– Официант, – подозвал Шолмс, – принесите письменные принадлежности.
Он что-то написал и снова подозвал официанта:
– Отнесите это письмо консьержу в дом напротив. Думаю, это вон тот человек в картузе, который курит у входа.
Прибежал консьерж. Ганимар представился ему главным инспектором, а Шолмс поинтересовался, не приходила ли сюда утром в воскресенье некая молодая дама в черном.
– В черном? Да, около девяти часов, та самая, которая заходит на третий этаж.
– Вы ее часто видите?
– В последнее время частенько, а в последние две недели – почти каждый день.
– А после воскресенья?
– Только один раз… не считая сегодняшнего дня.
– Как, она пришла?
– Она здесь.
– Она здесь?!
– Уже десять минут. Ее экипаж ждет на площади Сен-Фердинан, как обычно. Да, точно, я столкнулся с ней на пороге.
– А кто живет на третьем этаже?
– Двое. Мадемуазель Ланже, модистка, и господин, месяц назад снявший под именем Брессона две меблированные комнаты.
– Почему вы говорите «под именем»?
– Мне кажется, что это имя вымышленное. Моя жена у него убирается. Так вот, у него нет и двух рубашек с одинаковыми инициалами.
– Чем он занимается?
– Что вам сказать? Он почти всегда отсутствует. Три дня как не возвращался.
– А возвращался ли он ночью с субботы на воскресенье?
– Ночью с субботы на воскресенье? Погодите-ка, дайте вспомнить… Да, в субботу вечером он пришел и больше никуда не отлучался.
– Что это за человек?
– Честное слово, даже не знаю, что и сказать. Он всякий раз меняется! То он высокий, то маленький, то толстый, то щупленький, то брюнет, то блондин… Я не всегда его узнаю.
Ганимар и Шолмс переглянулись.
– Это он, – прошептал инспектор, – это точно он.
В какой-то момент старый полицейский растерялся. Можно было судить об этом по тому, как он судорожно сглотнул и сжал кулаки.
Шолмс, хотя и был хладнокровнее, тоже ощутил, как защемило сердце.
– Смотрите, – сказал консьерж, – вот эта девушка.
Мадемуазель действительно вышла из дома и пошла через площадь.
– А вот и господин Брессон.
– Господин Брессон? Который?
– Да тот, с пакетом в руке.
– Но он не обращает на девушку внимания. Она одна идет к экипажу.
– А-а, по правде сказать, я никогда не видел их вместе.
Полицейские встали. При свете фонарей они рассмотрели мужчину, удалявшегося в направлении, противоположном площади.
– За кем вы предпочитаете следить? – спросил Ганимар.
– За ним, черт возьми! Это крупная дичь.
– Тогда я буду следить за девушкой, – предложил Ганимар.
– Нет, нет, – поспешно ответил англичанин, который не хотел открывать Ганимару подробностей дела, – я знаю, где найти эту девушку. Идите со мной.
Держась на расстоянии, временами прячась за пешеходами и киосками, они начали преследование Люпена. Делать это было несложно, потому что он не оборачивался и шел быстро, слегка прихрамывая на правую ногу. Прихрамывание было таким легким, что лишь натренированный взгляд наблюдателя мог это заметить. Ганимар сказал:
– Кажется, он хромает. – И добавил: – Эх, два-три полицейских – и мы схватили бы нашего приятеля! Мы рискуем упустить его из виду.
Но до порт де Терн ни одного полицейского видно не было, а после выхода за крепостные стены Парижа им не приходилось рассчитывать на чью-то помощь.
– Разделимся, – сказал Шолмс, – место тут пустынное.
Это был бульвар Виктора Гюго. Они пошли каждый по своей стороне тротуара, вдоль деревьев.
Так они двигались двадцать минут, пока Люпен не свернул влево и не вышел к Сене. Там они увидели, что Люпен спускается на берег. Он оставался внизу несколько секунд, и они не могли видеть, что он делает. Потом он поднялся на набережную и двинулся дальше. Они прижались к столбам кованой ограды. Люпен прошел прямо перед ними. Пакета в руках у него уже не было.
Когда он удалился, из-за угла дома появился какой-то субъект и проскользнул между деревьев.
Шолмс прошептал:
– Мне кажется, этот тип тоже следит за ним.
– Да, похоже, мы видели его по дороге.
Преследование возобновилось, усложнившись из-за присутствия незнакомца. Люпен вернулся тем же путем, снова прошел через порт де Терн и вернулся в дом на площади Сен-Фердинан.
Консьерж закрывал дверь, когда появился Ганимар.
– Вы видели его, не так ли?
– Да, я зажигал газ на лестнице, а он открывал дверь ключом.
– С ним никого не было?
– Никого, у него никакой прислуги. Он никогда не ест дома.
