— Вы же говорили, что передача происходила в кабинете?
— Н-ну… да!
— А вопрос нужно было срочно решать. Значит, выходит, понедельник.
— Просто Шерлок Холмс!
— И еще, Борис Михайлович… Зря вы мне про водку ничего не сказали. Очень была бы полезная деталь — для «раскола». На таких подробностях люди чаще всего и плывут.
— Про какую водку? — не понял Чайкин.
— Короче, что мы там у него по стопочке вмазали. За успех… Понял? — вместо Виноградова ответил Тихонин.
— Понял. Сам объяснишь Санычу?
Вид у чайкинского шефа был смущенный. Потом, махнув рукой, он выдавил из себя:
— Неудобно говорить даже. Нам с Сергеем после этого Нового года так хреново было! Не передать. И поспорили сдуру — тот, кто первый выпьет, должен другому пятьсот баксов.
— А кто контролировал? — Виноградов ко всяческим спорам и азартным играм относился с пониманием, считая их неотъемлемой составной частью мужской натуры.
— Все на доверии. Под честное слово!
— Неплохо.
— Ну и — сам понимаешь… Теперь я, получается, Сергею полтонны «зелени» должен!
— А официально когда «развязали»? — Владимир Александрович вспомнил недавнее застолье.
— Весной уже. На Восьмое марта, кажется.
— Ага, — охотно кивнул Чайкин. — Ну, ладно, по такому случаю — амнистия! Сводишь нас с Санычем в кабак.
— Без проблем. Хоть сегодня!
— Почему бы и нет?
— Я не могу сегодня, — помотал отрицательно головой Виноградов. — В театр иду.
— Боря, мы, собственно, тоже с тобой вечером… С этим ведь уже можно ехать, разговаривать? — Чайкин вытянул из влажной руки своего начальника-компаньона видеокассету. — Аргумент ведь?
— И факт! Железобетонный.
— Хорошо. Перенесем. Владимир Александрович, спасибо тебе еще раз.
— Действительно, Саныч, класс. Спасибо!
— Когда мне теперь?
— Да я думаю… сам решай! Хочешь выходной на завтра?
— Вообще, Владимир Александрович, давайте так договоримся: планируйте сами работу. Мне важен конечный результат — как сегодня. Раз в месяц смету подавайте и планчик.
— Это ж тебе не в ментовке! Твори, выдумывай, пробуй…
— Идите отдыхайте. А мы тут еще разок кино посмотрим, а потом позвоним… куда надо.
* * *
До метро Владимир Александрович решил пройтись пешком. Он не так уж часто это делал, тем более что Литейный был далеко не самым пригодным для бесцельных прогулок местом в городе. То и дело приходилось уворачиваться от мечущихся вдоль и поперек тротуаров увесистых теток. Здороваться с кем-то смутно знакомым, огибать плотно сбитые, хмурые толпы на остановках… На углу проспекта и улицы Пестеля его чуть не сбил грузовик — и с досады обдал веером грязной, оставшейся после вчерашнего дождя воды. В охотничьем магазине были патроны шестнадцатого калибра — три вида дроби, на гуся и на утку, но билет остался дома, и Виноградов вынужден был потопать дальше, засунув обратно в кошелек несколько тысяч рублей своего «нереализованного спроса». Был шанс, конечно, дождаться кого-нибудь из охотников и попросить взять патроны на чужие документы, но предпринимать что-то, суетиться уже не хотелось.
В открытой двери издательства «Советский писатель» тоскующая гражданка продавала духовную пищу. Это было так трогательно после однообразно пестрых продовольственных витрин, что Владимир Александрович даже остановился:
— Здравствуйте. Что произвели?
— Здравствуйте! Выбирайте, пожалуйста. А вот из нового.
Виноградов взял в руки крохотный сборник. Открыл наугад. Прочел:
В поэзии видно, как мир умирает…Поэзия — боль умирания мира!
Стихи были доверчивые и беззащитные — как грудные дети. Было бы стыдно обидеть — и продавщицу, и неизвестного автора. Потратив немного больше стоимости пачки сигарет, Владимир Александрович купил томик.
Легче на душе все равно не стало.
Всплыло в памяти вчерашнее: крашенный под блондина культурист у входа, бесконечная сумеречность коридора, портьеры — тяжелые, бархатные, мебель, которую можно было назвать старой, но пока еще не старинную… Звуковой ряд: рассыпчатый грохот армейских ботинок, короткая матерщина, визг, попытка возмущенного бормотания. И запах… Такой сладковато-порочный, гигиенический запах должен присутствовать в дешевом борделе, временно занятом под лазарет.
«— Стоять! Лицом к стене!
— Не двигаться!
— Я кому сказал, с-сука…
— А-ах!
— Командир, там, в дальней комнате, — малолетка с мужиком.
— Скажите Солодову, пусть снимет на камеру…
— Оружие ищите. И наркотики!
— Моего не видел?
— Саныч, кажется, там — вторая дверь направо…
— Командир, тут запрашивают, сколько всего задержанных!
— Сколько… Семь, восемь человек? Полна коробочка. Доложи, что около десяти, двое, кажется, несовершеннолетние.
— Наркоту нашли!
— Где?
— Вон в той комнате.
— Саныч, это вроде твой клиент отличился. Действуй!»
Под потолком неуместно и ярко горела люстра. Виноградов нащупал глазами ночник — с раздавленной лампочкой, смятым абажуром. В крошечной кубатуре «глухой», переделанной, видно, из бывшей барской кладовой комнаты царил всеобъемлющий, абсолютный хаос: разбросанная вперемешку одежда, стул, зачем-то наваленный на сползшую к полу постель. По скатерти торопливо расползалось вонючее коньячное пятно.
«— Этого — к остальным! И свободны пока. Документы?
— Вот! А это то, что изъяли.
— Спасибо…»
Спецназовец оторвал от пола слегка оглушенного парня — сначала Виноградову показалось, что на нем не надето вообще ничего, кроме клепаного ошейника. Однако имелась и вторая деталь туалета — не то очень узкие плавки, не то просто широкий шнурок на причинном месте.
В комнате остались двое — Виноградов и тот, знакомый заочно. При галстуке, но без штанов.
«— Присаживайтесь.
— Благодарю! Одеться можно?
— Успеете».
Все верно — то же лицо на фотографии в служебном удостоверении, пухлый бумажник, ключи. Аптечная упаковка.
«— Что это?
— Клофелин.
— Зачем?
— Гипертоническая болезнь. Давление снижать.
— Неужели? Может, для другого для чего? Знаете, как проститутки на вокзалах: капнут в водочку, и привет! В лучшем случае без денег проснешься, а то и вовсе навсегда заснешь.
— Я тоже криминальную хронику читаю, не надо! Там, в бумажнике, справка. И рецепты, хотя не обязательно…
— Да, верно. Предусмотрительно поступаете!
— Пытаюсь. Чтоб в подобных ситуациях вопросов не возникало.
— Постоянно с собой такую аптеку таскаете? Смотрю — клофелин, валидол, еще что-то такое. Это все не наркосодержащие?
— Это не наркотики, товарищ… не знаю звания и имени-отчества?
— Не важно!
— Как скажете. А насчет аптеки если… Третий год на лекарствах. Сначала — атеросклероз, а потом и до инфаркта доработался. Мог на инвалидность уйти, но… Я оденусь?
— Я скажу, когда можно будет.
— Это издевательство! Мы с вашим генералом каждую неделю…
— Заткнись. А то у нас под дверью „Информ-ТВ“ толчется, просит дать что-нибудь для эфира. Пустить?
— Что вам нужно?»
Владимир Александрович был человеком, конечно, эмоциональным. Но не настолько, чтоб уподобиться героям немых комедий, которые в момент озарения начинают лупить себя ладонью по лбу, скрежетать зубами и рвать на груди тельняшку. Тем более когда это происходит посреди Невского проспекта, при мигающем сигнале светофора.
Виноградов, как положено, закончил переход, оглядел себя в витрину бывшего «Сайгона» и грязно выругался, нарушая тем самым статью административного кодекса, относящую к мелкому хулиганству и «безадресное, механическое произнесение нецензурных слов и выражений».
Обязан же был догадаться! Лопух… И потом, когда мужик после отчаянных запирательств и клятв, что не брал он ничего от Тихонина, что видел его пару раз, мельком, но никаких разговоров на тему денег не вел… Но когда, использовав все средства — от банальных угроз до вполне прозаичного шантажа, от апелляций к логике и благоразумию до намеков на возможный компромисс, — Виноградов заорал наконец про грядущую очную ставку, на которой все выяснится про ту встречу тринадцатого февраля…
Вот тут-то бедняга и сломался — окончательно и бесповоротно:
«— Хорошо… Насчет той истории я готов признаться.
— Под запись?
— Как будет угодно. Но могу я быть уверен, что сегодняшняя… неприятная ситуация… нигде и никогда…
— Вот ваши документы. Лежат на столе, задержание не фиксировалось. Как договоримся. Даже видеосъемку сделаем на отдельную кассету, без привязки к месту.
— Придется положиться на вашу порядочность.
— Теперь насчет денег…»
