Эффект был такой, как будто бы Умка влепил каблуками в бетонную стену. Негр и не думал падать, только опустил руки, и «Утес» затих, а Сергеев рухнул на засыпанный гильзами железный пол под тяжелым, налитым кровью взглядом противника, нашаривая на бедре кобуру с пистолетом.
Но достать его не успел. Чернокожий обрушился на него всем весом, а веса было совсем немало – у Михаила дыхание даже не сперло, его просто вышибло напрочь. Он попытался вывернуться, но убедился, что на него упало не 150 кило жира и костей, а груда стальных мышц, дрожащая от боли и злобы. Конго схватил Умку за плечо своей лопатообразной ладонью, и сдавил так, что левая рука онемела. Сергеев пытался защитить горло – если Конго до него доберется, то сломанная одним движением гортань гарантирована! – но никак не мог высвободиться, корчась под могучим напором врага, как пойманная в силок ласка. Невероятным усилием мышц Умка оттолкнул негра, надавив на толстую, словно бедро штангиста, шею, увидел на расстоянии вытянутой руки его выкаченные, белые от бешенства глаза, оскаленные по-волчьи зубы…
И тут у Конго исчезла верхняя часть черепа – просто исчезла, словно срезанная исполинским ножом верхушка вареного яйца. Сергеева обдало мелкими брызгами, а вот брызгами чего – Михаилу и думать не хотелось. Глаза чернокожего все еще сверлили Умку, но из них начала уходить осмысленность, блеск, они омертвели, железная хватка ослабла …
Умка вывернулся из-под обмякшего тела, нащупал свою винтовку, лежа, с судорожной торопливостью поменял магазин, и только потом приподнялся оглядеться.
Дыма стало меньше, огня больше – содержимое контейнера уже пылало, и огонь выбивался через рваные дыры. Изуродованный джип Рашида тоже мог заняться с секунды на секунду, но пока у него только искрило под капотом. Центр боя сместился ближе к носовой части корабля. Без поддержки тяжелого пулемета люди Рашида предпочитали стрелять из укрытий. Гюстав с Исмаилом в запале проскочили безопасную зону и теперь вынуждены были залечь. Отсюда Сергеев видел только их спины.
Умка поискал глазами спасителя, в общем-то, понимая, кто это может быть. Базилевич обнаружился тут же, сидящим на ящиках. Весь в копоти, с ненормальными бегающими глазами и прыгающим подбородком.
– Спасибо, – сказал Сергеев. – Только не сиди здесь, Антон Тарасович, застрелят же… Давай-ка я тебя к пулемету определю. Справишься?
Базилевич кивнул.
– Вот и хорошо. Ты, главное, в своих не стреляй, только по чужим…
Сергеев снова прыгнул в кузов и заправил в «Утес» новую ленту. Базилевич стоял рядом, держа М16 стволом вниз, и смотрел на мертвого Конго, уцелевшая половина головы которого упиралась в турель. Потом Антона Тарасовича стошнило. Несмотря на пустой желудок.
Сергеев посмотрел наверх, на солнце, которое летело к зениту в голубом, без единого облачка, небе, и ничего не сказал. Что, собственно, было говорить? Утешать? Рассказывать банальщину, что это только в первый раз тяжело – убить? Что ко всему привыкают? Ни времени, ни желания. Для Базилевича наступило время сбора камней. Одно дело – посылать на смерть других людей, и совсем другое – самому убивать или оказаться убитым. Пока Антон Тарасович выжил, но не факт, что дотянет до вечера. Новичкам везет, но, похоже, быть новичком он уже перестал. А ведь ничего еще не кончилось. И бой не выигран. Живы Рашид, Кубинец и неизвестно сколько солдат. И жива она… Ах, как глупо было бы погибнуть от ее руки. Как в дурной бразильской мелодраме, честное слово! И имя у нее вполне для этого подходящее!
– А ну – пррррекратить! – заорал Михаил на ухо блюющему вождю оппозиции. – Стал за пулемет, ё… твою дивизию! Мудак! Сопля! Жить хочешь?!
От дикого Сергеевского вопля Базилевич шарахнулся в сторону, как лошадь от волка, тряся головой. С губ его свисала длинная нитка загустевшей слюны. Умка поймал его за воротник пропотевшей, грязной рубашки и, приблизив свое лицо к потной физиономии спасителя, прошипел в упор:
– Жить хочешь, я спрашиваю?!
– Да! – глаза у Антона Тарасовича чуть просветлели.
– Если ты хочешь жить, – проскрипел Сергеев сорванным голосом, ставшим похожим на сипение Хасана, – то становись к пулемету. За жизнь, дорогуша, надо драться, ты привыкай…
– Я буду, буду… – залепетал Базилевич торопливо, показывая пальцем на труп Конго. – Только прошу, уберите его, я не могу… Я же его убил! Я же вас спасал, Михаил Александрович! Я же вас спасал!!!
