно.
— Очень рад, если позволите, — отвечал Дальберг с поклоном.
И он отправился вслед за дамами, сам хорошенько не зная, доволен он или досадует, — кстати или некстати пришла Флоранса.
Для чего Флоранса именно в этот день и час пришла к Амине, которую посещала раза три-четыре в год и к которой никогда не питала особенного расположения? Был ли это просто случай, или надежда встретить Дальберга, желание в самом начале остановить интригу, которая ей не нравилась?
Предположив в ней любовь к Дальбергу, можно было бы объяснить этот приход ревностью, но Флоранса видела этого молодого человека очень мало, мельком и никогда не искала ближайшего знакомства с ним.
Сверх того, Флоранса была женщина относительно добродетельная. Достоверно известно было, что она имела только одного любовника, и хотя злые языки утверждали, что она уже заместила его вторым, однако ж это обстоятельство оставалось недоказанным. По положению своему Флоранса не могла быть принята в обществе, но обладала всем необходимым, чтобы блистать в нем не хуже многих других, огражденных мужьями, естественными щитами, под которыми часто укрываются добродетели более чем сомнительные. Вероятно, страх, чтобы Амина посредством похищенного медальона не вздумала возмутить спокойствия невинной и честной девушки, побудил Флорансу сблизиться с любовницей Демарси.
Коляска катилась по Елисейским полям. Пара прекрасных английских лошадей-полукровок бежала рысью. Амина, закутанная с ног до головы в большую турецкую шаль, развалилась на голубых бархатных подушках, как дома на кушетке, и с самодовольным видом кивала встречным знакомцам. Она гордилась тем, что сидит в одной коляске с Флорансой, как мещанка может гордиться выездом на гулянье с герцогиней или хористка обществом примадонны. Во всяком кругу есть своя аристократия, а в кругу Амины Флоранса почиталась принцессой.
В Мадридской аллее встретили Рудольфа, который прогуливался верхом и очень удивился, когда увидел Амину и Дальберга в коляске у Флорансы. Но, как светский человек, он не обнаружил этого удивления и, поехав рядом, стал делать более или менее едкие замечания насчет наружности и посадки некоторых всадников, скакавших в облаках пыли.
«Что за причина свела этих несхожих людей? — спрашивал он себя, продолжая следовать подле коляски, с той стороны, где сидела Амина: неужели добродетельная Флоранса занялась молодчиком, которого я поручил Амине? Вот союзница, на которую я вовсе не думал рассчитывать! Две, разумеется, лучше одной. Не той, так другой удастся. Одна не понравится, другая очарует, и он уже никак не вырвется».
И Рудольф, уверившись в успехе своих планов, заставил лошадь сделать курбет.
Дальберг разговорился с Флорансой. Амина наклонилась к Рудольфу и тихонько спросила:
— Как зовется оригинал портрета?.. Живей!
— Клара Депре, — отвечал Рудольф шепотом и подъехав так близко, что колесо почти терлось о бедро его лошади.
— Кто бы подумал, что вы способны на такое чистое чувство! — говорила между тем Флоранса Дальбергу с нежной улыбкой и увлажненными глазами: этот знак истинной любви тронул меня.
— Адрес? — продолжала Амина, притворяясь, будто любуется прекрасным видом.
— Улица Аббатства, номер седьмой, — отвечал Рудольф, оправляя гриву своей лошади.
— Я надеюсь, — продолжал Рудольф под стук колес, — что ты употребишь эти сведения в дело как следует.
— Будьте совершенно спокойны, — отвечала Амина.
Коляска успела отъехать довольно далеко, и дамы приказали кучеру поворотить назад. На выезде с Елисейских полей Дальберг простился с дамами и вышел из коляски. Амину Флоранса отвезла обратно домой.
Дальберг намеревался навестить Депре и потому зашел домой переодеться: он был одет слишком щеголевато. Вышитую и слишком прозрачную рубашку нужно было заменить другой, также очень тонкой, но попроще; место яркого жилета занял другой, поскромнее и посообразнее с важностью дома нотариуса, естественно расположенного более к черному цвету.
Сняв одежду светского льва, Дальберг снова принял свой природный облик, так что в гостиной у Депре, по скромной, простой и естественной одежде, в Дальберге никак нельзя было узнать того франта, который каждый вечер прогуливался об руку с Рудольфом по Итальянскому бульвару, щеголяя отчаянно бойкими манерами и пуская дым своей сигары встречным женщинам в лицо. Это с его стороны было не притворство, а напротив возвращение к истине.
Когда Генрих подошел поклониться Кларе, занятой у окна каким-то рукодельем, он невольно смешался, несмотря на улыбку и дружелюбный прием девушки. Совесть укоряла его за утраченный медальон. Ему казалось, что Клара по магнетическому ясновидению должна знать об этой пропаже, и он по чувству странному, однако же понятному тем, кто не смеется над суевериями сердца, застегнул фрак, чтобы плотнее закрыть грудь от взора своей милой.
— Берегитесь, Генрих, — сказала девушка со смехом, — я боюсь, нет ли у вас соперника. Вчера вечером я видела, как под моим окном стоял какой-то таинственный господин…
— Шарманщик, от музыки которого во всем квартале завыли собаки?
— Нет, господин, закутанный в темный плащ, с нахлобученной на глаза шляпой, господин, у которого сегодня должен быть кашель или насморк, потому что ночь была вовсе не теплая. Я вам советую прийти завтра, подкараулить его и проколоть вашей доброй шпагой.
— Ну, уж извините, этого я не собираюсь делать, — отвечал Дальберг.
— Нет? А я думала возбудить вашу ревность. Неужели вы не ревнивы?
— Нет, Клара; я питаю к вам беспредельное доверие, потому что я люблю вас от всей души.
— Я верю вам, — сказала Клара, вонзив светлый и проницательный взгляд в глаза Дальбергу.
Лицо Клары, всегда милое, было дивно прекрасно в эту минуту. Можно было подумать, что из него изливается дневной свет. Душа ее испускала такие живые лучи, что они разлились и отразились во всех чертах.
— Я чувствую, что не могу жить без вас, — сказал Генрих, взяв девушку за руку, — хотите быть моей женой… если ваш отец согласится?
Клара не отвечала, но приклонила голову к плечу Дальберга, и глаза ее наполнились слезами.
В этом положении Депре застал молодых людей, но не обошелся с ними как отцы в комедиях, не вытаращил глаза, не нахмурил олимпийские брови, а подошел с добродушной улыбкой и потирая руки, потому что давно ожидал этой развязки.
Генрих отвел его в сторону и сказал:
— Мне нужно поговорить с вами наедине, месье Депре.
— Извольте, любезнейший. Я догадываюсь, о чем вы хотите говорить, но вы оба еще молоды, успеем объясниться, — отвечал Депре.
Прибыло несколько приятелей бывшего нотариуса, и сели за бостон, точно так же как в серой гостиной, в провинции.
В десять часов Генрих ушел. Душа его пела. Он никогда не проводил вечера так весело, как в этот раз.
Воротившись домой, он через дворника получил следующую записку:
«Приходите сегодня вечером доказать мне, что вы не любите Клары, и я возвращу вам портрет, который уже не имеет для вас никакой цены».
— Который час, Анета? — спрашивала Амина, потягиваясь на кушетке.
— Скоро полночь, сударыня, — отвечала горничная, посмотрев на дорогие столовые часы.
«Еще не поздно, он еще может прийти, если только Рудольф не утащил его играть», — подумала Амина.
— Исправно ли отдали мою записку? — спросила она через полчаса.
