знаток. В науке разбираетесь. Да вообще все знаете.
– Э-э-э, что? – спросил Дибс – он был туговат на одно ухо. – Что вы сказали?
– А ничего, – спокойно ответил Джимми. – Просто ничего, и все тут. Я не краснобай какой-то, но слушаю вас с той минуты, как мы вошли. И просто подумал – да вы ж, должно быть, пропасть всего знаете. Дивно, дивно, иначе и не скажешь. Вы посвятили свою жизнь учебе. Да Платон рядом с вами – дитя малое. – Он сморгнул под лучом света из иллюминатора и откусил огромный кусок от своей булочки.
– Почитайте газеты, – вскинулся Дибс, как сварливая старуха, – и поймете, что я говорю правду.
Джимми невозмутимо дожевал, потом ответил:
– Угу! Я читаю газеты, и я читаю Платона. Вот где большая разница.
На обветренных щеках Дибса проступили слабые красные пятна. Возбужденно сверкнул монокль.
– Но вы не можете отвернуться от этой истории! – воскликнул пожилой джентльмен. – Она у всех на устах. Пресса кричала об этом. Этот типус – безжалостный варвар! – Его голос оборвался на высокой ноте.
Рентон нахмурился, вскинул голову и отчеканил:
– Полагаю, обсуждение закончено. Мне не нравятся скандалы. И я не допущу их на своем корабле. Доктор Лейт из газет и отсутствующий пассажир – одно и то же лицо. И покончим с этим. Сплетни погубили жизнь не одного человека. И они погубили не один корабль. Пока мы в рейсе, я такого не позволю. Вы меня понимаете. И на этом все.
Прошла целая минута, прежде чем Роберт Трантер решился на щедрый жест поддержки. Слова выплеснулись из него фонтаном:
– Пожалуй, я на вашей стороне, капитан. В этом истинный дух человеческого братства. Есть такой вопрос: «Кто первым бросит камень?» Что ж, предполагаю, никто из нас. Мы с сестрой видели этого человека на буксире. И поверьте, он выглядел столь сокрушенным, что мне захотелось выказать ему сочувствие.
Сьюзен Трантер, которая сидела, плотно сдвинув ноги и не отрывая глаз от тарелки, при словах брата вспыхнула. Харви Лейт… доктор Харви Лейт! Подумать только, ведь она читала о нем и его история глубоко ее опечалила! Еще не успев с ним познакомиться, она заметила его на буксире, решила, что он похож на человека, утратившего веру, и обратила особое внимание на его глаза. В них жило страдание, в этих глазах, – как у раненого Христа. В ней волной поднималось сочувствие. О, какие муки, должно быть, перенес этот человек! Она инстинктивно встала на его сторону против бессердечного равнодушия этой миссис Бэйнем. Жалость переполняла Сьюзен, и, рожденная жалостью – ибо, конечно, то была жалость, – к ней пришла счастливая мысль: «Я могла бы ему помочь. Да, уверена, я ему помогу». Она украдкой подняла глаза.
Трапеза заканчивалась. По-видимому, никто не желал ничего добавить.
Мэри Филдинг, сказавшая так мало, сейчас, как и Сьюзен, хранила полное молчание. На ее лице снова появилось печальное и озадаченное выражение, словно она пыталась уловить нечто смутное, ускользающее от понимания. Ее взгляд оставался тревожным, когда она поднялась из-за стола и вышла вместе с Элиссой на палубу. Там на женщин набросился ветер, туго натягивая их юбки. Они постояли с минуту, покачиваясь вместе с судном и глядя в безрадостный морской простор. Земля исчезла из виду, волны катились за кормой – длинные серые валы без гребешков. Казалось, они неумолимо гонят судно вперед. Вперед – по точно установленному, предопределенному курсу. Вперед – пробуждая непонятные воспоминания. Вперед – навстречу чему? Этот вопрос привел Мэри в замешательство, на нее нахлынуло беспросветное уныние.
Ее муж, со смешливым недоверием смотревший на тягу Мэри к простоте, не хотел отпускать ее в это весьма экстравагантное путешествие. Внутренним взором она видела его лицо в тот момент, когда подошла к нему и решительно заявила: «Я должна выбраться отсюда, Майкл. Одна. На каком-нибудь маленьком корабле. Не важно куда, лишь бы там было тихо. И подальше отсюда. Я правда должна это сделать. Отпусти меня».
Почему ей хотелось уехать? Это было совершенно необъяснимо. Она была счастлива в Бакдене – по крайней мере, любила уютное тюдоровское поместье, расположенное среди холмистых дубовых парков, любила странные занятия, которым могла там предаваться: одинокие верховые прогулки по укромным полянам, купание в пруду на рассвете, когда никто не мог ее видеть, кормление под серебристыми березами пугливого, тычущегося носом в ладонь оленя. И все это наедине с собой.
И она была счастлива с Майклом. Так ли? О да, вполне счастлива. Она была привязана к Майклу. Он ей нравился, он всегда ей нравился. Именно он перечислил дюжину причин, пытаясь ее отговорить, а после со снисходительностью, которая была существенной частью его обаяния, все-таки уступил. Он испытывал удовольствие, потакая ее причудам, хотя на самом деле этого не понимал. И разумеется, проявил заботу о жене, устроил так, чтобы Элисса составила ей компанию, а Дибдин сопровождал обеих. Бедняга Дибс не имел денег, несмотря на почтенное имя, поэтому с готовностью ухватился за работу. Таким он был, Дибс, – жил за счет других, кормился приглашениями, так что его двухкомнатная квартирка на Дэвис-стрит видела своего хозяина редко. Бедняга Дибс! Один лишь внешний лоск, ничего внутри. В жизни не прочел ни единой книги, ни разу пальцем о палец не ударил. Нет, неправда. Он охотился, тоже по приглашениям, застрелил множество животных и птиц.
Мэри сочувствовала Дибсу. И все же предпочла бы поехать одна, но это, без сомнений, было совершенно невозможно.
Ох, почему так скачут ее мысли? Она пребывала в замешательстве, пыталась отмахнуться от чего-то… да, отмахнуться от этой встречи, странной утренней встречи…
Внезапно Элисса пошевелилась.
– Я замерзла, – сказала она, постукивая ногой по палубе. – Пойдем в мою каюту.
Там она включила крохотный электрический обогреватель, обернула ноги пледом и брюзгливо сообщила:
– Потребуется много-много солнца, Мэри, чтобы компенсировать все те мучения, которым ты меня подвергла. Толкотня на гнусном суденышке, без горничной, в компании всех этих жутких… о, невыносимо жутких людей. Почему, почему ты вообще захотела поехать?
– Не знаю, – неуверенно ответила Мэри. – У меня полная сумятица в голове. И почему-то меня посетила такая фантазия: надо уехать. Причудливая фантазия.
Это было правдой. Ее часто посещали причудливые фантазии: какое-то место, вдруг показавшееся навязчиво знакомым; томительный, ускользающий аромат; сладкие запахи пышного сада у подножия горного пика, увенчанного шапкой снега; сада, купающегося в ясном свете луны под шепот близкого моря. Этот сад часто являлся ей во сне, и она радостно бросалась туда, бродила там, перебирая пальцами цветы, поднимая лицо к луне и испытывая чарующее счастье, озарявшее
