Люди слушали это воззвание в молчании, как требовал того обычай. Затем везде — на улицах и площадях и перед храмами — поднялся громовой рев: «Амон! Амон!» Таким страшным был этот крик, что даже камни и стены, казалось, обрели дар слова. И теперь черные отряды заколебались. Лица воинов, раскрашенные красной и белой краской, посерели, глаза блуждали; оглядевшись вокруг, они увидели, что их очень мало в этом могущественном городе, в котором они находились впервые. Из-за сильного шума немногие слышали, что фараон, отделив свое имя от имени Амона, принял имя Эхнатона — любимца Атона.
Крик разбудил даже Хоремхеба, который потянулся и пробормотал, улыбаясь и не открывая глаз:
— Это ты, Бакет, возлюбленная Амона, моя принцесса? Ты звала меня?
Но, когда я слегка толкнул его в бок, он открыл глаза и улыбка сбежала с его лица. Он ощупал голову и сказал:
— Клянусь Сетом и всеми демонами, твой напиток был крепким, Синухе. Я спал, мне кажется.
Я сказал:
— Народ призывает Амона.
Тогда он вспомнил все и заторопился уходить. Мы прошли через винную лавку, спотыкаясь о голые нош девушек и солдат. Хоремхеб схватил с полки хлеб и опустошил кувшин с пивом, и мы вместе поспешили в храм по пустым, как никогда прежде, улицам. По дороге он умылся у фонтана, окуная голову в воду, сильно пыхтя и отдуваясь, ибо «крокодилий хвост» все еще бился у него в голове.
Толстый маленький «кот» по имени Пепитамон расположил свои отряды и колесницы перед храмом. Получив известие, что все готово и что все люди ждут его приказаний, он поднялся в своих золоченых носилках и крикнул пронзительным голосом:
— Солдаты Египта! Смельчаки земли Куш! Доблестные шарданы! Ступайте и свергните изображение Амона, проклятого по приказу фараона, и велика будет ваша награда!
Сказав это, он почувствовал, что сделал все, что от него требовалось, и снова с удовлетворением уселся на мягкие подушки своих носилок и велел рабам обмахивать его, ибо уже было очень жарко.
Но перед храмом стояла бесчисленная толпа людей в белых одеждах, мужчин и женщин, стариков и детей, и они не отступали перед надвигающимися отрядами и колесницами. С громким криком они бросались наземь, так что лошади топтали их и колеса катились по их телам. Командиры увидели, что они не могут продвигаться без кровопролития, и приказали своим людям отступить до получения дальнейших приказаний, ибо фараон запретил проливать кровь. Но кровь уже текла по камням площади, где раненые стонали и пронзительно кричали и люди сильно заволновались, увидев отступающих солдат. Они считали, что победа за ними.
Меж тем Пепитамон вспомнил, что в своем воззвании фараон изменил свое имя, назвавшись Эхнатоном, внезапно решил изменить также и свое, дабы снискать расположение фараона. Когда командиры подошли посоветоваться с ним, потные и сбитые с толку, он претворился, что не слышат их, широко раскрыл глаза и сказал:
— Я не знаю никакого Пепитамона. Меня зовут Пепитатон. Пепи, благословенный Атоном.
Командиры, у каждого из которых была оплетенная золотом плеть, а под командой тысяча людей, были чрезвычайно раздражены, и начальник колесниц воскликнул:
— В преисподнюю этого Атона! Что за глупости? Дай нам приказание!
Тогда Пепитатон стал насмехаться над ними и сказал:
— Вы воины или бабы? Разгоните людей, но не проливайте крови, ибо это решительно запрещено фараоном.
Услышав это, командиры переглянулись и плюнули на землю. Потом, поскольку делать больше было нечего, они вернулись к своим людям.
Пока командиры совещались между собой, люди напирали на отступающих негров, выворачивали уличные камни и швыряли их, размахивая своими пестиками и сломанными сучьями, и вопили. Толпа была огромная, и люди подбадривали друг друга пронзительными криками. Многие негры, поверженные камнями, лежали на земле в своей собственной крови. Кони пугливо шарахались от громких криков людей, становились на дыбы и бросались в сторону, так что возницам стоило большого труда удержать их. Когда командующий колесницами вернулся к своему отряду, он обнаружил, что ударом камня у лучшего и самого дорогого коня выбит глаз и искалечена нога.
От этого он так рассвирепел, что завыл от ярости и воскликнул:
— Моя золотая стрела, моя косуля, мой солнечный луч! Они выбили твой глаз и сломали твою ногу, но, клянусь, ты дороже моему сердцу, чем все эти люди и боги вместе взятые. Поэтому я буду мстить, но не будем проливать кровь, ибо это решительно запрещено фараоном!
