– И что ты будешь делать теперь? Когда – знаешь?
– Я ее закончу!
КОМАНДИР
– «Васильки» пусть установят здесь, – приказал он. – Организуй! Пусть тащат из лагеря все мины, все, что есть, до последнего ящика. И воду, ведрами. Обстрел должен быть непрерывный, два стреляют, два остывают!
– Все мины? – изумленно переспросил Игорь.
– А ты как думал? – Швейцарец криво усмехнулся. – Это бой – последний, он же решающий. Те, в «Огоньке», это понимают отлично и драться будут отчаянно. И ты пойми наконец – тому, кто сегодня победит, никакие мины-снаряды и прочее уже не потребуются… а тому, кто проиграет, тем более!
Он был весь в масле и копоти – «огонькам» все же удалось зажечь их трофейный танк, но добились они этого успеха слишком поздно, чтобы переломить ход сражения. Траншеи перед оградой были уже давно захвачены, бетонный забор проломлен в пяти местах, чадно горели столовая и один из жилых корпусов. И хотя засевшие в остальных строениях продолжали драться с отчаяньем людей, которым некуда отступать и не у кого просить пощады, исход боя уже не вызывал сомнений.
– Я понял, – быстро сказал Игорь. – Минометы сейчас будут.
– Хорошо. И, – Швейцарец огляделся, – передай третьему взводу, пусть активнее двигаются вперед, их туда не спать посылали. Вон, гляди – между корпусами какие-то шальные «огоньки» вовсю перебегают… куда этот Жигов смотрит… вместе со своими пулеметчиками? Пусть броском идет к стене, перекрывает огнем окна и гранатами, гранатами… что, как на учениях, так первый, а как в бою, так все забыл?
– Гранат мало уже, – озабоченно произнес Игорь. – А этих гадов еще выкуривать и выкуривать.
– Трофеи где? – оскалился Швейцарец. – Пятьдесят человек в трофейную команду были выделены? Чем они занимаются, ботинки себе выбирают? Гранаты нужны, ленты снаряженные нужны… все ж есть, все валяется, подобрать и принести! Давай, шевели своих! А то, я смотрю, вы, похоже, решили – ура, победа, можно расслабиться, можно уже и на рожон лишний раз не лезть! Хрена – если сейчас не дожмете, будет вам не победа, а… – он увидел идущую к нему Анну. – Короче, давай, покажи, что ты тут главный, а не так, памятник самому себе!
– Я искала тебя.
– А чего меня искать-то было? – удивился он. – Я вон где, – Швейцарец мотнул головой в сторону костра имени «Т-55», – был. Черт, жалко танк, я уж было думал его забрать, вместо бэтээра. У него и броня потолще, и проходимость не в пример.
– Я искала тебя, – повторила Анна. – Хотела сказать, что Белоснежка тебя звала.
– Ничего не понимаю, – озадаченно произнес Швейцарец. – Я же приказал ей рядом с тобой быть. И вообще, где она?
– Она мертва.
– ЧТО?!
– Когда брали траншеи, слева, где эти, из бревен…
– Блиндажи…
– …блиндажи, один пулемет никак не могли задавить, все лежали. Она сказала, что, если так будет дальше, «огоньки» успеют пере… – Анна закашлялась, – перегруппироваться, и все будет напрасно. Взрослые лежали, а девчонка встала и пошла.
– А ты…
– Остановить ее я не смогла.
– А ты. Где. Была?
– А я пошла рядом с ней, – Анна большим пальцем ткнула себя в грудь, там, где на фигурной вязи четко выделялись две «звездочки» попаданий. – Нас одной очередью свалило… только у нее панциря не было.
Швейцарец сел на землю. Анна, чуть поколебавшись, опустилась рядом.
– Белоснежка просила, чтобы ты забрал гитару, – тихо сказала она. – Все время это повторяла. Я говорила, что ей нельзя, что ей надо молчать, а она все время повторяла… чтобы гитару забрал ты, потому что никто в лагере играть не умеет, а ты умеешь.
Он молчал.
– Швейцарец?
– Что?
– Откуда она узнала, что ты умеешь играть?
– Я сказал ей об этом. Прошлой ночью.
– А. Так вот где ты был.
– Да, – Швейцарец начал медленно расстегивать воротник рубашки. Пальцы не слушались его, пуговка все время выскальзывала, и полминуты спустя он попросту рванул ворот. – Я был с ней. Всю ночь. Играл на гитаре. Голоса у меня нет, но играть я научился.
Глава 17
Я в весеннем лесу пил березовый сок…
АННА
Найти здесь более-менее «чистое» место для ночлега было почти нереально. Про юг, где потемневший небосвод слабо подсвечивало над бывшим Внуково – сейчас это можно было назвать разве что Внуковской Воронкой, – даже и вопроса не возникало. Северней же, судя по заливистому щелканью радиометра, тоже когда-то имелось нечто достойное мегатонн – позиции противоракет, как предположил Швейцарец, не сумевший, впрочем, хоть сколь-нибудь внятно обосновать это свое предположение.
