он не пожалел красок для изъявления своей верности
«пири-муршуду», – святому наставнику,
«господину главы своей», поведал о том, как видится
«Магрибу» (Западу) Машриг
(Восток), об антимусульманских настроениях и туркофобии в определенных кругах европейского общества, упомянув и о
«Великой султанше». На фоне долгого исторического противостояния с Высокой Портой новым доводом было то, что испанский неофит напоминал об общих этнических корнях народов Персии и Османской империи – азербайджанцев и турок, о давнем письме Шаха Исмаила Султану Селиму, где подчеркивалось это родство. Орудж-бей писал, что конфронтационная Священная Лига вызывает необходимость пересмотра отношений с Западом…
В общем, искреннее патриотическое и лояльное послание, если не считать того, что автор умолчал о своей затянувшейся «тагиййе» – христианской метаморфозе.
Завершив эти хлопоты, он глянул на часы – было далеко за полночь, шум и песни на улицах стихли.
.. Рано утром он направился в контору дона Николаса. Земля после вчерашнего дождя взопрела, выглянуло солнце. По дороге он позавтракал на скорую руку в «Кастилии», – каша, чашка жидкого шоколада.
Дом Николаса Клавеля был впритык с конторой и магазином. На углу сидел слепой нищий, уставив незрячие глаза в неведомую точку, словно пребывал в ожидании встречи с близким человеком после долгой разлуки. В приморских портовых городах привыкли к долгим ожиданиям.
Орудж-бей наклонился к нищему и бросил в керамическую тарелку перед ними несколько «мараведи», «Да хранит вас Господь!», – произнес слепец.
Хозяина на месте не было. Служащий сказал, что сеньор ушел в банк оформить кредит. «Он скоро вернется, подождите», – добавил он. А вот и Николас. Смотрит тучей. О причине своего настроения не хотел распространяться, но потом все же объяснил: банк отказал в кредите, так как он не оплатил прежнюю ссуду, потому он не может отправить судно с товаром. Такие закавыки в торговле – дело обычное. Но, видно, у Николаса была полоса невезения. Орудж-бей вызвался помочь средствами, чтобы погасить долги.
– А у меня к тебе другая просьба. Надо переправить не большую посылку в Персию через надежного человека.
– Есть у меня знакомый грек, – сказал Николас. – Он и турецким владеет отменно, и найти адрес ему не представит труда.
Орудж-бей, забежав к себе, забрал привезенные из Персии, а частью подаренные ему здесь золотые изделия, передал служащему Николаса, как договорились, вместе с аманатом-письмом и рукописью, тот должен был передать аманат греку-компаньону, а драгоценности пойдут на погашение долгов Николаса.
Николас побежал в банк сказать, что через час он расплатится.
Орудж-бей снова заглянул в «Кастилию», – время подошло к полудню. Вошел и ахнул: Буньяд-бей! Да не один, а в обществе с «махой». При виде вошедшего друга встал, покачиваясь шагнул навстречу и пьяным голосом прогорланил по-азербайджански:
– Орудж-бей! Я-то думал, что эти сукины сыны тебя отправили на тот свет!
И заграбастал друга.
Окружающие насторожились, услышав чужую речь.
Но Орудж-бея они знали, не однажды веселились и бражничали за счет щедрого сеньора.
Орудж-бей ответно обнял друга и шепнул на ушко, мол, говори потише.
Тот взъелся:
– Может, ты их боишься? Да я на них…
Орудж-бей, взяв друга за руку, усадил на место. Маха в длинной юбке попыталась обнять своего поддатого кабальеро, но тот оттолкнул ее.
– Но, дон Диего! – надулась обиженная пассия.
Буньяд-бей, отмахнувшись дал ей понять, чтоб убралась.
Повернулся к другу. Вздохнул с горечью:
– В последнее время не везет мне… Не идет игра… – Он выглядел постаревшим, затюканным. – Все бросили меня… Даже друзья… – Кажется, он чуть протрезвел и пытался возродить угасающее чувство достоинства в глазах друга. – Севилья – вертеп… Там, бывает, игроки закладывают жен… или своих зазноб… Я-то, дурень, думал, попал в рай… Но тут хуже ада… Ты вот что… Выпей-ка. Пей. – Он налил вина в бокал другу. Но Орудж-бей не стал собутыльничать:
– Лучше нам уйти отсюда, – поднявшись, пытался потащить и Буньяд-бея.
– Куда?
– Домой.
– Мой дом – здесь.
Буньяд-бей показал на потолок.
Второй этаж предназначался для интимных утех. Комната, стены, деревянные перила были, мягко говоря, не шик. Копоть.
Орудж-бей было тягостно видеть опустившегося друга.
Видя, что уговоры не действуют, он покинул таверну, не обращая внимания на пьяные призывы Буньяд-бея.
Кастильцы разгуливали с фигурой землепашца Исидора по центральной площади, монахи угощали жителей шербетом, баски развлекались петушиным боем.
Орудж-бей позавидовал беззаботно веселящимся людям, вспоминая весенние празднества на своей родине; костры, через которые перепрыгивали, чтоб изгнать хворы-болести, игрища, ряженых, песни…
Вдруг, откуда-то взявшиеся конные глашатаи объявили, что едет его королевское величество. Это означало призыв к осторожности: как бы не угодить под колеса карет или под копыта конницы гвардейцев.
Толпа моментально расступилась, расколовшись надвое. Все устремили взоры на дорогу, Орудж-бей прислонился к стене.
Показались четыре конногвардейца, за ними в сопровождении эскорта прикатила карета короля, затем – карета его превосходительства герцога Лермы, шторка в оконце отодвинулась, и чья-то рука бросила горсть монет в толпу, началась толкотня, все норовили разжиться и выхватить деньгу. Одна монета – мараведи покатилась к ногам Орудж-бея, он успел заметить даму в оконце кареты, золотистые волосы, белый платок, но лицо без вуали… Вот кто сидел с герцогом на спектакле. Она издали одарила его улыбкой, и он обомлел: Анна?! В карете дона Франциско? Та, которая слыла колдуньей в глазах светских кумушек…
Ай да, герцог. Ай да, старый хрыч. Значит, не такой уж старый… Чем больше он злился, тем больше подозревал, что он… ревнует…
Королевский кортеж прогрохотал по площади и удалился. Петушиные бои, гулянья в честь святого Исидора продолжались.
Он направился в контору Николаса и увидел дверь на замке. Лавочники сказали, что не знают о местонахождении хозяина, при этом странно отводили глаза.
Орудж-бей не мог знать, что с момента, как он взялся за новую книгу, находится под наблюдением «Новой Эрмандады» (личной тайной полиции короля), не знал, что это сделано с подачи герцога Лермы. Не знал, что Николас Клавель и его служащий уже находятся под арестом, а рукописи переданы на перевод толмачу.
Он отошел от конторы на несколько шагов, как его окликнули:
– Сеньор!
Обернулся: дама в черном, прикрывшая лицо капюшоном.
– Это велено передать вам, – дама всучила ему льняной сверток и моментально удалилась.
Он раскрыл сверток: там был узорчатый дамский платочек. От платка исходил тонкий запах сирени. Это был знак разлуки. Но… что это? Посередине начертаны несколько слов: «Elle vous suit partout. Anne»[67].
Вероятно, дама в черном была одной из ее служанок. Значит, служанка что-то знала.
Мысли об Анне не покидали его. Он задался целью во что бы то ни стало увидеть немку.
Что
