На десятый день плавания река снова была чиста, и фараон вышел на нос корабля, чтобы оглядеться вокруг. Земля была по-летнему желтой; земледельцы собирали урожай, и по вечерам скот гнали на водопой к берегу реки и пастухи дули в свирель.
Увидев корабль фараона, люди одевались в белое и бежали на берег, крича приветствия и размахивая пальмовыми ветвями. Вид этих довольных людей фараону был полезнее всяких лекарств. Время от времени он приказывал бросить якорь и сам выходил на берег поговорить с людьми, коснуться их и возложением рук благословить женщин и детей. Овцы также подходили пугливо, принюхиваясь и пощипывая кромку его одежды, и он смеялся от радости. В ночной тьме он стоял на носу корабля, вглядываясь в сияющие звезды, и говорил мне:
— Я разделю всю землю ложного бога меж теми, кто довольствуется малым и трудится, чтобы они были счастливы и благословляли имя Атона. Я разделю между ними всю землю, ибо моя душа радуется при виде здоровых детей и смеющихся женщин и мужчин, которые трудятся во имя Атона без страха или ненависти к кому-либо.
Он говорил также:
— Чужая душа — потемки; я не поверил бы этому, если бы не видел собственными глазами. Ибо так призрачна моя собственная чистота, что я не воспринимаю тьмы, и, когда свет проливается в мою душу, я забываю о душах темных и лживых. Должно быть, многие не постигают Атона, хотя видят его и чувствуют его любовь, так как они прожили свою жизнь во тьме и их глаза не различают света, даже если видят его. Они называют его злом и говорят, что он вредит их зрению. Поэтому я покинул их и оставил их в покое, но жить среди них я не стану. Я возьму с собой тех, кто мне дороже всего, и останусь с ними, чтобы никогда не разлучаться, чтобы не мучиться этими ужасными головными болями от всего, что удручает мой дух и что ненавистно Атону.
Подняв глаза к звездам, он продолжал:
— Ночь внушает мне отвращение. Я не люблю темноты, я боюсь ее. Я не люблю звезд, ибо когда они светят, шакалы выползают из своих нор, львы покидают свои логовища и рычат, жаждая крови. Для меня Фивы — это ночь, поэтому я отвергаю их, поистине я отвергаю все косное и извращенное и надеюсь только на детей и на юных. Они принесут миру весну. Тот, кто с детства посвятит себя учению Атона, очистится, и так очистится весь мир. Школы преобразятся, старых учителей изгонят, и дети будут переписывать новые тексты. Более того, я упрощу теперешнее письмо, нам не нужны картинки, чтобы понять его; я велю перейти на такое письмо, которому быстро научится даже самый тупой. Пропасть между писцами и народом исчезнет; люди научатся писать, так что в каждом селении, даже в самом маленьком, найдется человек, который сможет прочесть то, что я буду им писать. Ибо я буду часто писать им о многом, что им следует знать.
Речь фараона встревожила меня. Я знал это новое письмо, которое легко было учить и читать; это не были священные письмена; оно не было и так красиво, и так богато содержанием, как старое, и каждый уважающий себя писец презирал его.
Поэтому я возразил:
— Упрощенное письмо уродливо и грубо, и это не священные письмена. Что станется с Египтом, если все сделаются грамотными? Такого никогда не было. Никто тогда не согласится работать руками; земля останется невозделанной, и людям ничего не даст умение писать, если они будут умирать с голоду.
Мне бы не следовало говорить этого, ибо он закричал в сильнейшем негодовании:
— Значит, невежество рядом со мной. Оно стоит возле меня, в твоем лице, Синухе. Ты воздвигаешь препятствия и сомнения на моем пути, но истина огнем горит во мне. Мои глаза проникают сквозь все преграды, так как если бы эти преграды были из чистой воды; и я вижу мир таким, каким он будет после меня. В этом мире не будет ни ненависти, ни страха; люди станут трудиться вместе, и не будет меж них ни богатых, ни бедных, все будут равны, все смогут прочесть то, что я напишу им. Ни один человек не скажет другому «грязный сириец» или «несчастный негр». Все — братья, и мир не будет больше знать войны. И предвкушение этого придает мне силы; моя радость столь велика, что сердце готово разорваться.
Я еще раз убедился в его безумии. Я отвел его на его ложе и дал ему успокоительное. Его слова мучили меня и терзали мое сердце, ибо во мне созрело что-то, чтобы восприять его откровение.
