Посудил дед, порядил: вол, вроде, тоже в хозяйстве нужен.
«Ладно, говорит, давай вола».
Отдал пастуху коня, сам сел на вола, едет.
Проезжает мимо кошары. Пастухи в нее овец загоняют. Увидели деда, вышли на дорогу.
«День добрый, старинушка! Где был?»
«На ярмарке, сыночки».
«Что купил?».
«Да коня».
«Где же конь-то?».
«На волика променял».
«Давай, дед, мы тебе вола на барана поменяем. Смотри, какой баран жирный!»
«И правда, хороший баран. Давай его, тоже сгодится».
Слез с вола, взял барана за рога, ведет его домой. Навстречу ему мальчишки — индюков пасут.
«Здравствуй, дедусь! Где был?».
«На ярмарке, внуки, на ярмарке».
«А что купил?».
«Да коня».
«Где ж конь-то?»
«На вола сменял»
«А вол куда делся?».
«Я за него у пастухов барана взял».
«Мы тебе, дедусь, за барана самого большого индюка дадим. Давай меняться?»
«Самого большого? Ладно! Индюк птица нужная».
Взял дед индюка и пошел дальше.
Упарился с ним — сил нет. Индюк-то тяжелый, да идти не хочет. Присел дед у дороги. Как раз тут мальчонка гусей пас.
«Здравствуй, дедушка, говорит, где был?»
«Ох, на ярмарке».
«А что купил?».
«Ох, коня».
«А где конь?»
«На вола сменял».
«А где вол?».
«На барана сменял».
«А баран где?»
«Да вот на индейского петуха, чтоб ему повылазило!»
«А ты, дедушка, индюка мне отдай, а я тебе вот эту лозу дам, все легче идти будет!».
«И то правда!» — обрадовался дед. Взял у гусиного пастуха лозу, отдал ему индюка и пошел до хаты.
Рассказал бабке обо всем. Как схватила бабку лозу да давай деда лупцевать… До тех пор его вываживала, пока прут не сломала.
«Спасибо, хороший хлопчик мне попался, — сказал дед, — лозину дал. А кабы у него вместо прута толстая палка была?»
Тут, пани, бывальщине и конец.
— Глуп твой мужик, — сказала барыня. — Разве так меняются? Нечего сказать, съездил на ярмарку! Эй, — высунулась она в окно. — Скоро ли обоз на ярмарку пойдет? Чего копаетесь!
— Колесо, пани, сменить треба, — ответили со двора. — И тогда сразу.
Помещица снова приняла скорбную позу и спросила Нестерка:
— Небылицы знаешь какие-нибудь?
— Вранье, конечно, грех, — сказал Нестерко, — но мужик не соврет — по миру пойдет. Жили два старика. Голые, босые. Захотели богатыми стать. Сами знаете, пани: что ни край — то обычай, что ни село — то нрав, а что ни голова — то ум. У мужиков села этого обычай был в чужие края уходить, деньги зарабатывать. Вот старики и отправились. Работать-то ничего уже не могут — годов много, жизнь голодная. Что делать? Тот, который постарше, придумал:
«Я буду врать, а ты поддакивай. Будем за вранье деньги брать большие».
Приходят раз к богатой усадьбе. Младший старик на дороге остался сидеть — вроде он с дружком своим и не знаком вовсе. Разузнал старший, кто в усадьбе той барин, пошел к нему.
Барин спрашивает:
«Ты откуда, дед?».
«С Полесья».
«Как в этом году у вас земля уродила?».
«Урожай хороший, — отвечает старик, — но лучше всего капуста. С одного кочана дюжину бочек наквасили, и еще на три бочки осталось».
«Врешь ты, — говорит барин. — Не может такого быть».
«Коли не верите, то пошлите своего дворового к нам, пусть сам увидит».
«Только ты, дед, будешь у меня тут его возвращения дожидаться. Если обманул, тебе у меня год служить».
«А если правда, дадите мне сто рублей», — говорит старик.
Так и порешили.
Велел барин приказчику отправиться в Полесье.
А тому разве охота за сто верст ехать? Он выехал за ворота, увидел на дороге старичка, спрашивает:
«Откуда идешь?».
«С Полесья, внучек, откуда же еще. Полещуки мы».
«А большой там в нынешнем году урожай на капусту?»
«Такой внучек, что никто не верит, все диву даются, — отвечает старик. — Под одним листом упряжка волов от дождя прячется, и еще место остается».
Приказчик вернулся к барину, рассказывает:
«Встретил я на дороге старика полещука. Верно, что в Полесье капуста очень уродилась: упряжка волов под листом от дождя прячется, и еще место остается. Старик, сами знаете, врать зря не будет, ему не сегодня-завтра на том свете за грехи отвечать, коли соврет, то и замолить не успеет».
Отдает барин сто рублей старшему деду, провожает его из усадьбы с уважением.
«Пошли дальше, — старший говорит. — Сто рублей заработали».
