– Холодно, – сипло сказал Степка, щурясь от солнца.
Он подошел к Хромому, с хрустом вдавливая костыли в снег, и встал рядом.
– Пошли в метро греться. – Хромой даже не глянул на Степку. – Там есть печка у входа.
– Я когда был в прошлый раз, старухи подняли визг, и чуть менты не сбежались, – сказал Степка с опаской.
– Брал бабки там?
Степка замялся.
– Я грелся у печки, – он шмыгнул носом. – И это… дали денежку, а сучки увидели.
– Палево!
– Я-то че?
Хромой плюнул:
– Палево!
– Сам бы не взял, а? – нахохлился Степка.
Подумав немного, Хромой сказал просто:
– Если тебе оторвут яйца, я свои в долг не дам.
Они одновременно увидели женщину в белой норковой шубе. У нее все было белое, и от этого она почти сливалась со снегом. Только щеки у нее были розовые. Она шла быстро и грела нижнюю часть лица белой варежкой.
Степка сразу уткнул взгляд в землю, съежившись:
– Подайте Христа ради! Христа ради подайте!
Его голос был тихим и монотонным, но женщина его слышала. Поравнявшись с ними, она остановилась и вдруг спросила с улыбкой, выдохнув облачко пара:
– На выпивку, да?
Ей не ответили. Все дружно глядели под ноги.
– На выпивку, – сказала она утвердительно.
– Да, – Степка осклабился, разом скидывая с себя маску смирения. – А если больше дадите, то и покушаем. Если Иисус через вас нам поможет.
– Может, сначала покушаете?
– Не-а. Без водки хуже. Поэтому ради Христа дайте нам, пожалуйста, столько, чтобы на все хватило.
Он лыбился, глядя на женщину, и не был похож на Степку, который только и делал, что х а ркал и гнал про свой Питер.
Не снимая варежки, женщина открыла сумочку, вынула из нее кошелек, оттуда – четыре десятирублевых купюры и дала каждому по двадцатке:
– Вот.
– Спасибо, – поблагодарил Степка. – Здоровья вам.
– И вам.
Женщина пошла дальше. Под ее высокими белыми сапогами хрустел белый снег.
Хромой и Степка смотрели ей вслед.
– Классная телка, – Степка сунул деньги в карман рваной грязной фуфайки: – Я раньше быстро с такими.
– По телеку зырил и член гладил? – Хромой с усмешкой смотрел на Степку, складывая деньги в шубу.
– В Советском Союзе сексу не было и порно по телеку не показывали, – ответил Степка, ничуть не обидевшись. – А у меня был. Я с классной бабой три раза за ночь мог.
– А я – пять.
– Гонишь!
– Сам!
Степка понял, что дальше спорить не стоит, и пошел на попятную:
– В общем, трахались жарко.
– Было дело, – Хромой встал с ящика. – Пойдем в метро и сразу оттуда за водкой.
Степка напрягся, но в этот раз ничего не сказал, чувствуя на себе взгляд Хромого. Не старых же сучек бояться, в самом-то деле? Тем более что они вдвоем, вместе, и старые к ним не сунутся.
Он себя успокаивал, но у него были плохие предчувствия.
Как только они вошли и сели у печки, их увидела старушка в пуховом платке, сгорбившаяся в нескольких метрах ниже, на сбитых ступенях. Ее взгляд вострым буравчиком впился в них, в особенности в Степку. Не успели они и глазом моргнуть, как, вскочив со своего места и высыпав мелочь из кружки в карман пальто с каракулевым воротником, она бросилась вверх по ступеням, злобно на них глядя.
– Нечего вам здесь! Нечего! Ишь ты! – она показывала беззубые десны и бряцала сморщенными щеками. – Нечего!
– Мы только погреться, – с усилием двигая каменной челюстью, заверил ее Хромой. – Холодно.
– Греться они, щас! – старая не успокаивалась. – Знаем вас! Нечего здесь, говорю! Нечего! Что ты, хрен старый, снова приперся, а? – напала она на Степку.
– В зеркале себя видела? – Он за словом в карман не лез. – Ведьма!
Не спуская с него злобного взгляда, та прошипела:
– Щас тебе ногу сломаю! Будешь ползать как гнида!
– Не парься, старая, – вдруг заговорил Хромой дружеским тоном. – Слышишь же – греться мы! Холодно. Сто грамм лучше бы нал и ла.
– Хрен вам моржовый! – Она сверлила его острым взглядом, но чувствовалось, что она сбита с толку тоном его голоса. – Этот давеча тоже сказал, что греться, задницу тут пристроил и бабки стал брать! Хер безногий!
Степку передернуло. Назвав ее сучьей дочерью, он произнес длинную речь, смысл которой был в том, что если эта добрая бабушка не даст им погреться, то он как-нибудь встретит ее темным вечером и даст ей так, что мало ей не покажется.
На звук его сиплого голоса оборачивались. Достопочтенные бюргеры непроизвольно замедляли шаг, а то и вовсе останавливались, под впечатлением от разыгрывающейся на их глазах драмы.
