— Моторок тут много, — заметил Данилыч.
— Много, — сказал капитан Белов, — а начни искать, не найдешь. Ну у кого есть моторки?
— На «Азовкабеле», — сказал Данилыч.
— Так.
— У Пархоменки, — продолжал Данилыч.
— Эх, легче поймать на бычковый крючок белугу, чем получить моторку у Пархоменки! — воскликнул капитан Белов.
— У МРС…
— МРС вчера на ремонт поставила свой катер.
Данилыч хлопнул рукой по столу.
— У Скибы в складу стоит красавец катер!.. Ну тот, шо министр в премию в пятьдесят третьем году дал…
— Правильно! Молодец, Данилыч! — обрадовался капитан Белов. — Но вот получить этот катерочек можно только через Маркушенку… Это наш новый секретарь горкома партии, — пояснил капитан Белов, — толковый мужик… Идите до него. Без горкома Скиба не дасть. Конечно, — продолжал он, надев на голову мичманку, — был бы он настоящим человеком, сам бы дал. Но разве он дасть? Как же, катер–то сам министр дал колхозу в премию за план пятьдесят третьего года!.. А катерок–то с автомобильным мотором, аккуратненький, рояль, не катер! Если горком скажет, Скиба вам на дом его доставить… С чего вы думаете начинать? Карты у вас есть?
Я ответил, что у меня есть контурные карты и генеральная…
— Этого мало, — сказал он. — Вам нужны рыбацкие карты, у каждого капитана они есть, но не каждый даст их. Не любят тут вашего брата, говорят: чудите вы, рыбу отпугиваете от моря. Да-а!.. Это пошло еще с Дальнего Востока, где ученые начали иваси изучать, она взяла да и ушла. Конечно, иваси не из–за ученых ушла, но подите докажите старикам, что это не так! Они говорят: «Вот раньше не было ученых на море, а осетры и белуги были, да такие, шо теперь и во сне не увидишь». Да-а, — произнес он задумчиво и вместе с тем выжидательно, словно хотел, чтобы я возразил ему. — В институте, в Керчи, есть хорошие карты. Да-а, — повторил он, — дела у нас тут незавидные, и не так просто сделать их завидными… Вы, когда с вокзала шли, видели большой красный дом, ну, каменный, там, где ясли? Так–так, правильно, он самый! А знаете, чей это дом был когда–то? Петренко тут такой был — хлипкий рыбачонок, ну, невезень настоящий! Как он только не старался в люди выбиться! С утра до ночи в море, мотня у него вовсе не просыхала, — ничего не получалось. Весь в долгах, как паршивая овца в репьях. Да какое там! За жинкой приданое получил — она у него из зажиточных была, с Кубани, — и то все прожил. Потом батрачил у одного захребетника, но свои сетки да крючки на белугу не забывал: все надеялся на счастье. И вот, как рассказывают старики, — не знаю, врут или правду говорят, — однажды осенью, когда рыбаки вернулись с моря, как подоенные коровы, счастье–то и привалило. Ему на крючок попалась белуга около ста пудов веса. Он–то один так бы и загнулся на ней и, конечно, не взял бы, да тут рыбаки пожалели его, пошли на помощь, правда, выговорили с него три ведра водки. Да что там водка, когда такая красавица на крючок попала!
И вот после этого он пошел и пошел. Купил снасти, людей нанял. И что же? Получился из него куркулище первый сорт, как тая самая белуга!
С тех пор утекло много воды, а тая белуга, как у нас говорят: «и доси спать никому не дает». Люди давно в колхозе, и, конечно, никто и не думает в куркуля превращаться, а вот за ту петренковскую белугу все думают, и оттого, что ее так долго нет и что вообще рыбы стало мало, все на вашего брата валят. Поняли, Сергей Александрович? Вот то–то и оно–то! Но я вам дам карты. Вы, пока стоит погода, снимите с них копии. Ладно?
