Сегодня он по длине равен ее имени: Катарина.
Она манит меня в теснину, а я по теснинам никогда не ездил, с меня уже хватит и этой тьмы. Так что я держусь проезжей дороги: той, по которой люди протискиваются внутрь и выползают наружу.
Ночь черная с розовой изнанкой. Это — как засунуть Его в рассадник вирусов СПИДа. Что мне как раз и нужно. Из пизды ты вышел и в пизду отыдеши. Она такая толстая, можно подумать, я оказался в постели с директором фирмы. Она стонет: «hugh!» А я грантуюсь на ней. Пластмассовые золотистые сережки. Это — как наконец встретить свою юношескую любовь. Наконец-то! Мы — хорошая пара. Черный хлеб, белый хлеб.
На розовом дне ночи — набухший от крови я, а где-то высоко-высоко в небе надо мной на белом лунном песке — тень американского флага. Из пизды на Луну. Из пизды на Луну взлетело человечество на крыльях НАСА, а я уже возвращаюсь. В черную дыру. В дыру черной. Медленно вхожу в родовой канал…
С проститутками вот в чем дело: ты за это платишь, а всю работу приходится выполнять самому. Не мешало бы улучшить сервис. Я быстро кончаю и ложусь на нее. Она что-то бормочет подо мной, но я не отпускаю ее и не вынимаю Его из нее, чтоб уж наверняка заразиться. Между Луной и пиздой. Зашибись! Она опять что-то бормочет, но я вцепляюсь в нее мертвой хваткой. В конце концов у нас дошло до драки. Она сильная, и я падаю со складчатой горы. Между шлюхой и стеной. Когда она встает, матрас слегка трясется. Слышу, как она выходит.
На нижней полке ночи — голый я, сжимаюсь в позу эмбриона, только что исторгнутый из чрева, в мурашках и в очках, с наркотическим соком на члене, в коричневой ворсистой каморке; иллюминатор, розовый и мокрый, исчез из моего поля зрения. Корабль отчалил. Мисс Ночь. Он плывет вокруг света по морям и мимо берега и не видит солнца. Я — навеки пассажир ночи, и все же думаю о доме, о маме, о том, что она подумает, когда с меня спадут килограммы и главврач будет вводить мне питание через вену. В темном кармане черной кожанки на полу спрятан весь мой свет в этой жизни, в раздавленном тюбике.
По настенному ковру из моих ушей разносится старая запись, тихое, приглушенное обшарпанное пение, Хёйк Мортенс с группой на танцах в старину: «Катарина, Катарина, тюбик пасты и мандолина, Катарина, Катарина, девочка моя».[388] Засыпаю.
Меня будят злые зеленые ногти.
* * *
Я прибавляю на лицо две недели.
* * *
Лолла продолжает завоевывать пространство. Из нее торчат уже восемь месяцев. Самый большой живот в городе. Не прыщик какой-нибудь. Кажется, на всем этом вот-вот проступит лицо. Меня больше всего поражает, что кожа не лопнет. Она все еще работает и при этом каждый день ходит на какие-то курсы для сумчатых. Акранесец заходит в гости, воркует с Лоллой, пока мама варит кофе. Во всем у них одно сплошное «взаимопонимание». Я жертвую едва начатой серией «Стар Трека» и выхожу из комнаты. Его зовут Стебби Стеф. Это, стало быть, Стефан Стефанссон. Жалко, что над этим Стебби нельза стеббаться. Я думал, это какой-нибудь весь из себя чернявый качок-футболист, но у донора спермы волосы и кожа серые, как цемент, хотя седеть он еще не начал. Такой норвегистый тип. Он выше меня всего на каких-то три сантиметра, но, судя по всему, именно они и решили дело. Мы здороваемся, как заведено у однопостельников. Глаза — на живот.
— Хлин, сын Берглинд, — ласково говорит Лолла.
— Здравствуй, — говорит донор спермы из Акранеса.
— Привет…
На нем какие-то чешки как у пешки. Какие-то стираные-застираные джинсы и невероятная светлая спортивная кофта. Я бы дал ему лет тридцать — вместе с кофтой. На мой вкус, этот Стебби Стеф — конченый цивил. Но студенткам Пединститута он бы показался симпатягой. Он мог бы играть в кино про викингов, только без реплик, или содержать крутой конноспортивный клуб, — хотя, судя по всему, ездят как раз на нем. Когда он садится — лошадиные ноги. Лицо пуховое, прямо из журнала про вязание, а может, про вязки; весь мозг из головы выдуло феном. Ему явно нечего сказать. Но Лолла почему-то верит в него:
— Ну, что ты скажешь?