Выслушав Степку, бабушка не сказала ни слова.
Когда он прервался, чтобы перевести дух, она без предупреждения пнула его валенком в пах.
– У-у-у… – выпустив из рук костыли, он как подкошенный рухнул на пол.
Хромого взяла оторопь. Он молча уставился на стонущего Степку. Лишь через секунду-другую он обрел дар речи.
– Ты что делаешь, а? – хрипло сказал он, с опаской поглядывая на ноги бабушки в серых валенках. – Сука!
– Тоже хочешь, хрен старый? – крикнула та. – Щас Маньку кликну – зенки тебе выцарапаем! Маня! Мань!
Не то чтобы он сильно струсил, но стало как-то не по себе: не радовала перспектива иметь дело сразу с двумя старыми ведьмами, тем более что Степка выбыл из строя.
Заметив его нерешительность, старушка сказала, скаля блеклые десны:
– С глазками, милый мой, лучше, да? А яйца тебе на кой черт? Что за них держишься? Женишься что ли?
Он и вправду держался за яйца, сам не заметил.
– Хочешь ментовской дубинкой по шее? – бабушка сделала новый выпад. – Или по почкам?
– Ты это… Они кореши твои что ли? Ссучилась? – Он произнес это не очень уверенно, оглядываясь на всякий случай.
В это время Степка пришел в себя.
Не поднимаясь с пола, он взялся обеими руками за нижнюю часть костыля и, размахнувшись, что было силы дал им бабушке по голени, выше серого валенка.
Хрясть!
Бабушка взвыла.
Степка очень проворно для одноногого встал с пола.
– Сука! – сипло сказал он и ткнул ее костылем в грудь.
От толчка она сделала шаг назад; коротко взмахнув руками, не смогла удержать равновесие на верхней ступеньке и, опрокинувшись на спину, кубарем покатилась вниз.
Она остановилась на следующей площадке, в трех метрах ниже. Перевернувшись на бок, она оперлась о пол и с трудом села. Пуховый платок сбился набок, из-под него выпростались длинные белые волосы. Кружку она не выпустила из рук.
– Сваливаем! – крикнул Степка.
Оба бросились к выходу.
– Справились с бабушкой, да? – грохнул сзади низкий женский голос. – Совести у вас нет!
От неожиданности Степка врезался лбом в дверь.
Хромой встал рядом как вкопанный.
Не сговариваясь они обернулись, вместо того чтобы драпать.
Крупная женщина, в бурой дубленке до самых пят и в лисьей шапке-ушанке, шла вверх по ступеням, глядя на них свирепо. Она шумно дышала, по-бычьи, и ее налитое кровью лицо сулило мало хорошего. От Хромого и Степки ее отделяло двадцать ступеней.
– Что? Струсили? Стойте там, стойте! – крикнула она сквозь одышку.
Бабушка тоже бросилась в бой. Быстрыми мелкими движениями поправив шаль, она с самым решительным видом двинулась вверх.
Недолго думая, Хромой выскочил из метро. Споткнувшись о собственную ногу, он едва не грохнулся перед дверью, выразился по этому поводу и дал деру.
Через мгновение выскочил Степка. С силой толкнув дверь плечом, он вылетел на улицу боком и сразу рванул с места в карьер. Кажется, он задался целью побить мировой рекорд в беге на костылях.
Они отбежали метров на двадцать, когда услышали сзади голос женщины в лисьей ушанке:
– Б о мжи сраные! Тьфу! В следующий раз ноги вам выдеру!
Женщина не преследовала их, бабушки не было видно, тем не менее шагу они не убавили, на всякий случай.
Только у церкви они перевели дух.
– Сделал дело? – Хромой выдохнул облако пара, глядя на Степку. – Как теперь?
– Мы же сбегли.
– Они братьям скажут или корешам ихним с дубинкой.
– Прямо уж скажут! – Степка внешне ершился, но трусил страшно.
– Скажут.
– Она первая! – принялся он оправдываться. – По яйцам! Знаешь, как больно?
– А братья знаешь как вмажут? Или дубинкой.
Степка стал грустный, сел на свое место и до самого вечера не сказал ни слова, вздрагивая от малейшего шороха. Он ждал братьев или милицию, или бабушку с вострыми злобными глазками. Они с Хромым по очереди грелись в подъездах, молча хмурились при виде друг друга, но вечером, когда стало ясно, что братьев не будет и можно тратить все деньги, сразу оттаяли. Скинувшись, они взяли водки, хлеба, метр сосисок и скрылись в подъезде. Это был грязный, затхлый, темный подъезд, весь в надписях, выбоинах и подпалинах, с гнутыми почтовыми ящиками и запахом кошек, – в общем, то что надо. Они уже пили здесь раньше. Сев на площадке между первым и вторым этажами, у батареи, они налили в пластиковые стаканы по первой, выпили не чокаясь и быстро съели по паре сосисок. Степка взял третью:
