Слышал я несколько версий, но что-то на правду похожее только Пухляк выдал:
— Это он так выясняет, какой у кого талант скрытый имеется, чтобы потом с этого человека навару побольше получить.
— Не, — возразил я, — он же про таланты и успехи ни одного вопроса не задает, меня он даже ни разу не спросил, что я умею.
— А может, ему надо знать, не что ты умеешь, а что ты можешь уметь лучше всего? Ты ж этого и сам не знаешь. А может, и догадываешься, да соврешь. Вот вдруг у тебя, Заморыш, такой талант свою задницу клиентам подставлять, что ты любой бордель озолотить сможешь? Так ты ж сам не признаешься. А он спросит там своё «Нравится ли тебе на казни смотреть?», покумекает себе и всё поймет. Вольпы, они большие мастера со всего прибыток получать, потому и заправляют всем, понял?
Виду я не подал, но мне неприятно стало — уж больно в жилу мне Пухляк своим примером попал. Так что я на всякий случай стал невпопад отвечать. Спрашивает он, скажем: «Как часто ты сны видишь?». Я их где-то через день вижу, но отвечаю «Каждый день».
Поначалу пугался, что он ложь почует, но вольп ничем не выдал, что заметил мою хитрость — да и то сказать, даже если б он и заметил что-то, как тут проверишь, какого цвета мне голод представляется? То-то и оно, что никак.
Но на этот раз всё пошло по-другому.
Я зашел в комнату, закрыл за собой дверь, остановился в шаге от двери, как обычно, и принялся ждать первого вопроса, но вольп не стал задавать вопросов. Он поднял голову и, впервые на моей памяти, посмотрел мне в глаза. Я похолодел.
— Подойди ближе, человеческий детёныш.
Волоча негнущиеся ноги, я сделал два маленьких шага.
— Ближе. Еще ближе. Вот так.
Янтарные глаза вольпа мерцали в свете единственной свечи, и, казалось, мерцание это заливает всю комнату золотистым сиянием. Глаза завораживали, они притягивали к себе внимание, как два золотых самородка неимоверной ценности.
— Прости меня, мне придётся причинить тебе боль.
«Боль?!» — острый укол паники на мгновение вывел меня из оцепенения, но ужас быстро схлынул, смытый льющимся из глаз вольпа янтарным потоком.
— Я хочу, чтобы ты еще раз вспомнил тот день, когда ты попал к нам.
Я промолчал, и не потому, что вольп, похоже, не ждал ответа. Я был уверен — даже захоти я что-нибудь сказать, мои губы не шелохнутся.
— Ты помнишь, как звали твоего хозяина?
Я попытался разомкнуть губы и, к моему удивлению, это у меня получилось.
— Домициан, — произнес я шепотом, едва слышным даже мне самому.
— Хорошо, — кивнул вольп, — тебе до этого приходилось убивать людей?
Я же говорил уже! Ему же и говорил! Вспыхнуло в памяти ярким видением — двое держащих меня за плечи громил, звероподобный силуэт в темном углу… но ведь этого же не было! Первый раз я предстал перед Шелом, будучи Лягушонком уже пять недель, прекрасно осведомленный, с кем мне предстоит впервые встретиться и каков будет разговор.
— Сенатор Домициан был твой первый? — Вольп устал ждать ответа.
— Д-да…
— Вспомни, о чём он говорил тебе. Всё. Вспомни и скажи мне.
Я послушно напряг память. Потные дрожащие руки, расправляющие на кушетке странную яркую полосатую шкуру. Убегающий взгляд маслянистых глаз, жирные губы, временами несмело раздвигающиеся в робкой улыбке. Снова руки, теперь разливающие вино из кувшина по двум большим чашам ажурного серебра с золотой инкрустацией. Вино льется неровной струйкой, капли литят мимо чаш, по белоснежной скатерти расплываются красные пятна. Он гол и рыхл, незнакомый мне нобиль, два часа назад купивший меня прямо у торгового корабля, тело его похоже на перебродившее тесто с торчащей из него ложкой, но сильнее всего в памяти отпечатались почему-то руки. Руки, срывающие фибулу; руки, разжигающие огонь в камине. Они двигались в явном разладе с желаниями и словами хозяина, вызывая непонятное ощущение — будто стал свидетелем чего-то гадкого. Он что-то говорил, а руки что-то делали — что-то своё, о чём хозяин даже не подозревал. Что он говорил-то? Тяжелое дыхание, хриплый влажный голос: «Ты настоящее чудо, прекрасный дикий цветок горного шиповника. Какая удача, что я вовремя тебя увидел…»
Я дернулся, выдохнул и открыл глаза.
— Нет, — прошептал, — я не помню.
— Не перестаю я вам удивляться, — вольп хмыкнул и откинулся в кресле, — как такое может быть, что одни считают великим благом то, о чём другие боятся даже думать. Не хочешь говорить, тогда слушай. Слушай мой голос. Не слушай, что я говорю, слушай голос.
