— Верно, Хорст-Гейнц, совершенно верно!
— И все это — как равный с равным, прямо на «ты»… и все мы в таких ночных сорочках, и летим сонмами, вроде гусиных стай… Да, прости меня, Белинда, но это именно гусиные стаи. Должны-то быть — лебединые, но лебедь и гусь — примерно одно и то же.
— Знаешь что, ступай-ка ты наверх, Хорст-Гейнц, и пиши свое срочное письмо. Я ведь понимаю, ты просто смеешься, и вовсе не над религией, а надо мной. Но это ничего, я готова нести свой крест, так даже лучше… Если б ты смеялся над религией, ты был бы осужден на веки вечные, а если смеешься надо мной, это просто невежливо. Но я прощаю тебе, мы ведь женаты сорок два года, и к тому, что мой супруг невежлив, я уже привыкла!
И старая барыня, шурша юбками, удалилась в молитвенный зал, а старый барин остался стоять на площадке лестницы и, смеясь, подумал: "Ох, черт, опять головомойка — и основательная. А все-таки она права, и надо будет разок сходить на эту ее вечернюю службу, ну, завтра или послезавтра. Как-никак это развлекает ее, нужно же хоть иногда что-то делать для своей жены, пусть даже ты и женат сорок два года. Если бы только, всякий раз как она расчувствуется, на нее не нападала икота! Вот точно так же при игре на бильярде — не выношу, когда кто-нибудь скиксует, и то же самое не выношу, когда икают — все время жду: сейчас опять икнет… Ну, а теперь надо заняться кое-какими подсчетами, я убежден, что мой зятек платит мне за электроэнергию гораздо меньше, чем нужно…"
Тут тайный советник поднялся наверх, в кабинет, и через две-три минуты уже закурил гавану и, окутанный облаками дыма, погрузился в упомянутые спорные расчеты: хоть он и старый весельчак, но обойти его не так легко. Его расчеты были тем более спорными, что он с их помощью хотел прижать зятя.
Он находил, что зять платит ему за все, в том числе и за электроэнергию, слишком мало; а зять полагал, что слишком много. Нейлоэ получало ток не от междугородней электростанции, а от собственной установки.
Сверхсовременный дизель-мотор стоял вместе с аккумуляторами в подвале замка; и так как он стоял именно там, то хотя и обслуживал главным образом зятя, но не был сдан ему в аренду, — старик оставил мотор себе, невзирая на то, что жег в своей хибарке всего "три коптилки". Условились очень просто: каждый должен был погашать стоимость электроустановки пропорционально расходованию электроэнергии.
Но даже самые ясные условия не помогут там, где двое не выносят друг друга. Старик фон Тешов считал, что его зять не сельский хозяин, а барин без штанов, который хочет приятно жить за счет тестя. А ротмистр фон Праквиц считал, что его тесть — завистник и скупердяй, к тому же — больше «плебей», чем это допустимо! Старик видел, как в результате инфляции его накопленный годами капитал тает и тает, тем необходимее казалась ему погоня за притоком новых денег. Ротмистр же замечал, что хозяйничать с каждым месяцем становится все труднее, чувствовал, как деньги, получаемые за урожай, протекают между пальцев, был этим очень озабочен и находил, что со стороны тестя очень некрасиво вечно приставать к нему с какими-то требованиями, возражениями, угрозами.
Тайный советник фон Тешов находил, что вообще его зять живет на слишком широкую ногу. Почему он не может курить, как я, сигары? Сосешь-сосешь, одно удовольствие. Нет, подавай ему непременно сигареты, эту дрянь, от которой только пальцы буреют, да и выкуриваешь их за две минуты! После войны он явился сюда с офицерским чемоданчиком, в котором только и было, что грязное белье. "Нет уж, Белинда, если кто и оплачивает его сигареты, так это мы; но он, конечно, и не платит за них, он их забирает в кредит".
— Нынче все молодые люди курят сигареты, — отвечала Белинда, но этим замечанием только бесила мужа. Жены, да и мужья умеют особенно некстати делать такие замечания.
— Я его проучу! Да и не так уж он молод! — с угрозой восклицал, побагровев, тайный советник. — Наш зятек еще научится своим горбом деньги зарабатывать!
И вот старик сидел за письменным столом и занимался расчетами, чтобы своим горбом заработать деньги. Он высчитывал, во что обошлась бы ему электростанция, если бы он ставил ее теперь, при курсе доллара в 414 тысяч марок. Эту стоимость он разложил на десять лет.
"Дольше станция нипочем не выдержит, — а если и выдержит, все равно я должен к тому времени погасить расходы".
При подсчете вышла кругленькая сумма: если даже взимать каждый месяц по одной двенадцатой, и то получалось весьма внушительное число со многими нулями.
"Да, завтра утром зятек подивится, — говорил себе тайный советник, когда прочтет радостную весть. Денег у него, конечно, нет; а те гроши, которые остались, он, наверное, спустил в Берлине. Но я уж насяду на него так, что он живо отмолотится, а деньги за урожай у него отберу, посмотрим тогда, как он протянет зиму!"
