Правда в этом подвале мы были в относительной безопасности, по проходу мог идти лишь один человек и пристрелить его явилось бы самым элементарным делом. Но сколько времени мы можем тут сидеть?
Царегородцева понимала ситуацию не хуже меня.
— А я-то думала, что выйду на свободу, — грустно произнесла она. — Ты не представляешь, как хочется помыться.
— Придется прорываться, другого выхода я не вижу, — тихо, чтобы слышала только она, сказал я.
Ответ ее меня, честно говоря, удивил:
— И не думай. Это верная смерть, будем ждать.
— Чего ждать, голодной смерти? Мы здесь можем просидеть целый месяц. Никто не знает, где мы.
— Подождем немного, — повторила она. — Дай-ка мне лучше пистолет.
— Ну, уж нет, — не согласился я. — Смею надеяться, что я им все же владею немного лучше.
Царегородцева благоразумно не стала настаивать. И все же я никак не мог уразуметь, чего мы должны ждать? И в тоже время я не мог отделаться от впечатления, что она произнесла эту фразу не случайно, а не только для того, чтобы только бы отвадить меня от желания выкинуть что-нибудь опрометчивое. По большому счету я с ней был согласен. Каждая лишняя проведенная тут минута лишь ухудшала наше положение. Но и и попытка прорыва выглядела ничуть не лучше, ее можно было предпринять только с полного отчаяния. Но я почти не сомневался, что у нас скоро наступит именно такое состояние духа. Я знал по прошлому опыту, что иногда люди сознательно идут практически на самоубийство, дабы избавиться от этого гнетущего ощущения.
Почему-то никто ничего не говорил, хотя каждому из находившихся тут, было что сказать другим. Но по-видимому, обстановка не способствовала общению. Нигде было даже присесть, кроме, разумеется, бетонного пола. Я было попытался это сделать, но тут же встал — он был слишком холодным. И как Марина сидела на нем столько времени? А если что-нибудь себе застудила? Женский организм очень чувствителен к таким вещам. Но выяснить это можно будет лишь после того, как мы отсюда благополучно вырвемся.
— Я хочу есть и пить, — вдруг почти по-детски простонал Фрадков.
Я тоже был бы совсем не прочь поесть и попить и потому почувствовал озлобление.
— Закажите в ресторане, пусть нам принесут сюда что-нибудь по вкуснее, — огрызнулся я. — Если будете стонать, я вам выбью рукояткой пистолета ваши хищные зубы. И у вас сразу же пропадет аппетит.
Фрадков замолчал, вернее не совсем замолчал, так как он вдруг начал громко и противно сопеть. И я невольно подумал, а не выполнить ли мне только что данное ему обещание.
Однако уже через несколько секунд мне стало не до Фрадкова с его сопеньем. Охранники тоже, по-видимому, потеряли терпение и решили нас атаковать. Один из них встал у входа и стал палить из автомата в нашу сторону. Двое же других попытались пробраться вглубь подвала, идя по стенкам.
Автоматные очереди нас достать не могли, так как мы были защищены железной дверью, но когда эти ребята подойдут вплотную к ней, наше положение резко ухудшится.
Автоматчик стрелял не постоянно, чтобы не задеть своих, ему приходилось тщательно целиться. Этим я и решил воспользоваться. Дождавшись перерыва в этой мелодии выстрелов, я отворил дверь, и почти не целясь два раза нажал на курок, затем скрылся в камере.
То, что я не промахнулся, засвидетельствовал громкий крик одного их охранников. Это сразу же отбило и у другого желание выкурить нас отсюда. Он поспешил ретироваться. Раненый в ногу его товарищ, оглушая своими стонами, подвал, тоже заковылял обратно.
Атаку-то я отбил, но с каждым выстрелом у меня в обойме оставалось все меньше патронов. А пополнить боекомплект было негде. Еще пара таких попыток и нас можно будет брать, вооружившись перочинными ножиками.
— Леонид Валерьевич, могу я вас кое о чем о спросить? — вдруг раздался голос Кирикова.
— Конечно, Петр Олегович, сейчас уже вряд ли есть смысл что-то скрывать.
— Тогда объясните, на кого вы работаете, почему вы появились в концерне? Вы с самого начала действовали против нас или это началось с какого-то момента?
— С самого начала. Меня к вам заслали ваши конкуренты. Каким образом до сих пор не ведаю, но моя цель была выяснить, что тут у вас творится и разоблачить вас.
Камера огласилась громкой, абсолютно неценцурной бранью Фрадкова. Кажется. я все же поступил опрометчиво, сделав это признание. Если Фрадков вновь станет хозяином положения, он не просто меня убьет, а изрежет на кусочки. Так что выбора у меня нет.
