ХОРОМ Какое небо голубое!
Юбилейное
К юбилею Первого канала
Есть в атмосфере Первого канала один микроб, живущий только в нем: чего бы к ним в эфир ни попадало – немедленно становится враньем. Его эффект настолько абсолютен, так властно обаянье прилипал, что, в гости к ним заехав, даже Путин под эту власть жестокую попал. Как мощный лев-самец, явившись к прайду, он грозно раскрывал премьерский рот – и виделось: сказать он хочет правду! Но выходило все наоборот, и триумфальным маршем из «Аиды» все снова покрывалось: трям-трям-трям! От Эрнста исходящие флюиды его гипнотизировали прям. Он и в начале встречи, и в финале хотел во всем признаться, как герой… но, боже, не на Первом же канале! Пошел бы он хотя бы на второй! Тут все равно – хоть лидер, хоть премьер вам: всех поглощает гибельный провал. Того, что есть, – нельзя сказать на Первом. Их Березовский так заколдовал, все это на глазах у миллионов, иванов и семенов, кать и надь, – недаром он проклятьем заклейменов, и познер в этом что-нибудь менять.
Когда они там Путина встречали, то даже стены излучали стыд. «Теракт раскрыт», – признался он вначале. Назавтра мы узнали: не раскрыт. До явного юления унизясь и снова попадая в «молоко», он говорит: «Легко проходим кризис». А то он сам не видит, как легко! Сочувствие к простому человечку его не загоняет в магазин, не покупает он, допустим, гречку, не заливает в бак себе бензин, не видит очевидного бесславья, не чувствует разросшихся прорех, – но есть же президентское посланье о том, что мы просели больше всех! И чтобы вслух стране сказать про это, отстаивая собственную честь, он мог пойти на «Сити» и на «Эхо» – «Газпром» все тот же, но свобода есть, – и все бы благодарны были хором, как благодарны трезвому врачу… Но он пошел на Первый, на котором – довольно, повторяться не хочу.
Потом он выдал новую причуду, опять попав под Костины лучи: в эфире оппозиция повсюду, и врет, какую кнопку ни включи. Допустим, он мотается по свету, пускай не видит местных телерыл, – но что ее нигде ни разу нету, ужель Сурков ему не говорил? Ведь он же рапортует об успехах: «Еще не вся зачищена печать, но от экрана мы отжали всех их, теперь и ящик незачем включать!» А то, что врут они, – чего ж такого, история же катится вперед: Немцов не врал, как видим, про Лужкова, быть может, и про Путина не врет, – так дай ты им сказать, врунам и стервам, дай отчитаться, не сочти за труд! (Но только, ради бога, не на Первом. У них на Первом даже стены врут.)
Но главное, что здесь меня пугает, – простите, если выйдет не в струю, – пускай он оппозицию ругает, пускай он хвалит партию свою, про это нам давно неинтересно, мы вот как насмотрелись этих див, – но, господа! Когда он хвалит Эрнста – он тоже был, выходит, неправдив?! Не может быть! Они ж варили кофе, к полуночи устроили аврал, и он сказал – вы умницы и профи! И тоже, получается, наврал?! А в паузе, опять хваля кого-то – мол, нам не страшно, если много дел, – «Мне нравится, – сказал, – моя работа». И так при этом странно поглядел, что если б дева, без угроз и криков, а глядя, как печальный крокодил, сказала вслух: «Ты нравишься мне, Быков», – на выстрел я бы к ней не подходил.
А впрочем, тут лукавить нет расчета. Себя давно не любит вся страна. Кому здесь, в общем, нравится работа? И Эрнсту-то не нравится она. Он сам бы – так я думаю – с восторгом не врал бы и себе не изменял, чтоб в кадре пахло жизнью, а не моргом…
Но он не может. Первый же канал.
И, отдых дав разгоряченным нервам, поздравлю Эрнста русским языком предельно честно – я же не на Первом, я больше вообще ни на каком: будь счастлив, милый друг! Пари, как демон, не прерывай надсадного труда и будь уверен: то, что ты наделал, Россия не забудет никогда.
Частушечное
Как на Киевском вокзале президенту показали. Он сказал презрительно: «Неудовлетворительно».
О народная частушка, прочим жанрам нос утри! С виду девочка-простушка, но пророчица внутри. Сколько дерзости, запала и отваги, я б сказал! Почему же так запала ты на Киевский вокзал? Стал любимой цацкой-пецкой он для множества сердец. Есть же Курский, Павелецкий, Ленинградский наконец! Но за много лет отсюда перст народный указал: средоточием абсурда будет Киевский вокзал. Все Отечество обшарьте – но в эпоху двух нулей на обширной нашей карте нету места веселей. И чего тут не бывало! Список длинен и высок: бомжу нищенка давала тут за булочки кусок; здесь же рядом – чудо в перьях! – ставят бабу-автомат: сзади кинешь пять копеек – впереди течет томат… И на этом же вокзале – мы традициям верны – милицейских наказали главным блогером страны.
С электрички вылезали, президента видели! Блин, на Киевском вокзале – а как будто в «Твиттере».
О приезде не трубили (брешут вражьи голоса, будто все автомобили проверяли три часа). Полон праведного гнева, он ворвался на вокзал, глянул вправо, глянул влево…
– Где милиция?! – сказал.