И все-таки они сумели его отыскать – такое место. Березовая рощица, прикрытая с юго-востока длинным холмом, очень походила на прилегшего спать верблюда, двугорбого. Холм, похоже, и принял на себя основную часть радиоактивных осадков, сохранив березки, – когда Швейцарец отошел на десяток шагов, выяснилось, что фон в рощице даже ниже, чем дает броня их бэтээра. Что, впрочем, было вовсе не удивительно – с учетом того, сколько активной пыли они насобирали в процессе катания по московским руинам.
Гитару Швейцарец притащил, как только развели костер. Анна поначалу отнеслась к этому без особого восторга – она давно уже хотела не просто есть, а жрать. Гитара же весьма четко обозначала, что готовить сегодня придется без помощи мужчины.
– Удивительно, правда, – словно не замечая ее взгляда, сказал Швейцарец. – Столько лет прошло… будто бы она именно меня все эти годы ждала. Корпус не рассохся… и струны… серебряные…
Согнувшись над гитарой, он любовно погладил струны… прозвенел… нахмурившись, подкрутил колок… взял аккорд.
– В юности, – он говорил, обращаясь будто бы и не к Анне, а к кому-то третьему, незримо сидящему за их костром. – Была у меня одна любимая… песня. Из довоенного фильма. По десятку раз на день тот эпизод крутил, пленку до дыр протер – и выучил.
Я в весеннем лесу пил березовый сок,С ненаглядной певуньей в стогу ночевал,Что имел – не сберег, что любил – потерял.
– Хоть и не знал еще, – неожиданно прервавшись, сказал он, – что песня эта – про меня. Вернее, про нас. Про таких, как мы с тобой, Анна.
Что имел – не сберег, что любил – потерял.Был я смел и удачлив, но счастья не знал.
– Удача и счастье, – снова прервался Швейцарец, – это вовсе не одно и то же. В этом-то и вся загвоздка. Понимаешь?
– Играй! – глухо проронила Анна. – Играй!
И носило меня, как осенний листок.Я менял имена, я менял города.Надышался я пылью заморских дорог,Где не пахнут цветы, не светила луна.
– А ведь цветы на той поляне и в самом деле не пахли…
– Играй!
И окурки за борт я бросал в океан.Проклинал красоту островов и морей.И бразильских болот малярийный туман,И вино кабаков, и тоску лагерей.Зачеркнуть бы всю жизнь да сначала начать…
– Зачеркнуть… зачеркнуть жизнь очень просто. Короткая очередь… или даже одна-единственная пуля. А вот начать… как?
Анна молчала.
Зачеркнуть бы всю жизнь да сначала начать,Полететь к ненаглядной певунье своей.Да вот только узнает ли родина-матьОдного из пропащих своих сыновей?Я в весеннем лесу пил березовый сок…
Березы…
Березы стояли вокруг них, и в темноте белые полоски коры выглядели словно полоски бинтов на израненных стволах.
– Я, – нарушила тишину Анна, – никогда в жизни не пробовала березовый сок. А ты?
– Тоже, – тихо произнес Швейцарец. – И не попробую.
– Но…
– Во-первых, сейчас лето, а не весна. Во-вторых же… Анна, эти березы умирают. Точнее, вымирают, – поправился он, – и этим очень похожи на людей. Жалкая горстка берез… жалкая горстка людей, случайно уцелевших… не испепеленных ядерным огнем, не выкошенных эпидемиями, не погибших от ураганов, цунами, невиданных морозов и неслыханной жары. Хотя, – задумчиво добавил он, – конечно, у Сибири все же есть шанс обрести звание Второй Колыбели Человечества. Или Человечеств. Слышала когда-нибудь про болотников?
– Я их видела.
– Верно, ты же шла через болота. Это ведь уже другая раса и даже не просто раса – другой путь развития. – Швейцарец негромко засмеялся. – Болотные эльфы. Кто знает, может быть, где-нибудь во тьме противоатомных убежищ сейчас заодно нарождается и раса гномов…
– Не понимаю, – озадаченно мотнула головой Анна. – Эльфы… гномы… ты вообще о чем?
– О сказке, – Швейцарец аккуратно отложил гитару. – В которой мы живем. Жаль, что это плохая сказка.
– Плохая?
– Хорошие сказки, – наставительно произнес он, – непременно должны заканчиваться словами: «И потом они жили долго и счастливо и умерли в один день».
ШВЕЙЦАРЕЦ
Снаружи это выглядело не очень внушительно – приземистая бетонная коробка. Швейцарец даже не стал тратить время на возню с дверями, просто ударил «скулой» броневика, и стальная плита с протяжным гулом упала внутрь.
