Во мне нежно дрогнул ребенок, я инстинктивно прижала руку к животу.
— Погоди, Кейр, дай опомниться… я ведь была уверена, что ты погиб.
— Ну да. Прости. Ты не представляешь, какой скандал мне устроила сестра. Известие о моей смерти чуть не довело ее до выкидыша, так она переживала.
— Как она сейчас?
— К счастью, обошлось. Нормально себя чувствует, и ребенок тоже. Может, запишешь ее телефон? Я остановлюсь у нее. Какое-то время точно пробуду. Но, как только смогу, отправлюсь на Скай. Когда именно, не знаю.
Он умолк, видимо, ждал, что я попрошу продиктовать телефон сестры. Не дождавшись, продолжил:
— Я знаю, мы давно не встречались… но мне очень хочется тебя увидеть. Я много о тебе думал.
Он снова умолк, и разговор наш застопорился. Тишину нарушила я:
— Мне нужно подумать, Кейр… о многом подумать… Я счастлива, что ты жив, камень с души свалился. Но, знаешь, с апреля прошло столько времени, столько воды утекло…
— Это точно. Никаких обязательств — так мы постановили. Стало быть, никакого давления. До свидания, Марианна.
— Кейр, не вешай трубку!
— Тут ждут, когда я освобожу телефон.
— Я только хотела сказать… Ты очень-очень мне дорог, теперь я это поняла… но… но лучше нам не встречаться.
— В твоей жизни кто-то появился?
— Нет!.. Хотя… в принципе… можно сказать, что появился… Его зовут Джеймс.
Кейр долго молчал, так долго, что я подумала: прервалась связь. Потом снова раздался его голос, на этот раз даже веселый:
— Понятно. Спасибо за откровенность, браво. Береги себя. Этому Джеймсу повезло. — И он повесил трубку.
Я даже не успела сказать «до свидания».
Глава двадцатая
Луиза
Не поймите меня превратно. Я люблю свою сестру больше всех на свете. Я ее обожаю и искренне уважаю, я даже перед ней преклоняюсь, но иногда — крайне редко — мне хочется ее побить. И сейчас мне очень этого хотелось.
— Что-что ты ему сказала?
— Я сказала… что лучше нам не встречаться. Вернувшись от парикмахера, Луиза увидела, что Марианна, страшно бледная, лежит на кровати, стоявшая рядом корзина для мусора была полна смятых бумажных платков, один валялся на полу, видимо случайно оброненный. Преодолев оторопь, Луиза продолжила расспросы, пытаясь говорить спокойно:
— Прости, но я не понимаю. Почему ты это ему сказала?
— Потому что не желаю, чтобы он узнал про ребенка. При последней нашей встрече мы договорились, что предоставляем друг другу полную свободу. В частности, в личной жизни.
— У него кто-то появился?
— Не знаю, я не спрашивала. Меня это не касается.
— Ох, что ты несешь, Марианна? Человек чудом остался жив и, как только выпутался из этого кошмара, сразу стал звонить именно тебе, волновался. По-моему, тут все ясно. Более чем ясно, как он к тебе относится.
— И что? От этого я перестану быть беременной? Пузо уже никуда не спрячешь, а в пузе — его сын. Если бы я по-прежнему готова была отдать малыша, может, даже и рискнула бы встретиться. Но теперь — ни за что. Я специально до сих пор ничего ему не говорила, не хочу вешать на него обузу. Он начнет угрызаться, решит, что теперь несет за ребенка ответственность, и моральную, и материальную, что он обязан его любить.
— Но, возможно, он будет только рад?
— Будет — не будет… нечего гадать, — ледяным тоном заявила Марианна, — я не собираюсь являться к нему на свидание в подобном виде, как соблазненная девственница из викторианской мелодрамы. Это же наконец смешно, такой старой тетке разгуливать с пузом, некоторые в этом возрасте уже играют с внуками. — Она нащупала на столике упаковку с платками, вытащила один, высморкалась. — Ты пойми, Лу. Я не хочу, чтобы меня пожалели. Я не готова смириться с тем, что он будет со мной исключительно из благородных побуждений, иначе как же я, убогая, со всем этим справлюсь. Но мы с тобой уже решили, что одолеем все сложности. Обязательно одолеем. И хватит уже, давай поговорим о чем-нибудь еще.
— Погоди, если ты сказала ему, что…
Марианна вдруг резко села и поднесла к лицу стиснутые кулачки, потом яростно ударила ими по матрасу.
— Это моя жизнь, мое тело, мой ребенок! А он, да, этот проклятый тип — мой любовник! И не надо мне говорить, что я должна была сделать! — У нее перехватило голос, губы страдальчески искривились. — Сама знаю, что должна была! Но сделать это надо было давным-давно! А теперь уже слишком поздно!
Луиза обняла ее одной рукой:
— Прости меня, солнышко. Я просто пытаюсь тебе помочь, правда.
Марианна склонила голову ей на плечо:
— Я знаю, Лу. И ты меня прости. Был момент — еще до того, как я решила оставить ребенка, — когда можно было ему сказать. Я и хотела это сделать. И еще хотела узнать, как он отреагирует. На то, что ему предстоит сделаться отцом. Как эта новость повлияет на его отношение ко мне. Но практически в ту же секунду он сообщил, что собирается на целых три месяца отбыть на другой конец света. И сказал мне — сам, — что мы можем остаться, так сказать, вольными друзьями. После такого предложения я уже не могла сказать ему про ребенка. И сейчас тоже не могу.
— Но почему? — осторожно спросила Луиза. — Разве может случиться что-то хуже того, что случилось?
— Представь, может. Он поймет, что я хочу, чтобы он со мной остался… и точно тогда от меня уйдет.
— По логике, не должен.
— Уйдет-уйдет! Ему сорок два года. Он никогда не был женат и, насколько мне известно, даже помолвлен никогда не был. У него были романы, случайные, и это его вполне устраивало. С работой у него, похоже, скоро начнутся проблемы, денег у него немного, нет даже нормального жилья. Он вечный бродяга, холостяцкая натура. Красивый. Добрый. Умный. И одиночка, неисправимый.
— Мне этого не показалось!
— Ты видела его два раза, Лу.
— Не важно. Я в принципе говорю. Начнем с того, что бродяга и одиночка никогда не связался бы со слепой женщиной. Слишком хлопотно. Ни один мужчина, предпочитающий вольную, беззаботную жизнь, не стал бы тебя добиваться! Будем говорить откровенно — слабак бы точно тебя не выбрал. И самовлюбленный тип, которого ты описала, вряд ли послал бы мне открытку, чтобы я знала, что тебе на Скае вполне комфортно, не волновалась чтобы. Не странно ли? Существует как будто два Кейра. Тот, кого я видела и о котором так много от тебя же и слышала, прямо-таки благородный герой, а твой Кейр — типичный для мужской породы эгоист, потребитель. Тут какая-то неувязка. Может, ты чего-то недоговариваешь?
