один.
Отстояв небольшую очередь, подошел к информационному плакату, чтобы посмотреть на большую карту.
Пошел дальше.
Я шел по маршруту, проложенному специально для приезжающих на выходные туристов: деревянные дорожки, деревья с указателями, перила на каждом шагу, чтобы избежать несчастья, знаки, указывающие места для наиболее живописных фотографий – даже это было продумано.
Мне казалось, дорога намного короче, но потребовался час, чтобы насладиться давними воспоминаниями.
Я пришел, и мы трое – я, озеро и мое детство – снова поприветствовали друг друга. Оно осталось таким же захватывающим, горделивым среди всех этих гор, я же остался таким же наивным, таким же потерянным среди всех своих мыслей и воспоминаний, среди всей этой боли, погруженным в детство, до сих пор скрывающееся где-то в теле.
Я сел у кромки озера, не касаясь его, лишь прислушиваясь к его дыханию. Я наслаждался, наблюдая за тем, как уплывают вдаль облака, как солнце лениво потягивается в полуденной дреме, как приходят и уходят люди, обнимаясь, фотографируясь, чтобы, возможно, в будущем вспомнить прошлое, а может, предать его забвению.
Я пробыл там несколько часов, вспоминая свое прошлое.
День подходил к концу, и все потихоньку возвращались домой. Я продолжал сидеть, сожалея о том, что так ни разу не привез сюда Реби, что не смог поиграть с Карлито у воды.
Уже почти никого не осталось, когда я снова надел рюкзак и посмотрел вслед убегающему солнцу. Часа через два должно было совсем стемнеть. Я решил прислушаться к совету Тони и спросил человека, стоящего рядом с внедорожником, о ближайшем убежище.
– Вам нужно просто идти по этой дорожке. Но лучше поторопитесь, потому что скоро станет темно.
– Спасибо.
Я двинулся вперед по широкой тропе, медленно уводящей меня вверх. Это был нелегкий путь, полный отказов от собственных решений, где на каждом шагу рушились принципы, которые я считал незыблемыми, где абсолютные истины превращались в сомнения. Впервые я подумал о ней в настоящем времени. Что, если у нас еще есть шанс?
Через час, когда свет начал постепенно исчезать за моей спиной, тропа вывела меня к убежищу. Снова в полном одиночестве я приближался еще к одной точке моего долгого пути. Подняв глаза, я увидел, что дом стоял где-то наверху, в конце крутого подъема. Ночь включила свет в темноте – одинокий маяк на фоне нескончаемых гор.
Пробравшись сквозь сумрак и полностью сбив дыхание, я дошел.
* * *
Дошел я, как уже вошло в привычку, поздно.
Здесь удивили сразу две вещи. Во-первых, само здание: большое, просто огромное по сравнению с теми, что были вокруг. И, во-вторых, количество людей, находившихся как снаружи, так и внутри.
Я вошел, и тепло тут же обняло меня.
Оглядел дом и его постояльцев.
По лестнице поднялся на второй этаж в столовую. Как можно незаметнее протиснулся между людьми к барной стойке, где поинтересовался насчет ужина. Проблем не возникло. Я сел, как всегда, в углу, подальше от всех, и через несколько минут передо мной уже стояла тарелка горячего супа и стейк с картошкой.
Погруженный в океан голосов, смеха, жизни, но все же одинокий, я старался за ужином ни о чем не думать, не возвращаться мысленно к тому прощанию перед дверью, прощанию с ним.
Продержаться мне удалось ровно столько, сколько длился мой ужин. Я оставался в забытьи всего несколько минут. Закончив есть, заказал чай.
Сидя в углу с чашкой в руках, я уже не мог сдержать бег своих мыслей. Я смотрел через окно на звезды, и как только я начинал всматриваться в них, они вдруг исчезали, теряясь за мокрой пеленой. Да, я снова полюбил ее.
Мне хочется описать ту боль, что застала меня врасплох в том месте, но я не в состоянии это сделать. Мне было просто больно, по-настоящему. Тем, кто хоть раз испытывал подобное, не нужны описания. Тем, кто никогда подобное не переживал, они не нужны тем более. Глядя в небо, я прочел ответ на свой вопрос: вернуться.
Впервые за время бегства я проявил слабость, у которой почти не было шансов на будущее. Попытка начать все сначала могла стать слишком болезненной.
Вернуться. Если только… Нет.
Если бы она могла хотя бы… Нет.
Если бы она продолжала любить меня… Нет.
На мгновение мне удалось обмануть разум. Я обвел его вокруг пальца, заставив прислушаться к голосам окружающих. Я стал подслушивать обрывки чужих разговоров: беседы друзей, обсуждения сложных участков дороги, смех попутчиков, которые шутят и хлопают друг друга по плечу, воркование нежно обнимающихся возлюбленных… и вдруг это слово: «мертвый».
Забавно, что порой всего одно слово может заставить прислушиваться к разговору, который до этого был вовсе не интересен. Мертвый.
– Вы слышали? Они нашли мертвого человека, – сказал один мужчина другому, и их спутницы тут же замерли от изумления.
– Где? – и этот вопрос сразу давал ответы на многое.
«Где», а не «кого», потому что никто не знал имен. «Где», а не «когда», потому что это точно случилось в прошлом. «Где», а не «почему». Потому что «где», безусловно, важнее, когда вы проводите часы, дни и недели, гуляя по окрестностям.
– На озере, не помню точно название…
– А что с ним случилось? – теперь в игру вступало «что».
– Пока неизвестно, в газете не уточняли, вот смотрите… – все четверо склонились над газетой. Я ждал, подозревая худшее.
Я нетерпеливо ждал, когда они выпустят газету из рук.
Закончив читать, они положили ее на свободный стул.
Я унес ее в свой уголок, чтобы прочитать о том, о чем уже давно догадался.
В АЙГУЭСТОРТЕСЕ НАЙДЕН ТРУП НЕИЗВЕСТНОГО МУЖЧИНЫ
Вчера в 8 часов 10 минут утра туристы обнаружили тело неизвестного мужчины, утонувшего в одном из озер Национального парка Айгуэстортес.
Человек с рюкзаком на спине лежал лицом вниз […]. По словам местных жителей, это был один из туристов, который нередко проводил свой отпуск…
Хотя полиция расследует все возможные варианты, все указывает на самоубийство ввиду отсутствия каких-либо признаков…
Я не мог читать дальше. Может, я был последним человеком, с которым он разговаривал, может, я помог ему, а может, и нет. Возможно, никто не мог ему помочь, потому что он был мертв уже много дней, и у него осталось лишь тело, от которого он должен был избавиться.
Я не мог не ощутить его присутствия в тот момент, не почувствовать пустоту, что остается внутри, когда не знаешь, сделал ли ты все от тебя зависящее или было что-то еще,