Говорит помдеж в испуге, заслонив собою дверь:
– Нет милиции в округе, мы ж полиция теперь! Как на Киевском вокзале всех ментов переназвали, нет ментов, одни понты, и придумал это ты!
Но Медведев не дослушал и на крайнего в упор гнев начальственный обрушил: «Нет милиции?! Позор! Их на ваш вокзальный замок нужен целый легион! Почему не вижу рамок? Рамки где?!» – воскликнул он. Тошно рыцарям охранки, как японцам – от Курил. Им никто про эти рамки ничего не говорил. Где им было ждать такого в этот зимний день сырой? Он же верит в силу слова, виртуальный наш герой. Он, попав случайно в дамки, верит, Господи прости, что, поставив всюду рамки, можно в них террор ввести. Он тебя пред всем народом уверял, Россия-мать, будто стрелок переводом можно время поменять! Он вчера пред целым миром доискался наконец: коль не звать борца эмиром, то раскается боец! Назовем Россию раем – и окажемся в раю!
«Где Якунин?! – он пролаял. – Я три дня ему даю, чтоб на Киевском вокзале террориста повязали, а иначе о себе вам напомнит ФСБ!»
Озадаченный Якунин свой замаливает грех: ставит рамки, пригорюнен, и досматривает всех. Не попасть сегодня в масть никаким Якуниным: чтоб понять такую власть, надо быть обкуренным.
…Как на Киевском вокзале с чемоданчиком стою, повторяя с видом заи: что мне делать, мать твою? Не уехать ли, пожалуй, выбирая новый риск, – из Отчизны обветшалой, вырождающейся вдрызг? Не уйти ль от наших змиев, от клыков и от клешней – например, в свободный Киев? Но ведь там еще смешней. Что на Киевском вокзале, что в Сибири, что в Казани – всюду та же ерунда, не уедешь никуда.
И вдобавок без базаров намекает внешний мир, что с таких, как наш, вокзалов поезда идут в Каир.
Еленское
Мэр московский, финансовый гений, из всего создающий рубли, нам напомнил масштаб преступлений, совершенных во имя любви. Назовем, например, Менелая, что еще до гомеровых дней, воротить свою Лену желая (как Батурина, только бедней), соответствуя древнему строю, обнажил свой спартанский оскал и разрушил красавицу-Трою так, что Шлиман едва отыскал. Ну и в чем твоя выгода, Спарта? Менелая судить не рискну, но припомню еще Бонапарта, что спалил ради страсти Москву. Так любил он свою Жозефину, сверхдержавы своей госпожу, – из Кремля-де Царь-колокол выну и к ногам-де твоим положу! Не поставив Москву на колени, извини за двусмысленный стих, на святой он закончил Елене: все герои кончают на них.
Я припомню и Мао Цзэдуна: он недавно, что твой сарацин, пол-Китая поставил под дула из любви к ненасытной Цзян Цин. (В узкоглазой стране желтолицей называлась она для братвы Поднебесною Светлою Птицей – то есть тоже Еленой [28] , увы.) Предыдущую бабу покинув за потрепанность и толщину, он везде расплодил хунвейбинов и над ними поставил жену, и кровавая эта мегера комиссаршею стала, прикинь. Так как не было там Селигера, то они мордовали Пекин. За любовь председателя Мао до того расплатился Китай, что по ихним-то меркам немало, а по нашим – кранты, почитай: уничтожена высшая школа, профессуру сослали в гряду – так что, в сущности, случай Лужкова безобиднейший в этом ряду. Он, размахом Батурину тронув, достигал эксклюзивных высот, но ведь вырезать пять миллионов – много хуже, чем схиздить пятьсот. Лучше ради любовного пыла тратить бабки хоть левой ногой – и не важно мне, сколько их было. Все равно бы их схиздил другой. Вон спартанцем разрушена Троя, а Лужков – почему и ценю – завоевывал милую, строя, хоть и строил все больше фигню, и Москва перед целой планетой (недоволен – в Нью-Йорке живи!) так и встала как памятник этой беспредельной и страшной любви, неуклюжая, как Барбаросса, барахольная, как Лужники, вся похожа на нежность партбосса к бизнесмену некрупной руки. В этом слое хозяйственно-властном извратился закон естества: представления их о прекрасном таковы, и любовь такова. Это преданность сверхчеловека с окепленной навек головой беспощадной хозяйке «Интеко», сверхпартнерше его деловой. И гремел ТВЦ-погремушка, и лакей журналистов стращал, и народ их прощал – потому что за любовь не такое прощал. Он спускал воровство и бахвальство летописцу земель и целин, потому что он так целовался, как не мог ни один Хо Ши Мин! Все романтики в нашей округе. Я и сам, если честно, люблю, коль воруют по страсти к подруге, а не вследствие страсти к баблу. Мало лидеров русских, которых уловляли на эти крючки: на российских холодных просторах мы любви не видали почти. На морщинистых лицах забота, никаких куртуазных манер… Если кто-то и любит кого-то, то как Путина любит ЕР. А спросить бы с тоскою глубинной возглавляющих нас Каракалл: ты-то что сотворил для любимой? Сколько выстроил? Сколько украл? Вы пошли б на рисковую меру ради тайных и явных подруг – вы, которые к нашему мэру утеряли доверие вдруг? Ты ходил ли с зияющей раной, из которой все время течет? Ты хоть доллар какой-нибудь сраный перевел на возлюбленный счет? Сколько врал ты – лирически спросим – для скрепленья заветнейших уз?