Идут, видят они другую усадьбу…
— Хватит! — прервала Нестерка барыня. — Что ж, по-твоему, все помещики такие простофили? Какой-то старый босяк бог знает что говорит, а они верят? Я бы ни за что не поверила.
— Не верить, пани, легче легкого, — сказал Нестерко, — а вот поверить — трудно.
— Не пойму я, о чем ты? — удивилась Дубовская.
— Давайте так сделаем: я буду врать, а вы должны все мои небылицы на веру принимать и молчать. Как только мне скажете «врешь», так и проиграли. А если до конца смолчите, я проиграл.
— На что спор-то? — заинтересовалась барыня.
— А как в той сказке старики с помещиком спорили: сто рублей. Если я соврать не сумею, год работать буду.
— Так вот я же промолчу, какие бы ты мне турусы на колесах ни разводил! — воскликнула Дубовская.
Ей так захотелось дарового работника заполучить, что она даже яро свою собаку покойную забыла, оживилась, лицом порозовела.
«Ну хорошо же, — подумал Нестерко, — сто рублей деньги великие. А я тебе, пани, такое подпущу — в две глотки закричишь!».
— Однажды пахал я поле, — начал Нестерко с самым невинным серьезнейшим видом, — а лошадь у меня была квелая. Соха застряла в меже, я принялся лошадь погонять, да так ее хлестал, что она рванулась и порвалась пополам. Передняя половина побежала по меже, а задняя осталась на месте и гривой мотает…
— Гривой? — удивилась барыня.
— Может, я вру? — спросил Нестерко.
— Нет, нет, что ж тут особенного — грива сзади! Эка невидаль!
— До захода, почитай, ловил я лошадиные половины, наконец согнал их вместе. Распустил лапоть и лыком их сшил, ракитовым прутом обмотал. Да так уморился, что спать лег. Проснулся ночью, а ракитовый прут в землю корни пустил, таким толстым деревом стал, что и лошади не видно, а верхушка его в небо упирается. Что делать? Полез я по раките на небо. Добрался. Иду по дороге.
— Ангелов-то видел? — спросила барыня.
— Целые стада. Травку на лугах пощипывают. Архангелы лапти плетут. Бога — врать не буду — не видел. Говорили, он на ярмарку поехал. Захотелось мне и ад с чертями посмотреть. Шагаю мимо камышей. В камышах — дятлы пищат. Хотел дятлов изловить, да рука не проходит. Тогда я голову засунул в камыши, а обратно голова не лезет. Как быть? Голову оставил, сбегал к ангелам за пилой, распилил голову, вытащил ее, глиной-тиной склеил, дальше пошел. Вижу — медведь со шмелем борются. Я к шмелю. Застрелил его пилой, спрашиваю медведя: «За что тебя шмель бил?». Он говорит: «Мед мы не поделили». — «Где мед-то?» — спрашиваю. «Под болотом лежит». Пошел по болоту. Ан лягушки весь мед съели! Так я девять дней и девять ночей бродил, крошки во рту не было, чем дышал, то и ел. Редко камень какой найду — сжую, и на том спасибо.
— Мужик ко всему привык, — сказала барыня, — он и камни глотает, и голодом может хоть сто лет жить.
— Вот те же слова мне и сам сатана сказал. — Нестерко хитро посмотрел на помещицу. — Ей-ей, те же самые!
— Да как ты смеешь… — начала было помещица, — так…
— Врать?
— Нет, нет. Я совсем не то сказать хотела.
— Значит, пришел я в ад, кругом на сковородках паны да подпанки поджариваются, шипят, словно шкварки.
— Что?! — закричала Дубовская. — Да ты…
Но, приметив веселый Нестеркин взгляд, осеклась, докончила:
— …греховные слова произносишь!
— Дальше за адом-то, оказывается, начинается рай. И что же я там вижу — ей-богу, не поверите! Ясновельможный пан Дубовский на поле работает, а мужицкая дочь над ним панствует и на конюшню время от времени посылает.
— Врешь! — истошно вскрикнула барыня. — Не может такого быть, чтобы пан спину гнул, а мужицкая дочь панствовала!
— Кто врет, тот и деньги берет, — поклонился Нестерко.
— Ничего ты не получишь, быдло! Пошел вон!
— Бог с ними, с деньгами, — вкрадчиво произнес Нестерко. — У такой доброй пани, я бы все равно не взял ни гроша.
Барыня немного успокоилась и спросила:
— Почем ты знаешь, мужичок, что я добрая?
— Так ведь стоит взглянуть на ясновельможную собачку, дай бог ей счастья на том свете! Барыня всхлипнула: — Теперь я совсем одна осталась.
— У меня к ясновельможной пани просьба есть, — поклонился Нестерко.
— Может, я ее исполнить не могу? — сразу насторожилась барыня.
— У кого нет. у того не просят. Мне щеночка бы… легавого. Того самого, что ваш покойный пан вместе с паном Кишковским на ярмарке купил.
