Перечитав отрывок, она почувствовала, что несколько сгустила краски, потому что на самом деле не питала к Стенхэму такой сильной неприязни, как могло показаться из ее слов, и тут же добавила: «В то же время в этом человеке есть нечто от святого, но так, как если бы у него был только ум святого, а не душа, и он сам вполне понимал, что никогда не добьется большего. Прямо скажем, не позавидуешь. Но самое ужасное — только это между нами, — это что он совершенно явно увлечен мной, однако, как мне кажется, интерес это достаточно праздный. Rien à faire[142]. Впрочем, скоро, если только выберусь отсюда целой и невредимой, вернусь на рю Сен-Дидье, позвоню по 53–28 и все тебе расскажу…»
Покончив с письмами, она поставила машинку на столик рядом с кроватью, выключила свет и через пять минут, проведенных в темноте, ощущая исходящий от дерева запах плесени, вслушиваясь в напряженную тишину вокруг, которую нарушал только шорох ветра в листьях, — уснула. В жизни ее вообще словно не было пауз и промежутков. Проснувшись, она сразу же бралась за дела, а закончив их, засыпала. Редко когда она отводила в своем распорядке время для размышлений: все неопределенное, неразрешимое тотчас же, на месте, внушало ей беспокойство. А поскольку внутренние проблемы не беспокоили ее, спала она крепко; так повелось издавна.
На следующее утро она уже с девяти начала ждать звонка Стенхэма. Вскоре после того город взбудоражился, и она подумала, что вряд ли Стенхэм спит или работает при таком грохоте. Но прошло уже немало времени, телефон по-прежнему молчал, и, почувствовав, что ею пренебрегают, она разозлилась, хотя и пыталась уверить себя, что имеет все основания быть довольной: наконец-то ее оставили в покое. Шум в медине усилился — правда, совсем чуть-чуть, но ее охватила безотчетная нервная дрожь, и, схватив машинку, она яростно отстукала: «Не могу выйти. Снаружи слишком сильный шум». Помедлила и добавила: «Впечатление такое, что толпа движется вверх по холму к гостинице». Решив, что это звучит чересчур мелодраматично (все-таки шум не становился ближе, а разве что громче и слышнее), она решила закончить так: «Слишком спешу. С любовью», — и поставила под напечатанным свою роспись.
Ей пришлось довольно долго стоять у конторки портье, ожидая, пока появится кто-нибудь, кто мог бы продать марки. Звуки беспорядков почти не долетали сюда из-за высокой стены, ограждавшей сад; в соседней комнате радио приглушенно наигрывало мелодии венгерских цыган.
Наконец появился сам управляющий гостиницей.
— Bonjour, madame, — церемонно произнес он. Затем, резко сменив тон, продолжал: — Я как раз хотел спросить вас, готовитесь ли вы покинуть Фес? Мы получили приказ закрыть гостиницу.
Ли была поражена.
— Так вы закрываетесь? Когда? Ничего не понимаю. Само собой я ни к чему не готовилась.
В голосе ее слышались возмущение и досада, несмотря на все усилия держать себя в руках.
— Ah, mais il faut faire des démarches[143], — заявил управляющий, так, словно она сказала ему, что давно обо всем знала, но не побеспокоилась вовремя принять меры.
— Какие еще шаги?! — крикнула она. — Вы не можете меня выставить, пока я не подыщу себе нового места.
Брови управляющего полезли вверх.
— Вас никто не выставляет, мадам, — он необычайно отчетливо выговаривал каждое слово. — Ход событий нам неподвластен.
Она оглядела его безукоризненный костюм, надменное лицо и поняла, что ненавидит его.
— И куда же вы предлагаете мне идти? — Требовательно спросила она, заранее зная, что у него на все готов ответ и что она попалась.
— В этом смысле я вряд ли смогу хоть чем-то помочь вам, мадам. Но если вас интересует мое личное мнение, то я посоветовал бы вам в любом случае как можно скорее уехать из Марокко. Подобные беспорядки могут случиться в любом городе. Я могу заказать вам машину на три часа, как раз после обеда.
— Mais c'est inoui, — слабо запротестовала она, — это просто неслыханно — отправлять женщину вот так, одну…
— Полиция обеспечит вашу безопасность, — устало произнес управляющий. — Вас будут сопровождать.
Полли решила выиграть время.
— А как насчет месье Стенхэма? — спросила она. — Когда он уезжает?
— Минутку. Я еще не известил его об официальном решении.
И пока Полли ждала, барабаня пальцами по конторке, управляющий снял трубку, набрал номер месье Стенхэма и погребальным тоном сообщил, что ему тоже следует готовиться к немедленному отъезду.