В сущности трудно было понять, почему старик так ненавидит зятя. Раньше, когда ротмистр еще был в армии, он служил в отдаленных гарнизонах; потом началась война, и они при редких встречах неплохо ладили друг с другом. Настоящая ненависть возникла у старика только с тех пор, как ротмистр стал арендовать Нейлоэ и поселился в нем, и с тех пор, как жизнь семейства Праквиц стала протекать на глазах у фон Тешова…
Старый барин вовсе не был настолько глуп и упрям, он отлично видел, как ротмистр трудится и мучится. Конечно, зять, бывший кавалерийский офицер, не был настоящим хозяином и потому за многое брался не так, не с того конца. Конечно, он бывал то слишком снисходителен, то слишком резок; конечно, он носил костюмы от очень дорогого лондонского портного, которому посылал свою мерку, а также верхние рубашки, застегивающиеся сверху донизу ("Мерзость, точно у баб!" — хотя, разумеется, ни одна женщина не носила таких рубашек), тогда как тайный советник признавал только грубошерстные костюмы и охотничьи куртки. Все это верно — и можно было бы найти еще десять, двадцать возражений против ротмистра. Но и каждого в отдельности и всех вместе было еще недостаточно для такой ненависти.
Тайный советник фон Тешов покончил с цифрами: письмо зятю он напишет потом. Он берется за «Одерцейтунг». Однако почитать ему так и не удается, ибо он узнает, что доллар стоит уже не 414, а 760 тысяч марок. Естественно было бы рассердиться! Надо было раньше заглянуть в газету. А теперь начинай все сызнова. Но он не рассердился. Он даже с удовольствием взялся за перерасчеты — что ж, зять заплатит еще больше.
"Я его совсем зарежу", — проносится у него в голове, и ручка на миг повисает в воздухе, словно испугавшись этой мысли. Но он тотчас продолжает писать и лишь плечами пожимает. Глупости, разумеется, ему ничуть не хочется разорить господина фон Праквица. Пусть только уплатит что с него причитается. Большего никто не требует. А там живи как угодно, носи шелковые сорочки и английские портки, со злорадством думает тайный советник и продолжает писать.
По всему старому замку разнеслись то жалобные, то почти игривые звуки фисгармонии. Тайный советник фон Тешов кивнул и начал отбивать такт ногами, приговаривая:
— Живее, Белинда, живее! При таком темпе люди у тебя заснут.
"Но ведь он не просто ротмистр фон Праквиц, он муж нашей единственной дочери", — однажды сказала Белинда. Вот, вот — так может заявить только женщина, как будто этим все сказано: муж нашей единственной дочери!
Когда старый барин идет по деревне и видит какую-нибудь девушку, он верещит на всю улицу:
— Эй, ты там, красотка! Поди-ка сюда, моя прелесть, дай я на тебя погляжу! Да ты просто душка, — разрази меня бог! Ну и глазки!
Он щиплет ей щечки, берет за подбородок, и это — на глазах у всей деревни. И на глазах у всей деревни отправляется с ней в лавку и покупает ей плитку шоколада или заходит с ней в пивную и заказывает стаканчик сладкого вина. Еще раз обнимает за талию, тоже не таясь, потом отпускает и с довольной ухмылкой уходит в лес.
Но ухмыляется он не из-за девушки, хотя она, оробевшая и все же польщенная, в самом деле очаровательна: на этой зеленой земле уже не найдется такой девушки, которой было бы дано согреть его старую кровь. Он ухмыляется потому, что всем им там опять втер очки. Уж, конечно, это на хвостах принесут пастору Лениху, а тот, без сомнения, насплетничает Белинде, а Белинда, несчастная курица, забегает по всему дому, точно она лягушку проглотила — и никто, ни одна душа, ни о чем не будет догадываться!
Кроме одной — и старик это отлично знает. Она-то обо всем догадывается. Вернее, знает. Он старается не смотреть на нее, никогда не остается с ней вдвоем. После первых трудных месяцев, когда это как снег на голову на него свалилось, он даже не делает попыток встретиться с ней. Нет, тайный советник знает: никакое пламя старца уже не зажжет. Лишь изредка вспыхнет под пеплом мгновенная искра, — и все.
Но когда появляется такой вот ротмистр — господин Беспорточный, а сам давай-давай, так пусть знает: мы свою дочь не для тебя растили! Супруг нашей единственной дочери! Да, пожалуйста, ну и что же? Здорово придумано! Мы вырастили свою дочь, девушку, каких на свете не сыщешь, чтобы ты только свое удовольствие получал? А тут и этого нет, частенько проходишь мимо виллы и невольно слышишь: ты позволяешь себе кричать на Эвхен! Нет уж, дорогой зятек, мы тебе покажем, почем фунт лиха, и нам совершенно наплевать, что у нас стоимость электроэнергии в одиннадцать раз больше, чем на франкфуртской электростанции, — ты все равно выложишь денежки, именно потому, что состоишь в супругах нашей дочки!
