Короче, все теперь ремейк: труба пониже, дым пожиже. Наш модус нынешний таков – сплошной простор для балагуров: ремейк «Кубанских казаков», каким бы снял его Сокуров. Где некогда дымились щи – теперь вода с листом капусты. И декорации нищи, и диалоги безыскусны, и накрывается прокат, и всем пустые залы прочат, и палачи играют так, что жертвы им в лицо хохочут… Причины долго объяснять. Важней понять – без слез, без стона: ремейк чего сегодня снять, чтоб как-то выглядеть пристойно, чтоб видом этого кина дивить окрестную планету? Допустим, «Клятва»: ни хрена. Артиста нет, статистов нету, лишь рабство прежнее, на ять, но никакой Чиаурели не смог бы Сталина сваять из этой падали и прели. Чего б изысканней найти, чтоб интеллект, душа, свобода? Ремейк, допустим, «Девяти» тех дней из роммовского года – но где сегодня физик наш? Его, увы, не видно близко – есть только сколковский муляж и программисты в Сан-Франциско. «Кавказской пленницы» ремейк сегодня делать страшновато – нас превратят за это в стейк бойцы крутого шариата, поскольку там большой процент успешных в прошлом командиров, а на сааховский акцент, глядишь, обидится Кадыров… В истекшем, собственно, году имелся ряд поползновений устроить, к общему стыду, ремейк «Семнадцати мгновений», про все шпионские дела. Могла бы быть икона стиля, чтоб Чапман Штирлицем была и там по Родине грустила, – и я бы мог, забывши стыд, поверить в то, что Чапман – Штирлиц, но что по Родине грустит… Пардон, ребята, вы ошиблись.
Какой еще придумать фон для наших грустных опасений? Вот есть «Осенний марафон»: назвать его «Смартфон осенний» – и выдать, сохраняя дух, кино о новых блудодеях: как муж метался между двух и наконец послал обеих. Его и я сыграть бы мог, но нет: прокатчик смотрит хмуро. Тут политический намек увидит новая цензура. Вот если б он, могуч и лих, закончил бой души и тела, женившись сразу на двоих… Но это будет слишком смело.
Иные, радостно оря, хотят движухи и раскачки – ремейк, допустим, «Октября» иль, для начала, той же «Стачки». Добра не ищут от добра, порочить классику неловко – но для ремейка «Октября» нужна огромная массовка. Сегодня правда такова, что наш народ почти бесплотен – массовки сыщется едва на Триумфальной пара сотен, ОМОНа больше в десять раз: кулак и вот такая пачка… А что до «Стачки», так у нас уже давно, по сути, стачка: набрали воду в решето и носят с труженицким видом… Здесь не работает никто. Но вы не бойтесь, я не выдам. Здесь получился бы один – как мощный дуб среди поленниц – ремейк «Великий гражданин», точней, «Великий иждивенец». Уж коль мы ищем образцов, боюсь, на данной фазе цикла – у нас же цикл, в конце концов! – мы все живем в ремейке «Цирка»: герои, душу веселя и честно радуясь друг другу, «Мы едем, едем, вуаля!» – поют и носятся по кругу. Надежды сводятся к нулю, арену тихо подминая… Но я по-прежнему люблю тебя, страна моя родная, любовью верного сынка, который зол и неприкаян, хоть ты не так уж широка, и он уже не как хозяин. А я б еще в виду имел – прошу запомнить эту фразу, – что после «Цирка», например, была «Весна».
Хотя не сразу.