– А черного хода здесь нет?
– Нет.
Ганимар сказал Шолмсу:
– Проще всего было бы мне остаться у дверей Люпена, а вам пойти за полицейским комиссаром с улицы Демур. Я напишу вам записку.
Шолмс возразил:
– А если за это время он сбежит?
– Но я же остаюсь здесь!
– Битва один на один с ним будет неравной.
– Но не могу же я вломиться к нему, у меня нет на это права, тем более ночью.
Шолмс пожал плечами.
– Если вы арестуете Люпена, никто не будет придираться к тому, как именно вы его арестовывали. Да и вообще, о чем речь? Нам нужно только позвонить. А там посмотрим, что делать дальше.
Они поднялись на этаж. Двустворчатая дверь находилась на лестничной клетке слева. Ганимар позвонил. Никакого ответа. Он позвонил снова. Никого.
– Заходим, – прошептал Шолмс.
– Да, идем.
Тем не менее они замерли с нерешительным видом. Как люди, колеблющиеся в момент совершения решительного поступка, они боялись действовать, им все еще казалось невероятным, что Арсен Люпен находится тут, совсем рядом с ними, за хрупкой перегородкой, которую можно было разбить ударом кулака. Оба они слишком хорошо его знали, этого дьявола во плоти, чтобы допустить, что он даст себя так глупо схватить. Нет, нет, тысячу раз нет, его там уже не было. Через соседние дома, по крышам, по заранее заготовленному ходу он должен был скрыться, и снова они схватят одну лишь тень Люпена.
Они вздрогнули. Едва уловимый шум, словно легкий шелест в тишине, донесся из-за двери. У Шолмса и Ганимара возникло впечатление, уверенность, что Арсен Люпен все-таки внутри, за тонкой деревянной перегородкой, что он слушает их, что он их слышит.
Что делать? Ситуация становилась трагической. Несмотря на хладнокровие двух матерых детективов, оба так сильно переживали, что им казалось, будто они слышат биение своих сердец.
Ганимар обменялся с Шолмсом взглядом и с силой ударил кулаком по створке двери.
Послышался шум шагов, как будто никто и не пытался спрятаться.
Ганимар толкнул дверь. Навалившись плечом, Шолмс выбил ее, и они бросились вперед.
И тут же остановились как вкопанные. В соседней комнате раздался выстрел. Затем еще один – и звук падающего тела…
Войдя, они увидели человека, приникшего лицом к мраморной плите камина. Револьвер выпал у него из рук. Его сотрясали предсмертные конвульсии.
Ганимар нагнулся и повернул к себе голову мертвеца. Лицо было в крови, которая текла из двух больших ран – на щеке и на виске.
– Его не узнать, – прошептал Ганимар.
– Черт возьми, – закричал Шолмс, – это не он!
– Откуда вы знаете? Вы даже на него не взглянули.
Англичанин рассмеялся:
– Так вы считаете, что Арсен Люпен из тех, кто кончает жизнь самоубийством?
– Однако мы полагали, что узнали его, увидев на улице.
– Мы полагали, потому что хотели в это поверить. Мы одержимы этим человеком.
– Тогда это один из его сообщников.
– Сообщники Арсена Люпена не кончают жизнь самоубийством.
– Тогда кто это?
Они обыскали труп. В одном его кармане Херлок Шолмс обнаружил пустой кошелек, в другом Ганимар нашел несколько луидоров. Ни на белье, ни на одежде никаких меток не было.
В большой дорожной сумке и в двух чемоданах не оказалось ничего, кроме вещей. На камине – стопка газет. Ганимар перелистал их. Во всех говорилось о краже еврейской лампы.
Часом позже, уже уходя, Ганимар и Шолмс знали об этом странном персонаже только то, что их вторжение привело его к самоубийству.
Кем он был? Почему покончил с собой? Как был связан с делом о еврейской лампе? Кто следил за ним во время прогулки? Столько вопросов, один сложнее другого, столько загадок…
Херлок Шолмс лег спать в плохом настроении, а проснувшись, получил по пневматической почте письмо следующего содержания:
«Арсен Люпен имеет честь известить вас о своей трагической кончине под именем господина Брессона и просит присутствовать на погребальном шествии, на отпевании и захоронении, которые состоятся за счет государства, в четверг, 25 июня».
Глава 2
– Видите ли, старина, – сказал Шолмс, протягивая Вилсону пневматическое письмо от Арсена Люпена, – во всей этой авантюре больше всего раздражает то, что я постоянно чувствую на себе взгляд этого дьявольского господина. Ни одна из моих самых сокровенных мыслей от него не ускользает. Я действую как актер, все шаги которого четко определены мизансценой: идти в определенную сторону, говорить, что предписано, потому что так указывает высшая воля. Вы понимаете, Вилсон?
