«Крепись, Рувим, — говорил ему другой голос, — крепись: ты еще себя покажешь, поймут люди, что незаслуженно тебя опорочили».
Горя нетерпением осмотреть необработанное поле и прикинуть, как побыстрей и получше привести его в порядок, Рувим после обеда впряг в двуколку резвого коня и рысью погнал его к участку пропашных культур, до которого у его звена всё не доходили руки. С одной стороны к участку прилегало высокой стеной поле только что начавшей колоситься пшеницы, с другой — массивы подсолнуха соседнего колхоза «Красное знамя».
Поднявшись на высокий косогор, Рувим еще издали увидел свой участок, на котором буйно разрослись еще молодые стебли подсолнуха. «Что это?» — подумал он, не веря своим глазам: участок, которым его звено до самых последних дней так и не успело заняться, старательно прополот! Он это ясно видел по тому, что выдернутые с корнем сорняки холмиками лежали на земле в междурядьях. Что все это значит? Уж не заблудился ли он, не попал ли на чужое поле? Да нет, он как свои пять пальцев знает свой участок! Тогда кто же все-таки его обработал? Уж не соседи ли по ошибке пропололи его вместо своего? Ай да соседи! Хорошие люди эти соседи! Спасибо вам, дай бог вам здоровья! Жаль только, что вы не сделали этого на несколько дней раньше, — тогда мы не попали бы в газету…
Рувим стал между двумя рядами подсолнуха и на секунду вообразил, что на этих высоких стеблях уже висят тяжелые шапки и на них семечко к семечку плотно сидят зерна.
«Стыдно сказать кому-нибудь, какое богатство могло пострадать на забитом сорняками поле!» — подумал Рувим.
Он решил было вернуться в поселок и сразу, пока соседи не узнали, что обработали чужой участок, послать людей на обработку соседнего поля, где подсолнух тоже не был прополот, но, оглядевшись, увидел, что опоздал: с мотыгами в руках, слегка наклонившись, по полю шли люди. Когда он подъехал к ним ближе, до его слуха донеслись сказанные с добродушной иронией слова:
— А соседи-то наши зашевелились: всыпали им по пятое число в газете, вот они и поспешили прополоть подсолнух. Да вот их старшой, кажись, шагает нам навстречу.
— Газета поторопилась пробрать нас, — стал оправдываться Рувим. — Вот и на вашем поле не весь подсолнух прополот. Видно, и вам, как и нашему звену, дожди помешали.
Рассказывать соседям, что он и сам не знает, кто очистил от сорняков его участок пропашных, Рувиму было неприятно. А вместе с тем узнать, кто тут работал, очень хотелось. И вдруг его осенила мысль: а что, если председатель колхоза, прочитав заметку, предложил правлению перебросить на необработанный участок людей из других звеньев или бригад? Но тогда почему же ему, Рувиму, об этом не сообщили? Не хотели, может, его обидеть и решили все сделать втихомолку? Надо все выяснить.
Не задерживаясь больше около соседей, Рувим решительно направился к оставленной им невдалеке двуколке и покатил в поселок. Всю дорогу он удивлялся: кто же, в конце концов, проделал эту работу?
В поселке, возле правления, попался ему навстречу председатель колхоза. По праздничному костюму и по проступающему сквозь дорожную пыль блеску тщательно начищенных сапог видно было, что Денис Прохорович побывал в городе. Он был чем-то взбудоражен, его длинные, начавшие седеть усы топорщились, в лукавых карих глазах пряталась улыбка.
— А, Рувим? Откуда, брат, едешь? — спросил он придержавшего свою лошадку звеньевого.
— Да я прямо с того участка пропашных, который… — начал было докладывать Рувим, но председатель перебил его:
— Я тоже там побывал. Хотел тебе в помощь послать людей, да гляжу — ты уже сам справился. Эх, сделал бы ты это дней на пять раньше — и все было бы в порядке, комар носу не подточил бы. Ну, ничего, дело сделано. Молодец!
Председатель кивнул головой Рувиму и быстро отошел.
«Что ж это такое? Издевается он, что ли, надо мной, или испытывает — признаюсь ли я, что не мое звено участок обработало, или не признаюсь, — рассуждал Рувим. — Это он, видать, придумал такое наказание мне. Мало, видно, ему, что в газете меня выставили всем на позор, так еще и он должен меня высмеять!»
И Рувим, соскочив с двуколки, бросился вслед за председателем по кочковатому лугу.
«Сколько раз, — думал он обиженно, — мне приходилось помогать людям, когда они не справлялись с работой; и ничего удивительного нет, если они помогли мне в трудную минуту. Так почему бы прямо не сказать мне об этом? Что тут такого?»
Денис Прохорович успел далеко уйти, и запыхавшийся Рувим с досадой вернулся к двуколке и поехал в контору правления.
Рувим пришел домой расстроенным.
— Что с тобой? — спросила у него жена, заметив, что он сам не свой и места себе не находит. — Почему ты все принимаешь так близко к сердцу? Ну, что в том, что три-четыре гектара подсолнуха не были вовремя прополоты. Не такая уж это беда. Не всем же быть героями! Зачем же так горевать? Можно подумать, что ты, не дай бог, человека убил или совершил какое-нибудь другое преступление.
— А зачем мне расстраиваться? — с притворным спокойствием ответил Рувим. — Участок пропашных, за который мне так влетело от газеты, уже прополот. Председатель даже похвалил меня. Но ведь не мое звено обработало участок.
— А если тебе кто-нибудь и помог, какая в том беда? Мало ли ты помогал людям?
— Все это так, но я не привык, чтобы за меня работали. Как это я не управился вовремя и люди вынуждены были мне помочь — и сам не пойму. А председатель еще и хвалит меня, говорит: «Молодец, Рувим!» Насмехается он надо мной, что ли?
— А он, быть может, и не знает, что тебе помогли. Да и какая ему разница, кто прополол участок, — лишь бы дело было сделано.
— Как это — какая разница? — вскипел Рувим. — Неизвестно кто делает за меня работу, а я молчу! Выходит, будто я выправил положение и все сделал как надо…
— Тебя не трогают — ну и помалкивай, — убеждала Рувима жена. — Да ты и впрямь выправил положение, и впрямь молодец, если все так быстро уладилось.
Но Рувим никак не мог успокоиться.
— Разве людям больше делать нечего? Разве им мало своих забот? — с недоумением восклицал Рувим.
— Э, хватит тебе выворачивать мозги наизнанку! — вспылила жена. — Тоже мне философ нашелся! Садись лучше за стол, поешь как следует…
С этими словами она пододвинула мужу кринку сметаны, поджарила яичницу, налила щей и, ласково глядя на Рувима, стала уговаривать съесть все без остатка.
Рувим не заставил себя просить, но, поев, молча сорвал с гвоздя кепку и двинулся к дверям.
— Куда опять? И минуты дома не посидишь! — попыталась задержать его Ципа, но Рувим, пробормотав в ответ что-то, быстро вышел и зашагал в контору. Ему, пока туда не набился после трудового дня народ, хотелось выяснить у председателя или у кого-нибудь из членов правления, что там думают предпринять по поводу газетной заметки, собираются ли написать ответ в редакцию, и если собираются, то что напишут. Кроме того, Рувиму не терпелось узнать, был ли в правлении разговор о том, что ему надо помочь на прополке пропашных.
Еще издали Рувим увидел около конторы группу подростков и среди них своего Левку. Они окружили Зореха Сороку и еще двух-трех стариков.
«Что это они там делают? — недоумевал Рувим. — Видимо, ребята устроили читку газет. Неплохую затею придумали пионеры».
Когда Рувим подошел к конторе, ребята и старики куда-то исчезли, как сквозь землю провалились. Рувим вошел в коридор правления. В конторе слышался стук костяшек: видимо, Аврам подсчитывал на счетах бесконечные колонки цифр. А из угловой комнаты, где помещался красный уголок, до ушей Рувима донесся глухой гомон ребячьих голосов. Внезапно гомон затих, слышался только голос Левки, который что-то горячо говорил — слов Рувим не разобрал. И только когда заговорил сторож Сорока, звеньевому стало понятно, в чем дело.
— Да пишите, чего вы там торгуетесь, — повелительным тоном забасил Зорех. — Пишите, что пропашные у нас обработаны и на участке полный порядок.
— Надо приписать, что прополка сделана руками пионеров, — отозвался кто-то из подростков.
— И товарища Зореха Сороку упомянуть надо — это ведь была его затея, — сказал второй.
— Какая разница, кто прополол, лишь бы дело было сделано.
— Так вот где пропадал Зорех все эти дни, — вдруг услышал Рувим голос вышедшего на шум счетовода.
И снова все затихло в угловой комнате. Но вот Левка спокойно заговорил — видно, читал какую-то бумагу. Мальчик читал негромко, и как Рувим и Аврам ни вслушивались, они не смогли ничего понять. Снова забасил Зорех.
— Добавь, — прогудел он, — что добрая слава шкляровского звена остается за ним нерушимо. Пиши, не стесняйся: ведь его слава — это и наша слава.
Тут Рувим рванул дверь и вошел в комнату.
— А мы тут письмо пишем, — сказал, увидев его, Зорех, — ответ в газету пишем. Мы сообщаем, что пропашные нами обработаны как положено. Твоя честь, Рувим, — это, в конце концов, наша честь!
