— А разве нет у него внучки? — продолжает лакей.
— Кого? — Лесничий разинул рот. — Вы так думаете? Но ведь барышне Виолете всего пятнадцать… — Неподвижный взгляд лакея не меняется, и лесничий соображает вслух: — Правда, она единственная, кого он берет с собой на охоту, это-то верно… И когда дрова вымеряет, он тоже ее с собой берет… и мерную рейку дает ей и шестик. О господи, этого еще никто не знает, господин Редер. Барышня, может, и сама не знает…
— А вы еще хотели вмешаться в дела мундиров, господин Книбуш! — с презрением констатирует лакей Редер.
Однако не успел лесничий возразить, как в коридоре раздалось постукивание каблучков и вошла Вайо.
— Слава богу, избавилась! Ну никак, никак не могла вырваться! Армгард ревела и нажаловалась маме, что вы ей всегда ужасно грубите, Губерт! Вы действительно такой грубиян?
— Нет, — строго отвечает Губерт. — Я только требую с нее, я вообще не говорю грубостей женщинам.
— Господи, Губерт, какой вы опять серьезный! Точно карп из пруда. Уксус вы, что ли, пьете? Я ведь тоже женщина.
— Нет, — заявляет Губерт. — Во-первых, вы дама, затем вы господская дочка, поэтому ни о какой грубости в отношении вас речи не может быть, барышня.
— Благодарю вас, Губерт. Вы действительно несравненны. По-моему, вы когда-нибудь лопнете от самомнения и гордости. — Очень довольная, она посматривает на него своими искрящимися, слегка навыкате, глазами.
Вдруг лицо ее становится серьезным, и она спрашивает таинственным шепотом:
— Это правда, Губерт… то, что Армгард сказала маме, будто вы выродок?
Слуга Губерт безжизненными рыбьими глазами смотрит на любопытную девочку. Ни тени краски не появляется на его серых морщинистых щеках.
— Армгард это не при вас говорила, — с непоколебимым спокойствием констатирует он. — Вы опять подслушивали.
Но и Виолета ничуть не смущена. С удивлением отмечает лесничий ту интимность, которая царит между этой странной парой. "А Редер-то куда хитрее, чем я думал. Нужно мне его еще больше остерегаться", — решает лесничий.
Однако Вайо только смеется:
— Глупости, Губерт! Если я не буду чуточку подслушивать, так совсем ничего знать не буду. Мама ни за что не расскажет, а когда мы на днях видели аиста на лугу и я спросила папу, правда это — насчет аиста, он ужасно покраснел. Как он смутился! А вы, значит, выродок?
— Здесь лесничий Книбуш, — невозмутимо замечает Губерт, чтобы отвлечь ее внимание.
— Да, правда. Добрый вечер, Книбуш. Что случилось? Губерт напустил такую таинственность, но он всегда напускает таинственность. Насчет чего это вы?
— Да господи, барышня, — жалобно начинает лесничий, так как видит со страхом, что приближается минута, когда ему придется выложить свои новости. Все у него в голове спуталось. Он сам не знает, что видел на самом деле и что было только его догадкой. Он уже не чувствует в себе мужества так прямо ей все это сказать в лицо, ведь, может быть, Мейер не хвастал и она его на самом деле любит, и тогда он, Книбуш, влопался!
— Да не знаю… я хотел только спросить… Выследил я опять ту косулю, которую господину ротмистру так хотелось поймать, и если бы господин ротмистр вернулся сегодня вечером… Косуля забралась в клевер, а теперь она у Гаазе в сераделле…
Вайо внимательно смотрит на него.
Редер же разглядывает его холодно и презрительно. Он ждет спокойно, пока лесничий окончательно запутается, и потом безжалостно заявляет:
— Это насчет мун-ди-ра, барышня! Если бы не я, он рассказал бы барыне, а не вам…
— Фу, Книбуш! — рассердилась Виолета. — Как вам не стыдно! Вечно вы наушничаете и за спиной у людей невесть что плетете…
И уж тут лесничий, чтобы хоть немного разрядиться, выбалтывает все как он проходил через деревню и как его позвали из трактира. А потом, запинаясь, вполголоса, безмерно смущенный, мямлит насчет пьяной болтовни Мейера-губана. Ему хотелось бы обойтись одними намеками, но ничего из этого не выходит. Вайо и Редер — неумолимые следователи:
— Нет, тут кроется еще что-то, Книбуш, выкладывайте все. Уверяю вас, я не покраснею.
Все же пятнадцатилетняя Вайо покраснела. Она стоит у стены, сощурив глаза, губы дрожат, грудь бурно поднимается.
Но она не сдается, она продолжает неутомимо расспрашивать:
— Смелее, Книбуш, а что он тогда сказал?
И вот дошло до истории с письмом.
— Все прочел вслух? Что он прочел вслух? Повторите каждое слово, которое он прочел… И вы, идиот этакий, поверили, что это я ему написала, такому прохвосту?
И тут Книбуша осенило: он понял кое-что, имеющее отношение к чердаку старосты.
— Как? Вы видели господина… и ничего ему не сказали?! Даже не намекнули? Нет, такого разини, как вы, Книбуш, я еще не видела.
Лесничий стоит перед ней, потерянный, виноватый; теперь он и сам понимает: все сделано не так.
— Староста был при этом, — напоминает Редер.
— Верно! Но письмо-то он мог сунуть!
— Да ведь письма у лесничего не было! (Опять Редер.)
— Ах да, у меня все перепуталось! Но оно еще у Мейера, может быть, он сидит с ним в пивной, показывает другим… Сейчас же бегите туда, Губерт!
— Мейер давным-давно у себя в комнате, — невозмутимо заявляет Редер. Я же вам рассказывал, он совсем пьяный вернулся в седьмом часу из пивной. Но я предлагаю вот что: мун-дир…
— Верно! Скорей, Губерт, бегите, расскажите ему в чем дело. Вы отыщете его, он наверняка еще у Гаазе. Впрочем, нет, ничего не рассказывайте, скажите просто, что мне нужно немедленно его повидать. Только где? Скажите, на старом месте… но как я вырвусь отсюда? Мама меня теперь не выпустит!
— Нет! Барыня! — невозмутимо предупреждает Губерт Редер.
— Ну, что у вас тут? Заговор? — удивилась фрау фон Праквиц, останавливаясь в дверях каморки. — Я тебя везде ищу, Виолета, а ты, оказывается, здесь! — Она переводит взгляд с одного на другого. — Почему у вас у всех такой смущенный вид? — И еще более резко: — Я хочу знать, что тут происходит? Ну, Вайо, ты меня слышишь?
— Простите, барыня, что я позволяю себе вмешаться, — раздается голос лакея Редера. — Смысла нет, барышня, дольше скрывать. Мы должны сказать барыне.
Бездыханная тишина, отчаянное биение сердец.
— Простите, барыня, говоря по правде, все это из-за косули.
Тишина. Молчание.
— Какой косули? Что за вздор? Вайо, прошу тебя…
— Да из-за косули в клевере, о которой говорил и господин ротмистр, поясняет Редер. — Прошу прощения, барыня, что я слышал весь разговор. Это было позавчера за ужином. Я как раз подавал линей.
Бесстрастный, как всегда слегка назидательный голос Редера словно обволакивает все серым туманом.
— Косуля сразу исчезла, как раз когда господин ротмистр сидел в засаде. А господин ротмистр так радовался, барыня сами слышали…
— Я все еще не знаю, что здесь за собрание!
— Лесничий сегодня, наконец, выследил ту косулю, барыня, в сераделле у Гаазе, и сегодня вечером ее пристрелят, оттого что она бегает туда и сюда, жрет посевы. Вот мы и хотели, так как господин ротмистр в отъезде, чтобы барышня сделала ему сюрприз. Мы нехорошо поступили, барыня, что скрыли от вас… Это я предложил подождать, пока барыня ляжет, так как сейчас полнолуние, и для винтовки света довольно, говорит Книбуш.
— Перестаньте же, наконец, так несносно гудеть, Губерт, — замечает барыня с явным облегчением. — Вы ужасный человек. Целыми днями ждешь, хоть бы он рот раскрыл! А когда вы его, наконец, открываете, ждешь только одного, чтобы вы его поскорее закрыли. И со служанками вы могли бы быть полюбезнее, Губерт, вас от этого не убудет!
— Слушаюсь, — невозмутимо отвечает лакей Редер.
— А ты, Вайо, — продолжает фрау Праквиц свою нотацию, — просто дурочка. Мне бы ты могла все преспокойно рассказать, мы сюрприз папе этим ничуть не испортили бы. Следовало бы тебя, в наказание, не пустить, но раз уж косуля именно сегодня в сераделле… Только вы ни на шаг от нее, Книбуш. Господи, да что такое с вами, Книбуш, отчего вы плачете?
— Ах, просто с испуга, барыня, с испуга. Когда вы там стояли в дверях… — заскулил старик. — Я не мог удержаться. Но это радостный испуг, барыня, это слезы радости…
— Мне кажется, Губерт, — сухо продолжала барыня, — что и вам следует немного привести себя в порядок и пойти с ними. А то если они встретят в лесу порубщика, наш добрый Книбуш, пожалуй, опять расплачется от радости, и Вайо придется одной выпутываться.
— Ах, мама, — сказала Вайо, — не боюсь я ни порубщиков, ни браконьеров.
— Лучше, если бы ты кое-чего и боялась, моя милая Виолета, многозначительно сказала фрау фон Праквиц. — А больше всего бойся всяких секретов. Значит, как я сказала, Губерт пойдет с вами.
— Хорошо, мама, — послушно отозвалась Виолета. — Подождите минутку, я сейчас переоденусь.