Я сказал себе:
— Его рассудок совершенно расстроен болезнью, тем не менее это расстройство и благотворно, и заразительно. Я желал бы, чтобы его предвидение подтвердилось, хотя разум говорит мне, что такой мир не может существовать нигде, кроме Страны Запада. И все же моя душа вопиет, что его истина выше всех других истин, которые когда-либо возвещались, и что большей истины не выскажут и после него, хотя следом за ним идут кровь и погибель. Если он проживет достаточно долго, он ниспровергнет свое собственное царство.
Взирая из мрака на звезды, я размышлял, что я, Синухе, чужой в этом мире, даже не знаю, кто произвел меня на свет. Я добровольно стал врачом бедняков в Фивах, и золото мало что значит для меня, хотя я предпочитаю жирного гуся и вино черствому хлебу и воде. Все это не так уж важно для меня, чтобы я не мог без этого обойтись. Раз мне нечего терять, кроме жизни, почему мне не стать опорой его слабости, быть рядом и поддерживать его без колебаний? Но он же фараон! У него власть, и нет в целом мире более богатой и более изобильной страны, чем Египет, и как знать, может быть, Египет выдержит это испытание? Если бы это случилось, то действительно мир обновился бы: люди стали бы братьями, и не было бы ни богатых, ни бедных. Никогда прежде не предоставлялась человеку такая возможность претворить свою мечту в жизнь, ибо этот человек рожден фараоном, и такой возможности больше не будет. Вот то единственное мгновение за все века, когда его мечта может осуществиться.
Таковы были мои грезы наяву на борту покачивающегося корабля, а ночной ветер доносил до меня свежесть спелого зерна и хлебных токов. Но этот ветер охладил меня, и я уныло сказал себе:
— Если бы только Капта был здесь и слышал его слова! Ибо, хотя врач и умный человек и может лечить многие болезни, все же болезнь и страдание мира столь велики, что и все врачи на земле не исцелят их, даже если бы они были очень знающими, ведь есть болезни, перед которыми врачи бессильны. Поэтому Эхнатон мог бы быть врачом для души человеческой, но его не хватит на всех. Есть сердца настолько черствые, что даже его истина не исцелит их. Капта сказал бы: «Если даже наступит время, когда не будет ни богатых, ни бедных, все же всегда будут мудрые и глупые, хитрые и простодушные, ибо так всегда было и так будет и впредь. Сильный наступает на горло слабому; ловкач сбегает с кошельком простака и заставляет тупицу работать на себя. Человек — причудливое создание, и даже его добродетель несовершенна. Вполне хорош лишь тот, кто ложится с тем, чтобы больше уже не встать. Ты мог уже видеть плоды этой истины, и те, у кого больше всего причин благословлять ее, — это речные крокодилы и пресыщенные вороны с крыши храма».
Фараон Эхнатон говорил со мной, а я говорил со своим слабым и колеблющимся сердцем. На пятнадцатый день мы подошли к земле, которая не принадлежала ни богу, ни какому-нибудь знатному человеку. Цвет холмов на берегу менялся от золотисто-желтого к голубому. Земля была не возделана, и лишь несколько пастухов охраняли там стада, и жили они в тростниковых хижинах на берегу реки. Здесь фараон Эхнатон сошел на берег и посвятил эту землю Атону, для того чтобы основать здесь город; этот будущий город он назвал Ахетатон. Небесный Город.
Корабли прибывали один за другим, и он собрал строителей и зодчих и указал им, где должны проходить главные улицы и где должен стоять его золотой дворец и храм Атона. Когда его приверженцы присоединились к нему, он показал каждому местоположение его дома. Строители прогнали пастухов с их овцами, снесли их тростниковые хижины и построили вдоль берега причалы. Этим строителям фараон отвел место, чтобы они возвели за пределами города свой собственный город, где перед началом предстоящей работы им позволили построить себе глиняные хижины. Пять улиц шли на север и юг, пять — на восток и запад; дома, которые тянулись вдоль них, были одинаковой высоты, и каждый состоял из двух одинаковых комнат. Очаг в каждом доме был расположен в одном и том же месте так же, как каждая циновка и кувшин. Фараон доброжелательно относился ко всем своим рабочим и желал, чтобы они разделяли те же самые блага и могли жить счастливо на своем месте за городом фараона и благословлять имя Атона.
Потом пришла зима, и наступило половодье. Фараон не вернулся в Фивы, как обычно, а остался на борту своего корабля, который стал теперь местопребыванием двора. По мере того как клали камень за камнем и воздвигали колонну за колонной, возрастала его радость. Часто он разражался злобным смехом, когда видел красивые изысканные дома, поднимавшиеся на улицах, ибо мысль о Фивах, как яд, разъедала его душу. На этот город Ахетатон он истратил все деньги, которые захватил у Амона, и он разделил землю Амона среди беднейших.
