Перекатив сына ближе к мужу, женщина легла между ними. Держа их обоих за руки, она смотрела в потолок, едва шевеля губами и уже не поднимаясь.
Глория закрыла глаза. Видят ли муж и сын, как их жена и мать умирает в пещере?
А потом она почувствовала его и открыла глаза – Иезекиль стоял у дальней стены, на другой стороне пещеры, щеголеватый, в своем лучшем воскресном наряде, застегнутом на четыре пуговицы саке, и сиял, как будто в свете прожекторов.
Губы его оставались неподвижными, но женщина прекрасно слышала его голос.
Он говорил, что ему очень жаль, что она так страдает, но теперь все почти кончено, что он уже видел краем глаза то место, куда они отправятся, и что там нет слов для боли и потери и нет прошлого.
«Наш мальчик там, и мне сказали, что он спрашивает о нас. Это прекрасное место, Глория, и оно примет наши души».
«Какой он, Зек? Как выглядит?»
«Думаю, так же, как раньше».
«Он не вырос?»
«Не знаю».
«Он навсегда останется маленьким мальчиком или вырастет и станет мужчиной?»
«Я не знаю».
«Иди к нему».
«Я хочу дождаться тебя, Глори».
«Тебе не придется долго ждать».
Июнь 2010
– Итак, мы возвращаемся к рассмотрению дела сто шестьдесят четыре «Народ против Эбигейл Фостер». Пригласите присяжных.
Женщина, сидевшая за вынесенным к улице столиком с развернутым на коленях номером «Таймс», подняла голову, услышав приближающиеся шаги.
* * *
– Прошу подняться защиту.
Эбигейл и ее адвокат встали.
– Мадам Форледи, присяжные вынесли вердикт?
– Да, ваша честь.
Все происходило куда быстрее, чем Фостер могла себе представить. Кружилась голова, дрожали под юбкой колени, и ей даже пришлось положить руку на стол, чтобы не покачнуться.
– Решение принято единогласно?
– Да, ваша честь.
– Итак, к какому выводу пришло жюри присяжных относительно первого пункта обвинения, убийства второй степени?
* * *
Середина июня. Полдень. Суд округа Сан-Хуан.
По-весеннему синее небо. Лиственные деревья в Силвертоне только-только начали распускаться, и свежие краски, зеленые и желтые, расцветили высокогорную долину, где под карнизами викторианских домов еще прятались кучки снега. Зима выдалась самая суровая за последнее десятилетие, и на склонах, выше зоны леса, сугробы еще достигали четырех футов.
Уолтер Палмер закончил разговор по сотовому коротким «нет» и посмотрел на свою клиентку.
– Как насчет ланча? В кафе «Бурый медведь», а? Я угощаю.
– Мне еще надо успеть на рейс до Нью-Йорка. – Эбигейл обняла его, этого пятидесятишестилетнего лысеющего толстячка с дурным запахом изо рта и без малейшего чувства юмора, который сражался за ее свободу, как за свою собственную, и чмокнула его в щеку. – Спасибо, Уолт. За все. Никогда еще не тратила семьдесят пять тысяч долларов с такой пользой.
* * *
Уже через двадцать четыре часа в кафе «Александра», в трех кварталах от ее квартиры-студии, Эбигейл наклонилась, чтобы поцеловать женщину с короткими седыми волосами, одетую в хлопчатобумажное летнее платье, открывавшее загорелые плечи с рассыпанными по ним созвездиями веснушек.
– Хорошо выглядишь, – сказала ей журналистка.
Она села напротив матери за столик рядом с тротуаром Хадсон-стрит. День в городе был жаркий, четырехугольник неба между высотками выглядел по-летнему линялым, и вонь с реки накрывала Вест-Виллидж грязным, сырым одеялом.
– Я заказала бутылочку вина. Лучшего из того, что у них есть.
Эбигейл бросила на стол стопку писем, которые только что забрала на почте.
– Мама, ты вовсе не…
– Знаю, но я это сделала. Повод для праздника есть – моей дочери не придется провести следующие тридцать лет в тюрьме. А ты даже не разрешила мне присутствовать.
Эбигейл положила солнцезащитные очки на кованый железный столик.
– Если б присяжные вынесли другой вердикт, я бы глаз не смогла поднять, зная, что сделала с тобой.
Сара взяла дочь за руку.
– Ты – моя защитница… Что ж, Эбби, теперь все позади.
– Да, но ты же знаешь, как это бывает. Признание невиновным на основании психической невменяемости вовсе не означает, что человек этого не сделал. Так, по крайней мере, все и считают.
– Не их это дело.
