Софи вскакивает и идет на кухню, замечая, как легко она движется по сравнению с Розой.
На старом снимке запечатлены Конни и Роза с матерью, все три в шляпках и перчатках по случаю поездки в город. Они идут по улице, размахивая руками. Обе девушки смеются и смотрят на мать. Роза поясняет:
– В то время были так называемые уличные фотографы, которые незаметно снимали прохожих. Потом они показывали карточку, и человек мог пойти в мастерскую на Джордж-стрит и по желанию купить ее. Маме стало жалко фотографа, и мы приобрели этот снимок. Это было за несколько недель до того, как она заболела.
– Вы были настоящей красавицей. – Софи смотрит на смеющееся лицо юной Розы. – Право, вы в юности были очень похожи на Грейс, но даже не догадывались, насколько красивы.
– О, я бывала и тщеславной! – возражает Роза. – Взгляни на мои длинные волосы. В то время в моде были короткие стрижки, но я так гордилась своими длинными белокурыми волосами, что отказывалась стричься! – Она гладит лицо матери согнутым пальцем, испещренным пигментными пятнами. – Это то самое пальто, которое мама оставила в поезде. Оно было темно-синего цвета, из хорошей шерсти. – По ее морщинистой щеке сбегает слеза. – Ах, мамочка, глупенькая моя.
Глядя на фотографию беззаботной четырнадцатилетней Розы и думая об ужасных вещах, которые вот-вот должны были с ней произойти, Софи чувствует, что глаза у нее начинает щипать. Она хотела бы вернуться назад во времени и защитить их с Конни. Подвести сестренок к банкомату и снять столько денег, сколько нужно. Купить их маме по кредитной карте новое пальто и отвести ее к врачу. А потом отправиться в универмаг и приобрести целый рулон этого несчастного бирюзового крепдешина. И наконец, врезать Мистеру Яйцеголовому по физиономии и предъявить ему обвинение в сексуальном домогательстве, пока он не успел еще даже и пальцем тронуть Розу.
– Ладно, – говорит Роза. – Продолжу свое повествование. Конни любила повторять, что нет ничего хуже, чем когда рассказчик отклоняется от темы.
* * *Итак, буквально пару дней спустя Мистера Яйцеголового перевели в другой отдел, а еще через несколько недель я вдруг начала засыпать за прилавком после обеда.
Мне было пятнадцать, я была католичкой, и я забеременела. По тем временам это был страшный скандал, милая. Просто невероятный позор. Я с ужасом думала о том, что сделает со мной отец, когда обо всем узнает. Я представляла себе, как он спокойно берет Библию и забивает меня ею до смерти.
Ну, Конни в конце концов догадалась, и я ей во всем призналась. Помню, как мы сидели на берегу возле Салтана-Рокс. У Конни в руках была палка, которой она тыкала в песок. Пока я рассказывала ей свою историю, она все сильней вонзала палку в песок. В конце концов палка сломалась, и Конни с силой швырнула ее в воду. Потом сестра обняла меня. Поспешно и горячо. В нашей семье не было принято нежничать, так что это дорогого стоило. Это означало, что Конни вовсе не считает меня грязной воровкой, заслуживающей наказания. Потом она подняла другую палку и снова принялась делать дырки в песке, но на этот раз ровными рядами, и я поняла, что она пытается придумать выход. Помню, как с облегчением закрыла глаза, потому что теперь это была проблема Конни. Я полностью переложила ответственность на сестру. А потому не имею права жаловаться.
В то время, если незамужняя девушка-католичка беременела, обычно поступали так: отсылали ее куда-нибудь подальше в деревню, где она потихоньку рожала ребенка, которого вскоре отдавали в приемную семью. Однако Конни это не устраивало. Она решила, что мы оставим младенца себе. Честно говоря, ребенок интересовал сестру больше, чем меня. Конни, конечно, тоже горевала по маме, и я думаю, она хотела найти утешение в заботах о новорожденном. К тому же сестра решила спасти мою репутацию, что в наше время звучит смешно, но она не хотела, чтобы в Гласс-Бэй меня называли подержанным товаром. Конни полагала, что я смогу еще встретить приличного молодого человека и выйти замуж. Помню, как она долго ходила взад-вперед по берегу, тыча палкой в песок, а потом наконец вернулась ко мне и с ликующим видом объявила: «У Элис и Джека Манро скоро родится ребенок».
Я сказала: «Прекрасно, у наших мифических квартирантов родится ребенок, а что потом? Что с ними случится?»
Она ответила: «Они исчезнут! Раз – и все! Мы даже не станем выдумывать объяснение. Элис и Джек просто бесследно исчезнут, как экипаж и пассажиры „Марии Целесты“. Это идеальный вариант. Просто идеальный».