Он что-то на это сказал, а что — сказать трудно. Его волосы почему-то притягивают внимание больше, чем то, что под ними. И все же прононс у него не деревенский, скорее такой как бы норвежский. Среди его волос вдруг отыскивается информация о том, что в эту страну он ездил учиться. На ландшафтного дизайнера. Вот-вот. Это как раз такой тип, от которого обществу никакой пользы, но его на всякий случай держат: вдруг пригодится. Когда кому-нибудь потребуется кровь или органы. Но ему и отдавать нечего. Кроме спермы. Совершенный донор спермы. Оцените коварство Лоллы, черт бы ее побрал! Она выбрала себе совершенно пустой экран, чтобы ребенку достались только ее файлы. Они перебирают будущие имена. Лолле хочется назвать его Халлдором в честь ее папы. У Дизайнера на этот счет своего мнения нет. Я молчу и смотрю то на ее пузо, то на его ширинку. Но никакой связи между ними не вижу. По крайней мере, такой связи, какая есть между мной и мамой. Мама настраивается на «демократичный» канал и улыбается Стебби Дизайнеру, явно чересчур натянуто:
— Ты знаешь, мы тебе всегда рады, — говорит она и наливает в его чашку кофе.
— Да, спасибо, — отвечает он, улыбается такой акранесистой улыбочкой и забеляет кофе молоком. Оно поднимается в чашке, как холодная сперма в горячей крови.
У меня изо рта вылетает:
— Эй… А ты уже раньше этим занимался?
— Чем? — спрашивает он.
— У тебя еще с кем-нибудь так было?
Лолла стреляет в меня глазами через стол, и я пытаюсь спастись, быстро улыбнувшись дурацкой невинной улыбкой. Дизайнер перестает пить кофе, ставит чашку на стол, поудобнее устраивается в своей кофте и без тени иронии произносит:
— А-а, ты в этом смысле… Ты хотел спросить, есть ли у меня еще дети… Нет, это первый…
— А ты никогда не думал посвятить этому жизнь? — продолжаю я.
— Не-е, одного раза хватит… — говорит он и смеется, как будто сказал что-то сверхоригинальное.
— А ты этим заинтересовался, Хлин? — спрашивает Лолла. С целыми 3,5 кг подтекста.
— Ага.
— Ты, наверно, хочешь его спросить, как именно он это сделал.
И смех.
— Попробуй. Это здорово, — ехидно прибавляет она.
Опять смех.
— Да я не о том. Я уже пробовал, — говорю я; на мне мамин взгляд.
— И что, не вышло? — продолжает Лолла.
— Ага. Хотя никогда не знаешь, вдруг от тебя кто-то забеременел… на стороне.
— Ой, правда? — невинно спрашивает мама.
Далее небольшая пауза, пока мне не удается перевести разговор обратно на акранесца:
— Нет. Я просто тут подумал о маме, что если ей опять захочется забеременеть, то, может, вот он…
— Да что ты! У меня других забот хватает, — со смехом перебивает мама.
— Да. Наверно, хватает, — говорю я.
— Хлин у нас юморист, — объясняет Лолла Дизайнеру, который сидит и смотрит на меня, как садовый архитектор.
— Нет-нет. Я тут подумал, а не стать ли мне донором спермы, — говорю я, когда мама отсмеялась, а Лолла отулыбалась.
Хотя неясно, понял ли Дизайнер мои последние фразы.
— Донором спермы! — восклицает Лолла.
— Ага. Или как это называется? Ассистент? Или… — Я замолчал, так и не сказав «спермопроводчик».
Однако между нами воцаряется беременное молчание. И мы все сидим, как семья дураков, мы втроем — как «белый сброд», род такой захудалый, что уже и плодиться не может, три последних динозавра на приеме у доброго ученого Стивена Дизайнерса, который решил спасти вид от вымирания.
— Неплохая, должно быть, работенка, — говорю я, чтобы разрядить атмосферу.
— Ах да, Хлин, ты же у нас безработный. Наверно, это тебе подойдет, — говорит Лолла.
— Ага. О такой работе можно только мечтать, — смотрю на донора, — сколько тебе… — отвожу глаза, — как ты думаешь, сколько за такое платят? — Реакция негативная. — У вас, ну, у тех, кто этим занимается, есть какое-нибудь объединение там? — Густое молчание. — Ну, профсоюз? Хотя нет, вы, наверно, по собственной инициативе…
Я закончил. Говорить о реакции трудно. Дизайнерс кашляет. Лолла смотрит на кофейник. Я наливаю себе кофе. Мама:
— Ну, как у вас там в Акранесе, садов много?
* * *
Я не могу определиться. Я не могу решить, надеюсь ли я на то, что Лолла не доносит этот плод именно из-за того, что отец — он, или наоборот. Не знаю, что лучше. Я его ненавижу. Дизайнерса. Я надеюсь, что отец не он. Надеюсь, что отец не он, и в то же время, что это не я. Я надеюсь… Да. Или как?… Наверно, нет ничего страшного в том, чтоб заиметь ребенка со своей мамой. Хотя нет… Он импотент. Его сперма застывает, как воск. В душевой в бассейне в Акранесе он беструсово машет своим садовым пустоцветом. Они так долго пытались… А сейчас уже поздно. Что сделано, то сделано. Или как?… Тимур — полная клиника. Его все время на чем-то клинит. Ему бы удалось обезводить Лондон.
