class="p1">— Посмот
ри, Алек
сей! Смирнов, не понимая восторга начальника, медленно прочитал снова записку и автобиографию.
— Возможно, он торопился…
— Эх ты, оперативник! Нужно срочно делать очередной запрос в Москву, затем передать паспорт Дмитриенко криминалистам.
Предположения Ахметшахова подтвердились: мать не признала Дмитриенко по фотографии. За эти годы он отправил ей несколько денежных переводов, телеграмму и два письма, написанные якобы левой рукой из-за перелома лучевой кости. Плоскостопия не обнаружили. Однако лже-Дмитриенко тупо, упорно не давал признательных показаний. Ахметшахов сам дважды проводил утомительные допросы, едва сдерживаясь от бесконечных: «не знаю, не понимаю…» Вскоре подследственный вовсе начал косить под дурака.
Просматривая финансовый отчет по оплате проезда к месту работы, трудовой договор, увидел счет из гостиницы «Урал», зацепился за пересадку в Екатеринбурге с задержкой вылета в Магадан из-за непогоды. «Двое суток томился в городе, всякое могло быть». Настоял на том, чтобы провели более тщательный медосмотр.
На левом предплечье Дмитриенко обнаружили частично сожженную перекисью марганца наколку. С помощью ультрафиолета криминалистам удалось определить, что это — эмблема свердловской школы прапорщиков. Дальнейший поиск требовал только настойчивости и умения работать с архивными документами, сверяя происшествия 22 и 23 апреля.
— Прапорщик Слащев, встать! Смирно! — гаркнул Ахметшахов при очередной встрече. Дмитриенко-Слащев приподнялся и тут же осел на табуретку, привинченную к полу. Когда ему показали экспертное заключение о произведенной эксгумации трупа в пригороде Екатеринбурга и проведенных ДНК-экспертизах, он согласился на сделку со следствием. Он начал подробно рассказывать о мотивах своего преступления, вставляя раз за разом: «Я не хотел убивать…»
Прапорщик Виталий Слащев умело перевелся из оренбургских степей в Свердловск, представив справку о болезни матери, и сумел доказать, что он у нее единственный близкий родственник, разжалобив до слез областного военкома. Вскоре через школьного товарища сумел оформиться на службу в интендантскую войсковую часть и через два года жил не хуже иного полковника, чем бравировал после стаканчика водки в кругу близких знакомых.
На зависть многим одним из первых купил подержанные «жигули». Пригрел красивую женщину посулами о предстоящей женитьбе… Всё складывалось удачно, он подумывал о строительстве нового дома на своем участке в пригороде Свердловска. Офицеры любили в свободное время, которого в интендантской части более чем предостаточно, перекинуться в картишки: бура, очко, реже покер по рублику, а то и по пять. Слащев отличался дерзкими выходками, кидая на стол четвертной или полусотку, чтобы сорвать банк. Выигрывал постоянно, с выигрыша покупал водку, угощал всех подряд, но постепенно офицеры озлобились, едва он приходил и садился за стол, игра скукоживалась, игроки расползались… Слащев лишь посмеивался над ними: «Эх вы, шушлики!»
Он нашел компанию игроков мастеровитых, азартных, где деньги крутились большие и люди собирались серьезные. Здесь он полусотками не разбрасывался, но рисковал постоянно и мало-помалу выигрывал, что вроде бы никого не напрягало, его хвалили сначала, как новичка, а затем как достойного понтера.
В апреле он получил в кассе командировочные и деньги под закупку партии солдатского обмундирования, предстояла серьезная поездка в Горький. На улице Кирова, рядом с войсковой частью, случайно встретил приятеля, с ним не раз перетирали в картишки. Зашли в рюмочную, заказали по сто граммов, поговорили о разной чепухе и знакомых женщинах. Вскоре приятель заторопился, сказал, что в доме на Метизной собирается денежный народ, серьезная игра. Слащев почти раздумий решил съездить, взбодрить адреналин, заодно убить время до ночного поезда.
Сначала везло, снял первый же небольшой банк, раззадорился. А потом, как обрезало. Он осторожничал на крупных ставках, блефовал на мелких, и все же не получалось поймать длинную масть. К утру проиграл не только свои и казенные деньги, но еще умудрился прилично назанимать в долг.
Неделю изворачивался перед командиром войсковой части, напирая на несуществующую болезнь, продал старые «жигули», занял денег у подруги, но это не покрывало проигранных денег. Могли подвести под трибунал за растрату казенных денег. Кроме того, жестко напомнили о карточном долге. Напомнили так, что впору пойти и застрелиться из табельного оружия. Дали срок до конца месяца.
Впервые за много лет Слащев не мог заснуть, прорабатывал пути отступления, исчезновения, бегства или фиктивной смерти, а утром проснулся и понял, что это всё детский лепет. Прямо у дома встретил посыльного от командира части и тут же соврал, что идет в гарнизонный госпиталь, а сам двинулся к вокзалу в смутных поисках выхода из тупика.
Столкнулся с мужчиной, который приостановился, выбирая направление, как это делают озабоченные приезжие, присматривая сортир.
— Что-то ищете?
— Улицу Маркса. Там музей краеведческий. Надоела гостиница в аэропорту. Вторые сутки нет вылетов на Магадан.
— Так я покажу. Мне по пути…
У Слащева к голове сработал интуитивный проблеск, как в карточной игре, он вклещился в приезжего, выпытывая осторожно, откуда прилетел, да за какой надобностью, выражая сочувствие по поводу отложенного на сутки вылета. Предложил показать, где стоял Ипатьевский дом — место расстрела царской семьи, заодно центр города.
В кафе официант, как давнему знакомому, принес в заварочном чайнике коньяк, потому что продолжалась борьба за трезвость, это вызывало усмешку, как и чайные чашки, а Дмитриенко вдруг вспомнил, что царь российский Николай Александрович, полный тезка, про которого он много читал, пил так же коньяк из заварочного чайника с посахаренным лимоном, потаясь от жены Александры, после чего в питейных заведениях появилась закуска по прозвищу «николашка». Слащев внимательно слушал, а потом протяжно выдохнул свое «вот те раз» и захохотал так, что люди стали оглядываться на него, а он вытирал салфеткой выступившие на глазах слезы, удивленно качал головой: да ты, брат, знаток, быстро перейдя на панибратское «ты», что не нравилось поначалу Дмитриенко, и он хотел осадить прапорщика, но постеснялся, а после второй чашки напитка под лимон и салат москвич Дмитриенко притерпелся, стал и сам тыкать Виталию. Уставший от долгого ожидания рейса и нервотрепки последних недель, он выплеснул обиду свою на бывшую супругу, которая спуталась «с хахалем», а особенно на начальника главка, из-за чего теперь вынужден ехать на работу в эту дыру, где шарят голодные медведи на помойках, а зимой нос не высунешь из-за лютых морозов.
В такси Дмитриенко обмяк, его разобрало от выпитого, но когда вышли на окраине города в частном секторе, где жил Слащев, москвич насторожился, озираясь по сторонам, кинулся к такси с паническим — нет-нет, мне надо в аэропорт.
— Да ты что, Николай, блефуешь. Я только переоденусь в гражданское, и поедем на экскурсию, потом в аэропорт.
Почти силком затащил Дмитриенко в маленький домик, доставшийся от матери, нажимая на то, что он — москвич,
