забиться в угол и тихо плакать, пусто смотря в одну точку. – Шутки шутками, но всё это выглядит очень плохо, жутко, страшно. И страх даже не в том, что творит с нами болезнь, а в том, что от нас скоро останется лишь пепел. Да, признаюсь, мне очень страшно вас терять, потому что… потому что вы стали для меня самыми настоящими друзьями, которых у меня раньше никогда не было. Не знаю, стали бы мы из-за вируса так дружить или нет, но я благодарна вам за то, что вы находитесь рядом со мной, когда в мире так тяжело, и мне не легче. И я рада находиться рядом с вами и поддерживать вас, ведь вы тоже потеряли своих родителей и многих других важных для себя людей. И поэтому глупые шутки и перепалки – единственное, что держит нас на плаву и не даёт думать о том, что нас всех ждёт впереди. Но как бы мы об этом ни старались не думать, всё равно всё напоминает о нашей участи, даже собственное тело. И поэтому шутить об этом не стоит, какие бы мы смелые ни были и как бы ни смеялись смерти в лицо. Она всё равно заберёт всех нас.
Я оставила их в молчании, покинув тренировочный зал. Усталость повесила верёвку на шею и давила вниз, к аду, к своим чертям, веки стали тяжёлыми, желание уснуть наклоняло меня из стороны в сторону. Хотелось сгорбиться под тяжестью навалившихся проблем, так и не решённых мною, но я не позволила себе этого сделать. Выпрямиться и пойти дальше с гордо поднятой головой – я шла по коридору как воительница, вернувшаяся с тяжёлой битвы победительницей. И весь мой вид говорил об этом: завязанные в тугой хвост чёрные волосы, нахмуренные брови, многочисленные шрамы на бледной коже, рваные джинсы, высокие сапоги, тёмный топик, показывающий мой пресс и шрам от пулевого ранения на животе, и бежевая куртка, неизменно надетая на меня, где бы я ни была и что бы ни делала. Подарок матери я теперь всегда буду носить.
– Чёрт…
Знакомый голос отвлёк меня от созерцания себя в отражении окна, который открывал вид на далёкие невероятно красивые горы со снежными шапками и хвойный густой лес, украшенный ближе к замку Элроя гирляндами, лампочками и игрушками. Всё говорило о сегодняшнем празднике и тем более сногсшибательный вид Тории: длинное синее платье в пол, идеально сочетавшееся с её голубыми волосами, убранными в сложную причёску, в меру накрашенное лицо, дорогие украшения, накрашенные ногти и с высокими каблуками туфли, которыми она пыталась сделать себя выше. Но присущая ей худоба и недавно появившаяся грусть в голубых глазах показывали, что с ней было не всё в порядке.
– Что ты делала у Филис?
Я была сильно напряжена: Тория только что вышла из комнаты Филис, которая теперь тоже жила у Элроя, как и я, и многие другие.
– А тебе-то какое дело? – с высокомерием посмотрела на меня девушка. – Не к тебе же заходила, сумасшедшая.
– Лучше бы ко мне, чем к Филис, – зло сказала я, пытаясь держать себя в руках.
Та с пафосом скрестила руки на груди.
– А что, боишься, что я что-то сделаю твоей подружке? Ах, подождите, она же с тобой даже не разговаривает!
И рассмеялась. А мне хотелось выцарапать ей лицо, несмотря на всю щемящую боль в груди. Нет, не сейчас, боль, не сейчас. Не время вспоминать…
– Зато с тобой она разговаривает, – сквозь зубы процедила я, ощущая жар собственной кожи.
– Потому что я не убийца, – брезгливо скривилась Тория.
– Зато стерва.
– На себя сначала посмотри!
В два шага я оказалась рядом с ней и заглянула прямо в её глаза.
– Что. Ты. Делала. У Филис?
Тория глядела на меня без всякого испуга – лишь понимание того, что мне ни за что нельзя доверять, было написано на её лице. Как старому врагу, она не хотела передо мной раскрываться, не желала рассказывать свои ошибки прошлого и вовсе не спешила отвечать на мои прямые вопросы. Но трещины в её защите становились с каждой секундой всё шире…
– Это не твоё дело, – холодным голосом отчеканила Тория. – Это только наши отношения.
– Отношения? – зацепилась за последнее слово я.
– Забудь.
Тория резко дёрнула головой и попыталась уйти от меня, но я быстро нагнала её в конце украшенного гирляндами коридора и схватила за руку. Сердце стучало очень громко, как бы я ни пыталась заглушить ярость, смешанную с волнением и отрицанием; стало слишком жарко в собственном теле, точно мой разум оказался окружён горящим лесом; одежда прилипла к вспотевшему телу, волосы точно превратились в сухие соломы, так и норовившие залезть в рот и закрыть вид перед глазами. А ведь передо мной – цель, что могла разгадать самую тяжёлую тайну Филис.
– Что между вами произошло? – ответа не последовало даже через десять секунд, поэтому я решила применить другой способ. – Филис говорила, что для неё теперь влюблённость – самое подлое чувство, что она боится вновь разбить себе сердце невзаимной любовью. И у меня есть предложения, что во всём виновата ты.
Тория с бесстрашным лицом смотрела на меня, но в её глазах появлялись осколки слёз, точно каждое произнесённое мною слово вновь и вновь вырезало ей сердце. И вместо сопротивления она решила себя добить.
– И какие же у тебя предположения? – задавленным голосом тихо спросила она, не отводя от меня взгляда, чем сильно мне напоминало её брата.
И я решила её безжалостно сломать.
– Ты постоянно лезешь только к Филис, словно специально показываешь всем, насколько она тебе не нравится, тогда как сама Филис не сопротивляется твоим выходкам и даже просит меня оставить тебя в покое, когда я в очередной раз пыталась поставить тебя на место. Ты разорвала её рисунок, будто увидела самое противное, что мог сотворить человек, однако Филис прекрасно рисует, как профессиональный художник. За что ты так её ненавидишь? Почему так бесчеловечно к ней относишься? Из-за чего ты…
– Да потому что я любила её!
Крик Тории стоял в ушах как стрельба из пистолета – каждое слово пулей впивалось в мягкую плоть ещё живого человека. Но долго ли ему осталось жить? Ведь раны быстро не заживали: нужно много времени, чтобы восстановиться. Но шрамы всегда будут напоминать о прошлых страданиях, как окаменелости души, а воспоминаниям не срубить одним махом топора голову, не уложить их на дно могильной ямы, не закопать. Всё это – причины слёз, причины сломленности, причины саморазрушения.