Капитан извинился и вышел из беседки за картами. Когда он оставил нас одних, Данилыч сказал:
— Вот тебе, Лексаныч, с кем в море–то! Мыкола — первый капитан, другого такого тут нет: все загогулины, каждую мелиночку знает. И грамотный — не на глаз, а по картам да по приборам все. Он, конечно, и на глаз знает, но, как человек современный, действует и так и эдак. Опыты какие–то в море делает, ученые к нему ездют. Скиба не любить его, а он, как говорится, от этого не сохнеть, нет! Он не дасть себя с кашей съесть! Рыбы–то он береть больше всех. Горком его уважает: на конференциях о нем говорят, в президиум избирают. Рыбаки его поддерживают. А какой мужик! На военном флоте десять лет боцманом на «морском охотнике» плавал. Когда демибилизовался, в энтот, как его, Калининград ездил учиться на курсах шхиперов. Хотели его в океан на тральщик, на селедку послать — отказался. «Я, — говорит, — свое море люблю». Ну, насчет моря–то он загнул трошки, подумаешь, для него, молодого, будто и нет другого моря! Когда ж плавать по другим–то морям, как не в молодости? Наших–то, слободских, на всех морях страсть сколько плавает! И даже в океане десятка два ходют. А дело было в том, что дивчина у него тут, «присуха» жила… На миллион баба! Со всех сторон картина! Красавица, аж больно глядеть на нее. Вот из–за нее он и подался сюда. Женился. Хороша, как ангел–черт! Меня только трошки не любить… За шо? За это самое, за горилку. Боится, шо я Мыколу с фарватера собью. Его собьешь! Черта с два! Да он в море весь вымокнет как черт, нитки сухой нет, а и то не пьет! У него на первом плане дело. Вот я за то его и люблю. Я и сам бы ее, проклятую, никогда бы не трогал, да приучили с молодости, а теперь она мне вроде как младенцу грудное молоко. Бросил бы, да на чай не тянет. И манная кашка пока еще не требуется: зубы пока, как у кабана, крепкие. Мне бы ногу… Ух, показал бы я, шо значит человек на двух ногах! Эх, Лексаныч, поймет ли тот, у кого две, шо значит прыгать на одной, як подбитый дудак? Не–ет!.. «Хорошо на печи пахать, да заворачивать круто…»
Данилыч хотел что–то еще сказать, но тут в беседку вернулся капитан Белов со свитком карт.
15— Вот, Сергей Александрович, — сказал он, разворачивая свитки, — дома вы их рассмотрите внимательно, а сейчас обратите внимание на мои пометки, а то сами, пожалуй, и не разберетесь в них.
Я немало в своей жизни читал карт, поэтому довольно легко ориентировался в контурах береговых очертаний моря; нашел Таганрогский, Темрюкский и Арабатский заливы и косы Обиточную, Бердянскую, Долгую, стокилометровую Арабатскую стрелку и заповедный остров Бирючий, где гнездуются чайки–хохотуньи. На картах капитана Белова были аккуратно заштрихованы входы в Дон и Кубань — я отыскал их сразу, а дальше беловская штриховка была мне непонятна. Да, он был прав, самостоятельно я, конечно, вряд ли бы прочитал его карты.
Надо сказать, что беловская штриховка весьма оригинальна. Наиболее интересными были его пометки. В них отражался характер капитана Белова, как я убедился впоследствии, человека наблюдательного, умного, хозяйственного. В самом деле, стоило пристально присмотреться к пометкам на карте, сделанным рукой капитана Белова: это были не простые заметки или там «зарубочки», какие делают, и притом в большом секрете от других, только для себя, некоторые зубры ловецкого дела, лихие морские волки — капиталы промысловых судов. Нет!
У капитана Белова, по–видимому, другая натура. Он ни от кого секретов не имел. Он вел свои наблюдения за круговоротом жизни моря: вычерчивал пути весенних и осенних миграций рыб; записывал краткую характеристику морского дна, миграции птиц, как местных, так и пролетных; движение господствующих ветров, течения. Поля его карт были испещрены пометками: то тут, то там можно было видеть сделанные мелким, как дробь–бекасинник, почерком заметочки: «Рекомендовать колхозу направить бригаду для пробного облова», «Сообщить в АЗЧЕРНИРО» [10], «Написать в Академию наук», «Поставить в известность морское пароходство»… Словом, это были карты современного советского, я подчеркиваю, советского капитана, которому общие интересы дороже всего на свете.
— Не знаю, как они вам приглянутся, — сказал капитан Белов, когда я оторвался от карт и внимательно посмотрел на него, — но я без этих карт как парус без ветра. Берите. Вам, — продолжал он, когда я взял карты, — теперь скорей бы получить моторку, а еще лучше — катер. Думаю, что Маркушенка поможет. В случае чего, вы ему прямо скажите, что у Скибы на складе второй год стоит красавец катер! Для кого он бережет это добро, черт его знает! Недавно на собрании спросили его, он говорил обо всем, а моторку обошел «на бреющем»… А если Маркушенка спросит, откуда вам, мол, известно это, скажите: «Да об этом вся Слободка говорит». В крайнем случае сошлитесь на меня.
— Каждый может подтвердить, — вставил свое слово Данилыч. — Ты, Лексаныч, иди завтра до секретаря смело…
Было уже поздно. Я поблагодарил капитана Белова и встал из–за стола. Вслед за мной поднялся Данилыч.
Капитан Белов проводил нас до калитки. Мы были уже у своей хаты, а он все еще стоял на старом месте, теперь уже не один, а с группой рыбаков, и смотрел на море. Оно было по–прежнему неспокойное. Никакого просвета не было и на горизонте, — значит, никакой надежды на то, что завтра уляжется волна, засияет солнце и рыбаки перестанут толкаться у калиток, смолить цигарки и вспоминать те невозвратимые времена, когда в сетки попадало столько рыбы, «шо в глазах было темно от ее блеска».
