– А мне ее жаль, – бросила в темноту. – Жила себе девка, горя не знала, и тут на тебе! Неведомый воздыхатель, жуткие преследователи, потом хранители. Грустная история.
– Девка очертя голову совалась во все битвы, бросалась на мечи, однако тщетно. И что прикажешь делать, если хочется умереть, а не выходит?
Верну передернуло. Мама, мамочка, все меньше нравится сказка! Хочешь войти в дверь, а там закрыто, лезешь в окно – заколочено, норовишь через крышу – там наглухо забрано досками.
– Чего ты хочешь от меня?
– Так я уже все сказал, – усмехнулся незнакомец из темноты. Всхрапывал конь, бил копытом, только всхрапывал так, что подумала бы – медведь ревет, копытом скребет землю так, что в пятках отдается. – Погибнуть на мече не получилось, хранители не дали. Знай себе живи-поживай.
Ой, мама-мамочка!.. Какое-то время молчала, словно онемела, ослепла и оглохла разом. Так, значит… так, значит…
– Девчонка из рассказа – я? Ты послал за мною темных?
– Дурачье! – оглушительно рассмеялся незнакомец. – Благоверный твой оказался им не по зубам. Одному он вспорол брюхо от ребра до ребра, другому вырвал горло, кто-то и вовсе без головы остался.
Бежать, сейчас же! Меч наголо, иссечь наглеца крест-накрест и – скок на Губчика!
– И что дальше? Снова в погоню за Костлявой?
– Да!
– Не набегалась? – под громогласным хохотом крона дуба зашелестела, будто под порывом ветра, а ведь не было того и в помине! И птицы молчат в эту рассветную пору. – Тебя к ней не подпустят даже близко!
Девятеро даже не спешились. Покоились в седлах будто истуканы. Раскрыв рот, Верна превратилась в десятое неподвижное изваяние. Они не подпустят Костлявую, не подпустят…
– Ты останешься на этом свете, – усмехнулся незнакомец. – И наконец будешь моей.
– Почему я?
– Мне подойдет не всякая.
– Уже плачу от счастья!
– Лучше смейся.
– Я дура. На мне невинная кровь. Из-за меня гибнут люди! Я никому не приношу счастья!
– Болтаешь много. Язык бы тебе подрезать.
– Нарисовался ухажер, ровно с неба упал! Будьте нате!
– Целая жизнь впереди, узнаешь.
Верна замолчала, исподлобья косясь в тень дуба. Светало, мрак посерел, под деревом проглядывало огромное сажное пятно, человек и лошадь, оба громадные, необъятные. Что сделать, если хочешь войти в дверь, а не пускают? Ты в окно – а там заколочено? Девятеро не дадут умереть, где он их только нашел? И ведь на самом деле не дадут. Пусть сомневаются дураки и те, кто не видел их в деле. Пусть неверующие спросят у «серебряных» и коффов – может быть, еще не зажгли погребальные костры на истребленной заставе. Безрод потерян, жизнь все никак не оборвется, можно ли придумать нечто худшее? Мучение без намека на успокоение. И тут появляется некто и говорит, будто давно искал, белый свет обошел в поисках. Какая девка не раскрыла бы рот, когда впереди маячит призрак спокойной жизни?
– Ты, наверное, не понял… на мне кровь безвинных. Я – дура! Из-за меня люди погибли!
– Я прощаю тебя. – Сказочник рассмеялся.
– А может быть, ты душегуб?
– Самая тебе пара, – усмехнулся. – Гусь да гагара.
Тоска без радости, пьешь чашу и не можешь осушить. Прощай, Безрод, прости за все. Может быть, с этим сказочником найдется то, что так упорно искала, – дом и успокоение. А не найдется – пусть хоть кому-то будет хорошо. Ты смотри, годы прошли, а не забыл… Девки-дуры мечтают о таких женихах, чтобы любил тебя одну и на других даже не смотрел.
– Я…
– Ходу назад не будет. Подумай. Слово дашь – назад не заберешь.
– Согласна. Но кое-что хочу узнать до свадьбы. Будто ветер пронесся в кронах.
– Спрашивай.
– Это ведь ты сватался, когда мне было двенадцать лет?
– Да. Только ничего не вышло.
Зашуршала трава, и в круг света, потряхивая длинной черной гривой, вошел жеребец незнакомца, невероятный, немыслимый, исполинский коняга. С эдакой мощной грудью он мог бежать по молодому лесу напрямки, не отворачивая, в следы от копыт слилась бы вода, и для пичуг сделался водопой, толстенные ноги уверенно попирали землю – Верна краем глаза даже покосилась на собственное бедро. У самого костра вороной остановился, пригнул тяжеленную голову и обнюхал новоиспеченную невесту хозяина. Во лбу жеребца горела белая звезда, и Верна попятилась, ровно увидела привидение.
– Конь здоровенный, черный, ножищи толстенные, как топнет копытом, двор сотрясся… – не в себе повторила Верна. – Твоего коня видела у нас во дворе!
– Да.
– Почему ты не понравился отцу?
– Я мало кому нравлюсь.
– И все же?
– Ты еще не поняла? – Сказочник таки сделал последний шаг, присел у костра, и на Верну уставились памятные глаза. Избела-небесные, ледоватые, холодные, стылые…
Отчий берег, пришлые дорубают хозяев, родина в дыму и пожарищах. Полоумную от злобы и полумертвую от ран загнали в глухой угол. Какой-то вой с холодными серыми глазами на перепачканном кровью и гарью лице выбил меч из рук и едва не уволок на плече, будто куль с мукой… и теперь на Верну в упор смотрели глаза Безрода, иногда голубые, иногда серые, но безусловно узнаваемые. Не было Сивого тогда с налетчиками, никаким ветром не могло его занести в дружину Крайра, и не заносило! Вот чьи глаза смотрели вовне из глубин ее злой памяти и заставляли кусать все живое в припадках остервенения! Серые, холодные глаза на лице, перепачканном потом, кровью и гарью. Глаза Безрода, лицо чужое, и какое-то странное неуловимое сходство смазывало черты обоих в один образ.
– Ты убил моих?
Челюсть незнакомца тяжеловесно качнулась, и тот покачал головой.
– Крайрова работа. Не в моем обыкновении убивать родню.
– А кровь на лице и доспехах?
– Дружинники твоего отца храбро дрались, но не желали подпустить меня к тебе.
– А Грюя… – Голос дрогнул.
– Зарубил я. Ты не должна была выйти осенью замуж и не вышла.
Вышла раньше, весной. Озноб, этот необоримый озноб… А если встать на негнущиеся ноги и врезать сказочнику по бороде? Безрод говорил, что лишить сознания обладателя такой челюсти очень трудно, наверняка не получится, но если не дать выход бушующему злу, сердце просто разорвет.
– Не убейся, – хмыкнул. – Мы с тобой одного поля ягоды.
– Да, – прошептала Верна. – Сволочь женится на сволочи. Я, кажется, начинаю понимать отца.
– Ты отдала бы за меня свою дочь? – Сказочник подошел ближе и протянул руку.
– Удавилась бы, не отдала. – Жених, как пушинку, вздернул невесту на ноги и усадил на бревно. – Сама не знаю почему.
– Вот и он не смог. Никогда не спрашивала, отчего обрядил тебя в кольчугу вместо сарафана и сунул в руки меч заместо прялки?
– Он всегда хотел сына…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