– Ты себя спасал, – отрезал Сергеев. – Потому что, как только не станет меня, за твою жизнь никто не даст и копейки! Понял! Не буду я эту тушу ворочать! К пулемету! Быстро!
И Базилевич послушался. Правда, он старался не смотреть под ноги и не вступить в потеки на металлическом полу кузова, быстро густеющие под жарким солнцем.
– Все просто, – сказал Умка уже более мягко. – Держишься вот здесь. Жмешь сюда. Это крутится. Старайся не давать длинных очередей, не удержишь, очень сильно подбрасывает. В ленте – 50 патронов. Уяснил?
– Да.
– Увидишь Рашида – не мешкай, если жизнь дорога.
– Понял.
– То же касается Кубинца.
Сергеев замешкался на минуту.
– И женщины, которая будет с ними.
Базилевич медленно повернулся и посмотрел Умке в глаза.
– Вот, значит, как… – протянул он, и дернул углом рта. – А ты ведь страшный человек, Михаил Александрович… По-настоящему страшный. Интересно, ты кого-нибудь когда-нибудь пожалел? Ты же машина, Сергеев! Тебе дали задание – и ты молотишь. Тебе же, что мужчина, что женщина – побоку! Я думал, что ты меня пожалел, а я тебе просто нужен пока… Да я к гондонам лучше отношусь, чем ты к людям. Я же слышал, Кубинец говорил, что она твоя женщина, что ради нее ты все сделаешь. Дурак, он совсем тебя не знает…
Они стояли посреди разгорающегося пожара, на борту судна, рассекающего волны чужого моря, в кузове «африканской тачанки», и вокруг них гремели выстрелы. До дома были тысячи миль, а вот до смерти любого из них могли оказаться мгновения. Один был трусом, растратчиком и предателем. Второй… А вот кем был второй? Кем?!
Сергееву захотелось закричать. Заорать так, чтобы заглушить перестрелку, гул корабельных дизелей и собственную боль. А ведь прав задохлик! Прав! Не побоялся сказать в лицо! Видать, страх начисто отбрило! Ведь ничего нет. Сзади – могилы, потери, предательства. Была страна – и нет. Были друзья – и почти никого не осталось. А впереди что? Было желание прожить жизнь по-новому, начать все сначала – не вышло. Прилип, как к смоле – ни вправо, ни влево. Может быть, действительно, прав этот сраный оппозиционер? Я ничего не умею – ни любить, ни дружить, ни жалеть? Нет у меня соответствующего органа. Зато есть предназначение – быть оружием, вот и передают меня из рук в руки. Меня ковали, как меч, и я никогда не стану белым и пушистым…
– Не твое дело, кто она мне. – Сергеев произнес это так холодно, что, казалось, на палубе вокруг них должен выпасть иней. – И кем была. Можешь попробовать ослушаться, но только помолись до того… Потому что ты мне на хер не нужен, философ х…ев!
Умка редко не мог совладать с лицом, но в этот момент гримаса, исказившая черты, сделала его неузнаваемым. Зрелище было малопривлекательным, будто бы на свет явился персональный сергеевский доктор Хайд. Лик, отразившийся в глазах Антона Тарасовича, был настолько нехорош, что Михаил, моргнув, отвел взгляд.
Из трех пиратских лодок на плаву остались две, и то вторая могла считаться на плаву только условно. Очередь из «Утеса» выгрызла из борта огромный кусок, заодно уничтожив пол-экипажа, и теперь в пробоину то и дело хлестало водой.
Когда умолк пулемет, оба суденышка рванули поближе к борту, в мертвую для машингана зону, и теперь следовали за сухогрузом, как рыбы-лоцманы за акулой, ощетинившись пулеметами. Маневр однозначно был дурацким. Не имей остатки отряда Рахметуллоева сейчас проблем с абордажной командой, забросать оба катера гранатами для них было бы плевым делом. И никакие пулеметы не спасли бы пиратов от верной гибели.
Сергеев присмотрелся. В покалеченной лодке плыл Хафиз Ахмед. Живой. Да, точно он… Ну, что ж… Одной неприятностью пока что меньше. Значит, повезло! В чем-то же должно было повезти?
Для того, чтобы пираты могли подняться на борт, «Тень Земли» надо было остановить, спустившись в машинное отделение. Кораблем никто не управлял, но судно уже минут десять-пятнадцать шло прежним курсом на автоматике, и двигатели работали на полную мощь. Можно было не сомневаться – за спиной мотористов стояли люди Рашида, а господин Рахметуллоев имел планы, не смотря ни на что, добраться до пункта назначения, или, по крайней мере, до чужих территориальных вод. Бой, кипевший по правому борту, уже походил на позиционный, и без коренной перемены в расстановке сил, грозил затянуться до самого Адена.
Вниз, вниз, в машинное!
Сергеев нырнул на трап, ведущий на нижние палубы, как раз в тот момент, когда растерянный Базилевич дал первую короткую очередь в сторону противника. От попадания тяжелых пуль вверх взлетели несколько желтых бочек.