– Но люди все равно сомневаются. И говорить об этом будут. Адвокат сослался на снежное безумие. То есть все теперь думают, что я на какое-то время спятила из-за долгого пребывания в неблагоприятных погодных условиях. Временное помешательство и…
– Ты же знаешь, как было на самом деле. Только это и имеет значение.
– Но мне от этого не легче.
Подошедший с бутылкой шардоне официант разлил вино по бокалам.
Когда он удалился, Эбигейл сняла резинку со стопки почты. Просматривая скопившиеся за месяц журналы и просроченные счета, она наткнулась на конверт из фотолаборатории.
– Что это такое, Эбби? – спросила мать, заметив, что дочь помрачнела.
Девушка вскрыла конверт и достала фотографии.
– По пути туда Эммет отснял целую пленку, и его жена отдала ее мне в первую ночь в Абандоне, – рассказала она. – А я перед вылетом на заседание суда в Колорадо отправила кассету в лабораторию.
– Хочешь посмотреть? Сейчас? – предложила ей Сара.
Все снимки были черно-белыми, и уже при взгляде на первый у журналистки защемило сердце: ламы, Скотт и Джеррод, Джун и Лоренс, сама Эбигейл в арьергарде – цепочка растянулась по склону на крутой, лесистой части подъема.
– Первый день, – сказала Фостер-младшая, передавая фотографию матери.
Потягивая вино, они неторопливо просматривали снимки. Эбигейл сопровождала каждый соответствующим пояснением, но когда дошла до последнего, к горлу у нее подступил комок, а на глаза навернулись слезы.
– Что такое, милая? – забеспокоилась Сара.
Зловещий горизонт висел за ними мрачным пятном, низкие тучи остались на снимке темно-серыми мазками, но лица получились четкими и ясными, и Лоренс улыбался, глядя не в камеру, а на отстранившуюся дочь.
Эбигейл покачала головой и положила фотографию на стол, перед матерью.
– Никогда не видела нас вместе, – прошептала она, удивляясь, как улыбчивый прищур и форма рта Кендала похожи на ее собственные. – Понимаю, ты рассердилась из-за того, что я поехала к нему…
– Нет, милая…
– Но я не предала тебя. Мне нужно было его увидеть и… это странно прозвучит, но после всего, через что мне пришлось пройти, я… я, по крайней мере, узнала его.
– И я этому рада.
– Он был несчастлив, мам. То, как он поступил с нами… это было неправильно, нехорошо, но он был так молод…
Сара кивнула, и Эбигейл заметила, что мать старается сдержаться.
– Знаешь, он ведь пытался как-то это поправить, – добавила девушка. – И то, что он попросил меня приехать в Колорадо, было такой вот попыткой. Ему тоже пришлось нелегко.
Фостер-старшая подняла фотографию и бросила на нее быстрый взгляд, а затем, когда она снова посмотрела на дочь, за слезами в ее глазах проступила улыбка.
– Он смотрит на тебя так, как смотрят на тех, кого любят, – сказала она.
Эбигейл вытерла глаза и перевела взгляд на другую сторону улицы – из часовой мастерской напротив вышел какой-то мужчина.
– Я пыталась его найти. Мы три раза летали в тот каньон, но…
– Знаю.
– …снег был таким глубоким, что ничего…
– Эбби, тебе нужно оставить это все.
– Он умер, занимаясь тем, чем хотел. Тем, что любил.
Сара подлила себе вина. Выпила.
– Как сейчас твое финансовое положение? – сменила она тему.
– Все ушло на адвоката.
– Если б у меня были какие-то средства…
– Знаю.
– Эбби, я вот что думаю… – Сара подвинула стул, подалась вперед и понизила голос. – Сейчас лето. Снег в горах растаял, так?
– Снег растает примерно через месяц. А что?
– Ты могла бы вернуться туда, взять несколько слитков…
– Нет, мама.
– Столько, чтобы расплатиться по…
– Нет.
– Дорогая, у тебя ничего нет. Ты ведь нашла бы тот вход?
– Возможно.
– Так зачем мучиться, если есть возможность…
Эбигейл откинулась на спинку стула.
– Сотни лет это золото не приносило людям ничего – ничего! – хорошего и только пробуждало в них все самое худшее. Оно несло беды и смерть. И у меня нет ни малейшего желания возвращаться за ним в те горы, в ту шахту… Знаешь, я не суеверна, но если есть в мире проклятие, то это оно, золото. Не представляю даже, что могло бы заставить меня отправиться за ним. Ты – единственная, кому я рассказала о золоте и об останках. Даже мой адвокат ничего не знает, и я надеюсь, что тайны Абандона умрут вместе с нами и вся эта ужасная история никогда не откроется.
Сара выслушала дочь, покусывая нижнюю губу.
– Милая, это все благородно, но тебе понадобятся годы, чтобы восстановить потраченные сбережения и снова стать на ноги.