— А могу я узнать, кто именно из наших конкурентов вас к нам заслал? — спросил Кириков.
— Этого я вам не скажу. Да и так ли это важно. А вот вы мне объясните, почему вы решили дать деру за границу?
— Это Михаил настоял, после того, как мы потеряли, судя по всему не без вашего участия груз, в нашем балансе образовалась огромная дырка. К тому же политическая ситуация складывается для нас неблагоприятна, экспортные пошлины, которые скорей всего введут в ближайшее время, окончательно должны нас доконать.
— Ерунда! — вдруг громко вмешалась в разговор Царегородцева. — Я все просчитывала. Концерн способен удержаться на плаву, только надо умерить ваши непомерные аппетиты. От каких-то непрофильных активов отказаться, поджать расходы, попытаться договориться с кредиторами. Это вполне возможно.
— Я ничего об этом не знал, — растерянно проговорил Кириков.
— Я докладывала о своих расчетах Фрадкову, но он не пожелал меня слушать. Еще бы, ведь речь шла о том. чтобы уменьшились его доходы.
— Это правда, Миша? — обратился Кириков к Фрадкову.
— Не слушай ее, это все ерунда. Мы сидим в яме по самую макушку.
— Конечно, сидим, мне кое что удалось отследить, хотя думаю, что далеко не все. Но за последнее время вы, Михаил Маркович, различными способом изъяли из финансового оборота концерна почти 300 миллионов долларов и перевели их с помощью Перминова на счета каких-то, скорей всего вами же созданных за границей фирм. А эти деньги вполне можно было бы использовать на покрытие убытков.
— Я ничего не знал об этих переводах, — растерянно проговорил Кириков. — Миша, это правда?
— Не верь этой сучке. Она все врет. Она хочет нас поссорить.
— Если мы отсюда выберемся живыми, я могу вам, Петр Олегович, показать кое какие документы. Я так полагаю, что ваш друг и партнер собирался вас кинуть.
— Теперь я начинаю кое-что понимать, — задумчиво произнес Кириков. — Я знал, что ты на все способен, но только не на то, чтобы предать нашу дружбу.
— Вы очень наивны, Петр Олегович, — сказал я, — нежели было неясно с самого начала, что этому человеку нельзя верить ни в чем. За деньги он предаст мать родную, не то, что лучшего друга.
— Боже мой, как я был слеп! — вдруг простонал Кириков. — У меня было все: деньги, богатство, положение в обществе, а теперь я в миг всего лишился. И все из-за тебя, Михаил. Ты негодяй!
Внезапно произошло то, чего я никак не ожидал. Кириков бросился на Фрадкова и попытался его ударить. Тот залепил ему в ответ оплеуху. Мужчины, как заправские борцы, схватились друг за друга, при этом каждый старался повалить своего противника.
Я не вмешивался в эту драку, ко мне она не имела никакого отношения. Если им приспичило, пусть их выясняют.
— Разнимите их, — попросила Царегородцева.
— Зачем, они всю жизнь шли к этой минуте.
— На это противно смотреть.
Я хотел ответить ей, но не успел. Внезапно до нашего слуха донеслись выстрелы. Кириков и Фрадков тут же прекратили потасовку.
Выстрелы усиливались. Было такое ощущение, что там, наверху шел настоящий бой.
Я взглянул на Царегородцеву, и у меня создалось впечатление, что для нее все это не является большой неожиданностью.
— Что происходит? — спросил я.
— Надеюсь, мы скоро будем уже по-настоящему свободны, — ответила она.
Выстрелы как внезапно начались, так же внезапно стихли. Мы молча стояли в ожидании того, что за этим последует.
К счастью ожидание длилось не долго, раздались чьи-то шаги. Я на всякий случай поднял пистолет.
Царегородцева вдруг бросилась ко мне.
— Не стреляйте, — крикнула она.
В камеру на крик вбежали несколько человек. Среди них к своему величайшему удивлению я узнал Галанова.
— Эти ребята сдались, — доложил он Царегородцевой. — Можно выходить.
— Спасибо, — поблагодарила она.
— А что делать с этими? — кивнул он на Кирикова и Фрадкова.
— Что с ними делать? — переадресовала она мне вопрос.
— У нас есть показания, где Фрадков признается в соучастие в двух убийствах. По крайней мере, его следует сдать в милицию.
Почему-то это предложение не вызвала энтузиазма у Галанова.
— Я в этом не участвую, — решительно заявил он он Царегородцевой.
— Я хочу побыстрей отсюда выйти, — сказала она. — А там, на верху посмотрим, что делать.
