Что копию, снятую с триптиха «Страшный суд», которую Босх написал для собора Святого Иоанна, видел и одобрил епископ Льежский. И я хочу спросить, может ли епископ Льежский хвалить работу еретика и безумца?
* * *
– Однако же, господа, мы второй раз за год сумели оставить инквизиторов с носом! – бургомистр Герард Хосс с самым довольным видом развалился в кресле. – А нечего отравлять жизнь тем людям, которые платят налоги городу!
– Дружно не грузно, – кивнул мэтр Каспар. – А уж если дружно, да со знанием дела!
– Знания своего дела ван Акену не занимать, – кивнул отец Мартин. – Но я бы позаботился о его безопасности в будущем. Кто знает, на какие мысли наведут инквизицию его новые работы.
– Я рекомендую сделать ван Акена присяжным братом в Братстве Богоматери, – подсказал мэтр Каспар. – Инквизиция не подступится к человеку такого статуса.
– Ввести его в высший круг братства? – с сомнением спросил бургомистр. – Но это честь даже для благородных сеньоров! Никогда прежде туда не входил бюргер, живописец!
– Вы спрашивали о защите ван Акена в будущем. Я предложил верный способ.
– Что ж, если прежде среди присяжных братьев не было художников, то Йерун ван Акен будет первым. – Отец Мартин произнес эти слова так, что всем стало ясно: становление Иеронимуса Босха присяжным братом – вопрос уже решенный. – Ибо я верю, господа, что этот шаг зачтется городу и всем нам.
Выдающийся художник
После торжественного избрания присяжным братом Йерун ван Акен, известный в городе художник, сделался весьма уважаемым господином. Он, хоть и оставался мирянином, теперь участвовал в проведении богослужений и выполнял обязанности, какие обыкновенно возлагали на клириков. На церемониях присяжные братья облачались в особенные мантии, а на груди носили особый медный знак с выгравированной на нем латинской надписью: «Sicut lilium inter spinas» – «Как лилия среди шипов». По заведенной традиции в Братстве Богоматери несколько раз в год устраивали особенные пиршества – символом братства был лебедь, и пиршества назывались «лебедиными банкетами». Дважды честь провести такой банкет в своем доме выпадала Йеруну.
Шли годы и десятилетия. Мир менялся, город Хертогенбос благоденствовал, рос и богател. В ремесленные мастерские поступало вдоволь заказов, и мастерские художников не были исключением.
Любая из картин, написанных в мастерской Иеронимуса Босха, могла бы рассказать не одну чудесную историю, которая могла быть и смешной, и ужасной, и нелепой, и правдивой, потому как жизнь – величайший из фантазеров, и не всегда удается поверить в то, что она успевает сотворить.
Однако история жизни самого Босха, точнее, художника Йеруна ван Акена, протекала теперь спокойно и размеренно. Пожалуй, именно так многие представляют себе счастье.
Он продолжал трудиться в своей мастерской, выполняя заказы горожан, купцов и рыцарей, нередко вместе с братьями работал для собора Святого Иоанна. Собор продолжали строить, и работы над его убранством было предостаточно. С Гуссеном и Яном они писали фрески и алтарные триптихи, создавали эскизы для церковной утвари. Даже работу над паникадилом собора заказали в мастерской Йеруна. Он же трудился над рисунком витража, который позже изготовили стекольщики в мастерской Виллема Ломбарта. В доме Иеронимуса Босха побывало множество учеников, среди них младший сын Гуссена Антоний и две дочери Яна – женщины не были чем-то удивительным в художественных мастерских Фландрии и Брабанта. Обычно они выполняли росписи и орнаменты наравне с мужчинами.
– Вам повезло, – приговаривал Йерун, обучая племянников. – Вы можете учиться у отца и двух дядьев, просто перейдя из дома в дом на одной площади!
– Что в этом такого, дядя Йоэн? – удивился Антоний.
– Ну, на учебу к своему дяде я ездил в Брюгге, – улыбнулся Йерун.
Йерун писал картины и триптихи. Теперь он мог не опасаться нападок невежд или недоброжелателей и с удовольствием писал в собственном, весьма узнаваемом стиле, заполняя пространство множеством фигур и причудливо соединяя быль с небылью. Йерун заметил, что теперь альрауны не врываются в его фантазии и рисунки незваными – они не исчезли, но сделались послушными и вели себя так, как того хотел художник. Теперь ему пригождались многие наброски из тех, что были припасены впрок, много лет назад. Он продолжал наблюдать людей, зарисовывая все, что могло быть примечательным.
С заказами к Иеронимусу Босху не раз обращались вельможи. Они не скупились и даже готовы были платить вперед – в те времена это было редким явлением. Оно свидетельствовало не только о щедрости сеньора, но и о доброй славе мастера.
Филипп Красивый, герцог Бургундский, впечатленный триптихом «Страшный суд», заказал нечто подобное. Расстаравшись, Йерун написал Страшный суд для герцога. Второй триптих был устроен по примеру первого, однако разнились многие детали. Мысленно сравнивая два триптиха, Йерун про себя отметил, что второй триптих вышел намного лучше первого.
Приближенный герцога, испанский гранд-дон Диего де Гевара, известный ценитель живописи и меценат, пожелал заказать триптих, посвященный греху стяжательства. Подумав над сюжетом, Йерун вспомнил сказку о стоге сена, которую слышал когда-то от коробейника Микеля ван Гугена. В его картине стоял стог на возу. Вокруг стога суетились люди, одержимые жаждой наживы, следом за возом чинно ехали сильные мира сего – короли, герцоги и князья церкви. Они не спешили – многие богатства и без того принадлежали им, однако никто из них не замечал, что в воз запряжены чудовища, и они тянут его прямо в ад. На верхушке заветного стога Йерун написал влюбленные пары – им, казалось, не было дела до погони за сеном, однако бок о бок с ними следовали счастье и горе в обликах светлого ангела и уродливого крылатого беса.
Художник продолжал копить материал, рисуя людей, растения и животных, в том числе самых диковинных и невероятных. От друзей-путешественников он получал новые бестиарии и уже знал, как выглядят настоящие слон и камелопардус или, как называли это животное арабы, зарафа. На страницах бестиариев встречались и другие, совершенно чудесные существа, для которых не нашлось бы даже названия. Однажды в руки Йеруну попал камень, в котором застыло некое животное допотопных времен – в куске известняка угадывался ребристый панцирь продолговатой формы, напоминающий жука, но размером с кулак. Каким это создание было при жизни, оставалось только догадываться.
Йерун не оставлял мысли написать картину, которая могла бы показать жизнь во всем многообразии ее красок и форм. И однажды ему представился подходящий случай.
Генрих III, граф Нассау-Бреда, готовился к новой свадьбе. Он заказал триптих, равного которому Йерун еще не писал. Тринадцати футов в длину и семи с половиной в ширину, он должен был восславить