Понимаешь, сестра питала страсть к неразгаданным тайнам, и история про «Марию Целесту» была одной из ее любимых. Конни считала, что таким образом мы одним махом разрешим все свои проблемы. Во-первых, сможем оставить себе ребенка; во-вторых, спасем мою репутацию; а в-третьих, привлечем внимание к острову Скрибли-Гам. «Стоит людям только почуять сенсацию, и они захотят приехать сюда, – говорила она. – А мы заранее подготовимся и будем ждать их с чаем и булочками. Вкусными, воздушными булочками, которые просто тают во рту! И постепенно переманим сюда тех, кто обычно отдыхает на Банксии».
Признаться, я подумала, что сестра шутит или у нее временное помутнение рассудка, но она в тот же день объявила отцу, что Элис Манро в положении. Он ответил: «Ну, нам это без разницы, лишь бы за аренду вовремя платили». Конни сказала: «Знаешь, папа, по-моему, дела у них плохи, как бы не сбежали наши жильцы. Надо держать ухо востро». А через некоторое время вдруг говорит: «Я пообещала Манро, что, если с ними что-то случится, мы позаботимся о ребенке». Отец был очень недоволен: «Кто тебя, черт побери, за язык тянул?» А Конни в ответ: «Я поступила как добрая самаритянка, папочка. Разве не этому нас учит Библия?» Ну, он и заткнулся.
Я не представляла, как мы скроем от отца мою беременность, но Конни была уверена, что он даже не заметит. Она сказала, что отец давно уже на нас не смотрит. У меня лично в голове не укладывалось, как можно не заметить, что твоя дочь на сносях, но сестра оказалась права. Живот у меня был небольшой, и я просто носила свободную одежду. Оглядываясь назад, я думаю, что бедный папа после ранения вообще почти ничего не видел. Вот почему он редко выходил из дому.
А может быть, он все же заметил, но просто не желал знать. Может быть, он все прекрасно понимал? Трудно сказать!
Разумеется, на четвертом месяце беременности мне пришлось оставить работу. Дамы в универмаге были такие ушлые. К счастью, Конни устроилась уборщицей в офис, и следующие полгода она занималась тем, что преобразовывала жилище деда в дом Элис и Джека. Она повесила в шкаф пару маминых платьев. Ей удалось бесплатно раздобыть детскую кроватку в Армии спасения. Конни составила четкую программу и действовала целенаправленно. Думаю, она получала от этого удовольствие. Помню, как сестра была возбуждена в тот день, когда ее осенила идея о не до конца разгаданном кроссворде. Ну а я почти не обращала на это внимания. В то время я пребывала в странном состоянии. Происшествие с Мистером Яйцеголовым совершенно выбило меня из колеи. Я часами удила рыбу, стараясь ни о чем не думать. Честно говоря, я не верила, что наша затея увенчается успехом. И боялась, что мы обе попадем в тюрьму.
Конечно, мы задумывались о том, кто будет принимать роды и где взять свидетельство о рождении. Обратиться в больницу было рискованно, и Конни подумывала рассказать обо всем одной знакомой акушерке, но, с другой стороны, не хотела доверять нашу тайну посторонним. В конечном счете судьба просто не оставила нам выбора: схватки начались у меня на три недели раньше срока. Был один из бурных штормовых дней в середине зимы. Конни отвезла меня на лодке к дому деда. Вода была неспокойной, и я с ума сходила от страха. Мы зашли внутрь, и через полчаса я родила Энигму, прямо на кухонном полу. Ребенка принимала Конни. Она перерезала пуповину старыми кухонными ножницами нашей бабки. Руки у нее были скользкие, и она так сильно тряслась, что порезалась. Так что на кухонном полу осталась ее кровь, ну и частично моя. Помню, как сестра стояла на коленях, держа новорожденную Энигму. По лицу ее струились слезы, а из руки капала кровь. Она сразу же полюбила малышку. У меня ушло на это гораздо больше времени. На самом деле я должна признаться, дорогая Софи, что в течение первых нескольких месяцев буквально с трудом выносила собственную дочь. Я боялась даже смотреть на Энигму: а вдруг она похожа на своего отца? Только ни в коем случае не говори ей об этом, ладно? Мне и до сих пор иногда кажется, что у нее немного яйцевидная голова. В тот день мы с сестрой обе плакали: Конни от радости, а я – от тоски по маме.
Ну вот, мы помыли ребенка, завернули его в пеленки и отнесли домой, к папе. Мы рассказали ему историю о том, как зашли на чай к Элис и Джеку и обнаружили брошенную девочку. Мы проверяли, насколько он поверит в нашу выдумку, и, представь, отец заглотнул все целиком – крючок, леску и грузило. Сначала он сказал, что мы должны отвезти младенца в больницу Гласс-Бэй, пусть там ему подыщут приемных родителей, но Конни все повторяла: «Мы обещали Элис, папочка». А потом произошло нечто удивительное. Конни дала ему подержать Энигму, и выражение его лица вдруг смягчилось, он расплылся в улыбке со словами: «Что ж, если она не станет будить меня по ночам, я не возражаю…» – и отдал ребенка обратно.