Во главе своих колесниц он врезался в толпу, и каждый возничий втаскивал в свою колесницу самых крикливых мятежников, тогда как лошади топтали старых и малых, и вопли сменялись стонами. А те, кого подхватывали солдаты, были задушены вожжами, так что не пролилось ни капли крови; после этого возницы повернули и помчались назад, волоча за собой трупы, чтобы поселить ужас в сердцах людей. Нубийцы сняли с луков тетиву, набросились на людей и душили их тетивами, снятыми с луков. Они душили и детей и оборонялись щитами от камней и ударов. Но каждого разрисованного негра, оторвавшегося от своих товарищей, толпа топтала ногами и разрывала в клочья. Людям удалось стащить с колесницы одного возничего, и они раздробили ему голову о камни мостовой под бешеные вопли толпы.
Царский главнокомандующий Пепитатон начал тревожиться по мере того, как время шло и вода вытекала из водяных часов, стоявших подле него, а рев толпы доходил до его ушей, как шум стремительного потока. Он созвал своих командиров, задал им взбучку за медлительность и сказал:
— Моя суданская кошка Мимо должна сегодня окотиться; я беспокоюсь о ней, потому что не могу быть рядом, чтобы ей помочь. Во имя Атона прорвитесь туда и сбросьте эту проклятую статую, чтобы все мы могли вернуться по домам, иначе, клянусь Сетом и всеми демонами, я сорву цепи с вашей груди и изломаю ваши плети, клянусь вам!
Услышав это, командиры поняли, что, каков бы ни был исход, они обречены, и решили спасти хотя бы свою воинскую честь. Они перестроили своих солдат и пошли в атаку, разбрасывая людей, как половодье смывает щепки. Копья негров стали красными, вся площадь была в крови, и сотни сотен мужчин, женщин и детей погибли в это утро во имя Атона. Ибо, когда жрецы увидели, что солдаты атакуют не на шутку, они заперли главные врата, и люди метались беспорядочно, как перепуганные овцы. Опьяневшие от крови негры преследовали их и убивали их стрелами, меж тем как возницы мчались по улицам, пронзая беглецов копьями. Но беглецы силой пробились в храм Атона, опрокинули алтари, убили попавшихся под руку жрецов, а преследующие их колесницы ворвались за ними. И так каменные плиты храма Атона вскоре были залиты кровью и усеяны телами умирающих.
Но стены храма Амона преграждали путь черным отрядам Пепитатона, не привыкшим штурмовать такие твердыни, а их мощные тараны не могли пробить медные врата. Солдатам оставалось только окружить храм, а со стен жрецы посылали им проклятия, и храмовая стража осыпала их стрелами и метала в них копья, так что пало множество негров, но дело не двигалось. С открытого пространства перед храмом поднимались густые испарения от крови, и мухи со всего города собрались там в клубящейся пыли. Прибыл Пепитатон в своих золоченых носилках и побледнел от ужасающего смрада; он приказал рабам жечь вокруг него благовония, и стенал, и раздирал свои одежды, глядя на бесчисленное множество погибших.
И все же он был полон беспокойства из-за Мимо, своей суданской кошки, поэтому он обратился к своим хомандирам со словами:
— Боюсь, что гнев фараона будет ужасен, ибо вы не повергли изображения Амона, а тем временем кровь бежит потоками по канавам. Я должен спешить, чтобы доложить фараону о происшедшем, и я попробую заступиться за вас. И вместе с тем я смогу побывать у себя дома, взглянуть на мою кошку и переодеться, ибо этот страшный смрад прямо впитывается в кожу. Сегодня мы не можем штурмовать стены храма. Фараон должен сам решить, что надлежит делать.
В этот день больше ничего не произошло. Командиры отозвали тех своих людей, кто был у стен, и убрали мертвых, и распорядились подвезти тележки с продовольствием, чтобы нубийцы могли поесть.
В последовавшие за этим ночи в городе бушевали пожары, дома были разграблены, разрисованные негры пили вино из золотых чаш, а шарданы покоились в мягких постелях под пологом. Повылезало все отребье города: воры, грабители гробниц, разбойники, не боявшиеся никаких богов, даже Амона. Они благочестиво призывали Атона и входили в его храм, который уже был поспешно приведен в порядок, и получали крест жизни из рук тех жрецов, которым удалось избегнуть смерти. Они вешали его на шею как спасительный талисман, который позволял им воровать, убивать и вволю мародерствовать под покровом ночи. Многие годы должны были миновать, прежде чем Фивы снова стали такими, как прежде, ибо за эти дни они лишились богатства и могущества, как тело, из которого вытекла кровь.