Очевидно, услышав такую новость, месье Стенхэм высказал не больше энтузиазма, чем Полли; ей был слышен приглушенный ропот, доносившийся из трубки. На лице управляющего появилась страдальческая гримаса.
— Дайте-ка, я с ним поговорю, — сказала Полли, протягивая руку.
— Доброе утро! — прокричала она, взглянув на настенные часы, показывавшие без десяти двенадцать. — Ну разве это не фантастика?!
— Похоже на то, — голос Стенхэма напоминал первые записи на фонографе.
Этот краткий ответ разочаровал ее, она почувствовала, что ее предали.
— Не могли бы вы спуститься, я хочу с вами все обсудить.
— Сейчас приду.
Сурово поприветствовав управляющего, Стенхэм взял Ли под руку и через террасу провел ее во двор, где высились банановые пальмы. Солнце точно кислотой обжигало обнаженные руки, и Ли попыталась укрыться в тени. Стенхэм рассказал о своем плане — на время перебраться в Сиди Бу-Хта. Ли слушала внимательно, ее не покидало чувство, что это бредовая затея, но встречных предложений у нее не было.
— Понимаю, — вставляла она время от времени. — О!
— Ну, а потом? — наконец спросила она. — Куда мы поедем, когда праздник закончится?
— Вернемся сюда, и каждый поедет, куда ему вздумается. Я собираюсь в испанскую зону.
— А почему не поехать в испанскую зону прямо сегодня и не покончить со всем этим?
— Потому что мне хотелось бы посмотреть на их праздник.
— Но это нелепо, — нервно ответила Ли. — Гораздо важнее выбраться отсюда, пока это возможно.
— Не вижу смысла об этом спорить, — вздохнул Стенхэм, понимая, что ссора уже близка. — Но, как бы там ни было, я поеду на местном автобусе. Сомневаюсь, чтобы он показался вам вполне комфортабельным.
— Вы ничего обо мне не знаете, — заявила Ли, попавшись на удочку. — Но дело вовсе не в том, поедете вы на автобусе или на муле.
В результате завязался долгий спор, после которого оба чувствовали себя возбужденными и расстроенными.
— Пойдемте, присядем, — предложил наконец Стенхэм.
— Мне нужно еще поговорить с управляющим насчет машины. К тому же я не сложила вещи. Может, увидимся за обедом.
Идя по залитой палящим солнцем террасе, она негодовала на себя за то, что позволила на минуту дать волю чувствам. Она дала Стенхэму повод думать, что ей важно, поедет он с ней или нет. А говоря начистоту, ей это было важно, и даже очень. Она надеялась, что в подобных критических обстоятельствах любой американец сделает все возможное, чтобы обеспечить ей хотя бы относительную безопасность.
И любой другой американец действительно сделал бы все возможное. Каждый шаг по блистающему мозаичному полу террасы был новой нотой в долгом яростном крещендо, так что, подходя к конторе, Ли была уже вне себя от гнева. «Себялюбивое, эгоцентричное, тщеславное чудовище», — думала она, невидящим взором скользя по плакату туристического агентства, на котором был изображен полуголый бербер, вздымавший огромную черную кобру к кобальтовому небу, по которому мчался четырехмоторный самолет. МАРОККО — СТРАНА КОНТРАСТОВ, сообщала надпись внизу. Заказав машину на три часа, она поднялась к себе и стала укладываться. За последние полчаса жара стала неимоверной. Дышать вообще невозможно: воздух был таким горячим, что, казалось, вообще не попадал не то что в легкие, но даже в ноздри. Ли сделала глубокий отчаянный вдох, и у нее закружилась голова. Предметы, к которым она прикасалась, на ощупь казались теплее, чем ее ладонь, это было пугающе и странно. «Разве бывает такая жара?» — думала она. К половине второго она закончила укладываться и позвонила вниз вызвать носильщика.
— Сожалею, мадам, но носильщиков нет, — ответил управляющий.
— Я не понимаю, что вы хотите сказать! — пронзительно крикнула Ли. — Какая чушь! Должен же кто-то отнести мои вещи вниз.
Шум в городе не смолкал; почти на час она позабыла о нем, но город по-прежнему гудел.
— Сожалею.
— А как насчет обеда? Его тоже некому будет подавать?
— Метрдотель приготовит вам омлет и assiette anglaise[144], мадам.
— Почему кто-нибудь из официантов не возьмет мой багаж?
Управляющий, похоже, начал терять терпение.
— Официант не может, мадам, потому что вся прислуга из местных заперта в своих спальнях, а европейцы в Марокко носильщиками не работают. Vous avez compris?[145] Администрация гостиницы глубоко сожалеет, что не может предоставить вам требуемые удобства, но, как я вам уже говорил, обстоятельства от нас не зависят. Попросите месье Стенхэма помочь вам отнести чемоданы в такси.