Считай слова, которые я говорю. Не пытайся их понять, просто считай. И слушай голос.
Нет ничего важнее моего голоса…
Сияние глаз вольпа вдруг обволокло меня всего золотистой вуалью и потянуло вниз, в клубящуюся тьмой и ледяным холодом глубину.
* * *
— Это еще кто такой?!
— Это… Бер… он это, был у сенатора…
Тишина, наполненная тяжелым дыханием и сгущающимся напряжением.
— На хера! Вы! Толпа ублюдков! Его сюда приволокли!?
— Бер, это еще не всё… мы пришли в третьем часу, как уговаривались, но сенатор был дома… короче, он мёртв.
Полная тишина. Потом тихий, почти ласковый голос:
— Вы убили сенатора Домициана? Претора бестий? И после этого вы еще осмелились…
— Нет! Бер, нет! Не мы его убили — он уже мертв был! Мальчишка его убил!
— Вот как? Уверен? Вы месяц готовите ограбление одного из могущественнейших людей империи, а когды вы врываетесь в дом, то вместо богатой добычи обнаруживаете мертвого сенатора и кучу проблем. И вы хотите сказать мне, что вас обвёл вокруг пальца вот этот сосунок? Я думаю, всё намного хуже…
— Нет, Бер, — еще один голос, тише прежнего, но увереннее, — всё чисто. Похоже, просто случайность. Сар его поспрашивал немного…
— Я вижу, — ворчание, — ладно хоть догадался совсем не убить. Продолжай.
— Сенатор его утром купил, прямо с корабля. Загорелся. Ты ж знаешь, как он на смазливых мальчиков падок. Был.
— Так то на смазливых. Не говори мне, что он на этого заморыша соблазнился.
— Худоват, да. Но до разговора с Саром он и правда ничего выглядел. Лупанарии б за него подрались, довези его торговец до форума. Что ни говори, глаз у сенатора на это дело наметанный. Был. Торговца я проверил — он подтверждает, что утром продал мальчика какому-то нобилю. Домициана описал узнаваемо.
— Понятно. А увидев дом изнутри, маленький дурачок решил, что может быстро разбогатеть. Убить же потерявшего разум от вожделения сенатора, думаю, было проще простого. Да, могло быть и хуже — успей пацан смыться с уловом. Далеко бы не ушел, конечно, но было бы хуже, это точно.
— Не совсем так, Бер. Труп уже холодный был, когда мы его нашли. Пацан сто раз смыться успел бы, если б захотел. Удрать он даже не пытался.
— Он что, сумасшедший?
— Нет, он фригиец. Там мужеложство все ещё позором считается. Дикари, что тут сказать.
— Нет, он всё-таки сумасшедший. Сенатор Домициан! Из моих лягушат любой мать родную бы зарезал и изнасиловал, чтобы на месте этого недоделка оказаться. А этот маленький варвар… как он его убил, сенатора?
Короткая заминка, несколько сдавленных смешков.
— Он ему х… оторвал.
Секунда потрясённой тишины. Громовой хохот.
— Что, правда? — снова смех, — эй, плесните кто-нибудь водой на него, надо в сознание его привести.
Вспышка бодрящего холода. В багровом тумане медленно проступает грубое бородатое лицо. Скалится.
— Порядок. Слышь, малец, а я тебе даже завидую немного. Хотел бы я сам это сделать… хи-хи. Знаешь что? Ты мне нравишься, и я попробую тебя спасти. Но должен будешь.
Тащите его к вольпу.
И опять темнота.
* * *
Жаркий шепот во тьме.
— Воздай хвалу богам, мальчик. Кому ты там молишься? Фебу, Сатурну? А, неважно — воздай всем. Ты не знаешь, как тебе повезло! Я и сегодня — не последний человек в Империи, а завтра стану неизмеримо выше. Потому что власти рыжих бестий придёт конец — у нас будут новые друзья и даже не друзья — братья! Всё будет по-новому и это — благодаря мне!
Темнота вспыхивает двумя озёрами золотого огня. Темнота ошеломлена и не может сдержать удивления.
— Как мы раньше не замечали!? Вы же так похожи… это всё меняет…
Теперь темнее, чем даже раньше.
* * *
— Кто это? Что он здесь делает?
— Не обращай внимания. Он в трансе, он нас не слышит.
— Все равно. Пусть его уведут. Ты не представляешь, как я рискую…
— Я не представляю, я знаю. Не бойся, риска нет. А юношу ты с собой заберешь.
Пристроишь его к егерям.
— Не выйдет. Они квоту по школярам на этот год уже выбрали. Ты знаешь, как строго за ней следят.
— А ты постарайся. Вдруг окажется, что какой-то из взятых школяров не подходит? Или умер? Или… ну не мне тебя учить.
— Ничего не обещаю, но попробую. Зачем тебе это?
