Всё это – чужие слова, брошенные правдой в лицо, и ошибки, на острые кости которых приходилось наступать босыми ногами, чтобы дойти дл спасительного берега. Но правда ли он спасёт?..
– Что? – выдохнула я, не веря в услышанное.
Тория вырвала свою руку из моей хватки, чтобы раскрыть свой кулон в виде сердца на груди и взять изнутри этого сердца много раз сложенную бумажку. И протянула мне – удар прямо в лицо, ведь белый затёртый лист с пятнами краски был полон неопрятного почерка Филис.
«Я помню, как ты клялась мне в искренней дружбе и в привязанности, а затем – и в любви. Я помню твои поцелуи на своих губах, твою ухоженную кожу, твои голубые глаза и то, какими они были на самом деле под линзами – серо-карие, как ранние сумерки сразу после заката. Я помню тебя и твой смех, я помню наше счастье, и я помню это, как и то, как ты разбила мне сердце, но в итоге я оказалась лишь временной заменой, дублёром некоторых людей, с которыми ты была в раздорах.
Долгие обсуждения твоих проблем с друзьями и новыми парнями, когда ты уверяла больше себя, чем меня, что «этот будет последним» – я слушала твои голосовые, где ты плакала, а потом с отчаянием и тревогой в сердце продолжала помогать тебе, ведь нет ничего важнее того, чтобы ты была счастлива.
А после примирения с друзьями и восстановления отношений с очередным парнем ты как по щелчку пальцев начинала игнорировать меня. Во мне никогда не было надобности, кроме как побыть заменой – лишь удовлетворить твои желания моим лучиком света, а ведь ты и не замечаешь, как во мне этого света становится всё меньше и меньше…
Моя влюблённость в тебя превращалась во тьму.
Ведь когда нужна была помощь мне, ты сторонилась меня и говорила, что у тебя нет на это времени, а ведь когда-то я откладывала свои дела ради того, чтобы помочь тебе. Я не спала, пока не была уверена, что ты в порядке, моя дорогая; я не спала и тогда, когда окончательно оказалась тебе не нужна.
Потому что ты меня не любила.
Никогда.
Лишь использовала.
А знаешь, дружба и любовь – это не использование. Это два человека – как одно целое. Когда один дополняет другого, когда вы просто нужны друг другу, и вовсе не ради своей выгоды, целей, решений проблем, а ради счастья. И любви».
– Ты… её разлюбила?
Голос – как тихое шуршание тапочек по уложенному плитками полу, по которому медленно шёл умирающий дедушка. Вот так и я медленно подходила к правде, к которой ещё совсем недавно неслась со всех ног. А теперь умирала от чувств: мне было так больно читать эти строки, так мучительно понимать своё сложившееся положение, так страшно думать, что ждало меня впереди, так тяжело осознавать, что где-то недалеко за дверью в своей комнате сидела Филис и, возможно, плакала из-за своей беспомощности. Слова перед глазами размывались из-за влаги на глазах, но я не позволила себе показывать слабость, как бы ни подкашивались ноги и как бы гниль в душе не скрючивалась от горя.
Тория пусто смотрела на листок, внезапно сделавшись очень печальной и даже постаревшей, однако совершенно наплевавшей на то, что собиралась сказать своему врагу – лишь бы облегчить и без того задушенную душу.
– Представь большой костёр, языки пламени которого расстилаются во все стороны, а жар идёт такой, что смог бы согреть хоть сто человек. Представь костёр, который мог бы стать причиной лесного катастрофического пожара, если бы его не потушили. Представила? А теперь представь, что этот костёр потух, и осталось всего несколько догорающих угольков – всё, что оставило от своего величия пламя, что возвышалось в небо, к своей путеводной звезде. Так вот, я любила Филис с той силой, с которой горел этот костёр, но сейчас всё погасло, потухло, а заветная звезда скрылась за тучами. Однако… эти несколько маленьких догорающих угольков могут вспыхнуть и загореться с новой силой в любой неподходящий момент. Именно этого я и боюсь…
– Поэтому ты так теперь плохо относишься к Филис? Чтобы не полюбить её снова? – так тихо прошептала я, что почти не слышала собственного голоса – шелест смявшейся в моих пальцах бумаги был и то громче моего голоса.
Но Тория, казалось, понимала меня без слов – ошибки и тяга прошлого раскрыло все её чувства.
– Я боюсь влюбиться в неё вновь. Я была так рада наконец-то встретиться с искренней, чистой, а главное взаимной любовью – я сама любила так впервые. Но потом я поняла, что не достойна Филис: разумеется, я понимаю, какой я ужасный человек. Разумеется, я знаю, что я самая настоящая стерва и тварь, не способная на настоящие чувства. Разумеется, это и разбило наши сердца – мне противно от самой себя, но я не могу себя изменить. Пыталась. Правда, пыталась. И особенно, когда появилась Филис… но я не смогла измениться, лишь сделала всё ещё хуже. Я выбрала этот путь, насмотревшись сериалов и не заметив, как самая превратилась в стерву из этих сериалов – а ведь это моё настоящее лицо. Знаешь, стервы запивают своё горе мартини, выглядят уверенно и ни о чём не жалеют. Они сильны духом, их разум крепок, а сердце окутано нерушимой броней. Слабость – первый грех в их заповеди, и они об этом всегда помнят. Мир будет рушиться, превращаясь в руины, в глазах застынет образ смерти, запах крови будет витать в воздухе, а люди вокруг сотрясаться от страха и паники, но не они. Эти юные валькирии пройдут вдоль трупов легкой походкой, а в глазах уверенность и храбрость будут переливаться расплавленным серебром. Стервы самые классные. Но этот образ не понравился Филис. Этот образ разрушил между нами любовь. Этот образ… моя истинная чёрная сущность никогда не была достойна Филис. И любить её такому человеку как я – как пачкать холст чернилами. Ты и сама видела, что она писала: «Моя влюблённость в тебя превращалась во тьму». И мне пришлось её бросить только потому, чтобы её цветы не гнили от моих слов, чтобы она не страдала от неполученных ответов на свои сообщения, когда я переписывалась с кем-то другим, чтобы она нашла кого-то более достойного человека, чем я… К примеру, тебя.
Я подняла на неё тусклый взгляд, тогда как сама сгорбилась от слишком большой тяжести чужих слов. Так влажно на душе, точно тонны воды беспощадно выливалось с ядовитым дождём: всё тонуло, гнило, прижималось к холодной земле – могила звала к себе, смерть шептала на ухо утешительные слова, слабость брала верх над полуживым телом. Чужая история жизни оставляла синяки на теле, тяжесть давила на шею, потерянность и незнание, что делать,
