уже чувствовал себя потерпевшим кораблекрушение и мечтал как можно скорее ухватиться за нее. Она сошла в зал, сопровождаемая громкими аплодисментами и похотливыми взглядами, проходя мимо столиков, Фараон-ша раздавала направо и налево улыбки, кого-то бегло поцеловала, кого то погладила но лысине, она пристально посмотрела мне в глаза, отведя в сторону копну полос, от такой ничего не скроешь.
— Какие любовные неудачи привели тебя в мои объятия?
— Хочу, чтобы ты меня утешила, Фараонша.
— Не очень-то ты выбрал для этого удачный денек, мне сегодня стукнуло тридцать, и я сама ищу сук, на котором повеситься.
— Вот и отпразднуем вместе наши горести.
— Я с ума но тебе сходила, почему ты так долго не появлялся?
Она умела найти нужные слова, чтобы доставить удовольствие клиенту, ни на что большее я и не рассчитывал, я походил на того обреченного, который, прежде чем пойти ко дну, хочет, чтобы исполнилось хоть одно его желание, история с вольфрамом наверняка закончится для меня полной удачей, с Фараоншей я пересилю, и вообще мне во всем будет сопутствовать успех, но зачем мне это нужно? а низачем или затем, чтобы, опускаясь на дно, помнить, что я забыл Ольвидо и убил своего отца.
— Тебе хорошо, милый?
Фараонша любила все обставить со вкусом, кровать с деревянным ажурным изголовьем была широкой и удобной, красное шелковое одеяло того же тона, что и ее нижнее белье, прелестное биде из майолики, кактус с экзотическими цветами и огромный зеркальный шкаф, все внушало почтение к самому себе, и как апофеоз на ночном столике — серебряное ведерко с бутылкой шампанского, не какой-то там сидр «Эль Гайтеро», а настоящее французское шампанское, чья-то вдова, перевела она мне, Veuve de Cliqiot[35].
— Ну и роскошь у тебя здесь, сеньорита Села.
— Как раз то, чего ты заслуживаешь, во всяком случае, тебе ни за что платить не надо.
— Ну-ка ложись в постель, но-моему, я прямо сгораю от любви.
У нее было нежное податливое тело, аж дух захватывало, она пошла ко мне легко и радостно, и мне было с ней необыкновенно хорошо, прелестная женщина, с трудом верится, что она могла спать со всеми этими неотесанными мужланами в галстуках, они еще позволяли себе потом говорить о ней мерзости, а ведь каждого из них она хоть на миг, но делала счастливым, благодаря ей они могли немного забыться и не думать о своей никчемной пустой жизни, она была для них настоящим бальзамом, для многих то были лучшие минуты, я в своем одиночестве — ведь меня не зря прозвали Аусенсио, Отсутствующий, — судорожно цеплялся за нее, как утопающий за соломинку, ища утешения, когда занимаешься любовью, лучше узнаешь другого человека, познаешь себя, перестаешь думать о том, что гвоздем сидит в голове, забыть Ольвидо, убить моего отца, сеньорита Села Тринкадо ласково врачевала мои раны, «ну пожалуйста, не думай ни о чем, наслаждайся минутой», очень может быть, что мне повезет и меня убьют в ночь вольфрама, это, пожалуй, было бы неплохим выходом.
— Господи, ну чего им надо!
Слабый стук в дверь спальни отозвался у меня внутри пушечным залпом, она выскользнула из моих объятий, пришлось открывать, работа есть работа, я смотрел на ее обнаженное тело, она стояла ко мне спиной и разговаривала с кем-то через полуоткрытую дверь, в этот момент она как никогда походила на фараоншу.
— …когда Лоли принесла ему еще один двойной коньяк, он ущипнул ее за грудь, тут его кондрашка и хватила.
— Да у него, верно, просто сердце зашлось, у некоторых такое бывает, когда очень распалятся, уложите его поскорее в постель и вызовите врача.
— Ничего не зашлось, крышка ему, помер.
Фараонша повернулась и пристально посмотрела мне в лицо.
— Дон Анхель умер, он тебе никто?
— Никто.
Внутри у меня стало пусто, к не убивал своего отца, я не мог его убить, так же как не в силах забыть Ольвидо.
— А я думала…
— Позаботься обо всех формальностях и о том, чтобы перевезти тело в Какабелос, расходы я беру на себя.
30
Говорят, что в природе существуют особые зоны с повышенным магнетизмом, который но таинственным законам возрастает накануне каких-то важных событий, похоже, что именно таким местом была сейчас Бимбрейра. Как люди, так и животные начинали вести себя весьма странно, куры страдали запором, у кошек прерывалась течка, собаки лаяли на всех подряд, а кабаны опустошали картофельные ноля вовсе не потому, что были голодны. Кто-то из местных возвестил, нарушив молчание: «Не иначе как погода меняется», хотя понимал, что происходит что-то другое.
В Кадафреснасе Приска пребывала в мерзком настроении, ее бесило вынужденное воздержание, и она во всем винила Ховино, он отсутствовал уже несколько ночей, и кровать казалась непривычно широкой для оставшейся троицы, Селией вдруг овладела стыдливость, и она стала вести себя как целомудренная девица, Элой считал, что в его бессоннице виноваты обе женщины. В баре люди ссорились из-за пустяков, в довершение всего появился дон Пако Гонсалес с геологом из Леона, вид у него был непривычно мрачным, куда девалась обычная шутливость, он был балагур и весельчак, людям это нравилось, «две порции коньяка, да поживее». Ему распечатали бутылку Терри.
— Что же это будет, сеньор Франсиско?
— Не знаю, похоже, кое-кто готовится начать бомбардировки.
— Может, так надо?
— Может быть, но лучше бы бог не допустил такого.
Судя но всему, они говорили о разных вещах.
В Золотой долине Мануэль Кастиньейра, Горемыка, до изнеможения бродил по скалам, он хотел вымотать себя физически, только бы не думать о том, что лишало его сна, он чувствовал, приближается его час, и эта мысль вселяла в него ужас, его брат умер естественной смертью, когда тебе пускают нулю в лоб, то само собой, что ты должен умереть, незадолго до этого брат сделал ему подарок, на сей раз живыми они меня не возьмут, новых ударов палкой мне не вынести, он покрепче сжал пистолет.
— А ну, прочь с дороги, сволочь, или я тебя пристрелю!
Четвероногое, с которым он столкнулся, оказалось волчицей, видать, она только что ощенилась, волчица посмотрела на него презрительно и вместе с тем безразлично, повернулась, не обращая внимания на угрозу Горемыки, и с достоинством пошла восвояси, ее обвислые соски почти касались земли.
— Надеюсь, в следующую встречу мне наконец повезет.
В Оэнсии завсегдатаи бара дона Сандалио обсуждали тревожную обстановку, все им было не то и не так, сигары казались безвкусными, вино кислым, даже за карты садиться не хотелось.
— Это