Элегическое
Вроде трижды сменилась эпоха, но опять меня сводит с ума переписка лукавого Коха с Шендеровичем Виктором А. Что-то новое слышится в тоне – иссякающий тестостерон? – этих писем о давнем разгоне, некрасивом с обеих сторон. Признаю не без легкого вздоха, не без тайной уступки врагу, что ни роль, ни позицию Коха безупречной признать не могу, – но не ведаю, кто безупречен. Все дву смысленны, всех развезло: разве только Сурков или Сечин – безупречное, чистое зло. Разве много различий нароешь меж бойцами, помилуй их Бог? Лучше пишет пока Шендерович, но быстрей развивается Кох; несмотря на тогдашние страсти, их позиции в чем-то сродни – в отношении к нынешней власти вроде сходятся оба они… Не скажу, что совсем они близки, но на нынешнем, блин, рубеже мне мерещится в их переписке состраданье друг к другу уже. Я и сам по себе замечаю – по тому, как потеют очки, – что былых оппонентов встречаю с умилением даже почти. Пусть признанья мои некрасивы – но признаюсь, слезу уроня: уникальные те коллективы раздражали понтами меня, и Гусинского, честное слово, не считал я героем в плаще, потому что он был за Лужкова, а Лужков мне казался ВАЩЕ; но такие суконные рыла нас теперь потянули ко дну, что страна нас почти примирила и забросила в шлюпку одну. Разногласия, лево и право и другие людские дела отступают при виде удава или крысы размером с вола, а война олигархов и Коха не сказать, чтобы стала пустой, – просто им одинаково плохо под одною навозной пятой. НТВ, разумеется, краше, чем семейственно-царственный дом, но на фоне движения «Наши» их уже различаешь с трудом. Как действительность ни приукрась я, к нам она повернулась спиной. Что идейные все разногласья перед ликом породы иной?! Общий путь оказался недолог. В споры я и теперь вовлечен, но расскажет о них антрополог – идеологи тут ни при чем. Все сравнялись на фоне кретинства в изменившейся круто стране: вон премьер на коньках прокатился, надпись «Путин» неся на спине… Вон и суд, осознав свое место и застыв перед новым вождем, признает незаконность ареста для того, кто уже осужден, – не поверишь, какая уступка! Гуманизма почти торжество… Все раскачано, зябко и хрупко, и больно, и по сути мертво, – так что Кох с Шендеровичем, скажем, повторяя все те же круги, по сравнению с этим пейзажем не такие уж, в общем, враги, хоть Альфред оппонента ругает, да и Виктор ответы припас…
Лишь одно меня нынче пугает: ведь не кончится это на нас? Ведь потом, с нарастанием фальши, с продолжением дрожи в верхах, – деградация двинется дальше, и настанет такое, что ах. По сравнению с обликом новым (не спасут валерьяна и бром!) будут выглядеть Сечин с Сурковым абсолютным, бесспорным добром. И в кровавой дымящейся каше, возвратившей страну в мезозой, мы припомним движение «Наши» с ностальгической пьяной слезой.
Премьеру России, как если бы он действительно позвал нас с Ефремовым послушать выпуск программы «Поэт и гражданин»
При участии М. Ю. Лермонтова
За все, за все тебя благодарю я —
Остановлюсь нескоро, коль начну.
За то, что ты, двенадцать лет царуя,
Отстроил телевизор и Чечню,
За олигархов равноудаленье,
За партии, застывшие в строю,
Медвежий труд, терпение оленье
И силу лошадиную твою;
За кризис, без дефолта проходимый,
За жесткий стиль и в голосе металл,
За наш стабфонд, и впрямь необходимый,
Чего бы там и кто бы ни роптал,
За прекращенье всяческих политик,
За торжество стабильности взамен,
За Родину, что, словно паралитик,
Трясет головкой, но встает с колен;
За наш парламент, думающий хором,
За «Наших» в оголтелом кураже,
За Петербург, рождение в котором
Престижней всякой знатности уже;
За прессу во всемирной паутине,
За посрамленье вашингтонских рыл…
Устрой лишь так…
Заводное
Затмивший собой многорукого Шиву, на благо страны упираясь, как вол, ведущий политик уселся в машину и с пятой попытки машину завел. В кругу подчиненных, от ужаса влажных, в кругу умиленных приспешничьих рыл он также решил углубиться в багажник и с третьей попытки багажник открыл.
А в это же время, спеша обалдело заткнуть возмутителя русской земли, решили завесть на Навального дело и с третьей попытки его завели. Он был консультантом, опасный повеса, хотя не платили за это монет, – и дал между делом главе Кировлеса какой-то не слишком полезный совет. От этого в мире случились убытки, финансовый кризис, седые виски – и даже на Родине с первой попытки не могут теперь ничего завести.
Меня не особенно радуют фронда, кухонные споры, кометы вино – но, судя по виду народного фронта, страну в безнадежный тупик завело. Мы как-то синхронно лишились подпитки – ни смысла, ни страсти, ни денег хотя б, – и это случилось не с первой попытки, а минимум с третьей, считая Октябрь. Исчезла не только газетная вольность, но даже энергия прежних времен. Воскликнем: «Сусанин, куда ты завел нас?!» – но где тот Сусанин? Не Путин же он? Не жду возвращенья советских идиллий, но чем предпочтительней жидкая грязь? Страну многократно туда заводили, и с энной попытки она завелась.
Боюсь, не помогут ни порции дуста, ни лесть и посулы грядущей орде – вот-вот тараканы у нас заведутся такие, каких не бывало нигде. Пока в интернете они колобродят, но скоро размножатся, как испокон, – да что и заводится там, где заводят седьмое столетье один патефон?
Реальность, похоже, разделась до нитки, смутив современников телом нагим. Все четче я вижу, что с новой попытки все это закончится чем-то другим. Не знаю покуда ни даты, ни года, – лажаться с конкретикой нам не впервой, – но кончен завод византийского хода, и вскорости лопнет маршрут круговой. Не то чтобы солнце свободы восходит, но как-то не греет привычная ложь.
Меня, если вдуматься, это заводит.
