Это было очень давно, в 1957 году, я думаю. Ответ он получил от Булата Окуджавы, он заведовал в газете отделом поэзии. Письмо было на двух страницах. Окуджава хвалил Танича, обещал опубликовать стихи, приглашал приехать в Москву, хотел с ним познакомиться. Танич собрался, поехал. Окуджава принял его как брата. Потом, как оказалось, судьбы у них были очень схожие. У Булата отца тоже расстреляли, маму посадили, а его самого, чтобы он не мозолил никому глаза, родственники отправили из Москвы куда-то на Север, в какое-то местечко, где он работал учителем. При встрече Окуджава сказал Таничу: «Миша, ты там пропадешь, тебе надо переезжать в Москву, нельзя жить в такой глухомани, ты там сопьешься».
– Танич выпивал?
– Он выпивал в меру, но он был нищим! А чем нищий человек может себя согреть? Выпить и потом расслабиться.
В общем, после поездки в Москву Танича направили работать в Сталинград, на строительство алюминиевого завода, он на стройке выпускал газету. Там ему дали однокомнатную квартиру, это было просто чудо какое-то, и мы эту квартиру потом поменяли на Орехово-Зуево, перебрались в Московскую область.
– Ваш переезд отметился заметной вехой. Я вам по памяти даже напою:
Подмосковный городок,
Липы жёлтые в рядок;
Подпевает электричке
Ткацкой фабрики гудок.
– Да, это уже был 1961 год. «Текстильный городок» – первая песня на стихи Танича. Я была в восторге от этой песни. Я всегда любила поэзию Танича, а уж это был чистый неореализм, прямо с улицы песня была написана. Я как-то чувствовала, что она придётся людям по сердцу. Потом они с Яном Френкелем написали много песен и для кинофильмов, и для исполнителей. Мы дружили семьями, ходили вместе в лес, грибочки собирали, жарили с картошкой.
– Хорошо, Лидия Николаевна, когда вы себя оценили как поэта?
– Ой, я до сих пор начинаю перечитывать свои стихи и думаю: «Не надо это никому показывать» – я невероятно требовательна к себе.
– Такая требовательность и выдаёт в человеке настоящего художника. Ваша единственная книжка стихов вышла в 1990 году?
– Я не писала специально стихи, они сами лезли из меня целыми строчками, четверостишиями. Я где-то там записывала и боялась Таничу показывать. Пишу, пишу, толстая тетрадка у меня уже набралась. Это мы прожили вместе 20 лет. И однажды я решилась: «Миша, знаешь, я хочу уже тебе одну тетрадку показать». Он говорит: «Какую тетрадку?» Я даю ему тетрадку со своими стихами. Он потрясён. Он не ожидал такого. Ушёл к себе в кабинет, долго не возвращался. Я, конечно, трясусь, дергаюсь. Он вышел и сказал: «А ты знаешь, ничего, ничего, так даже на Ахматову похоже…»
В общем, он меня благословил. А время шло. И я поехала в издательство «Советский писатель». Таничу ничего не сказала. Приехала в издательство, оставила рукопись. Через несколько недель поехала узнать, мне говорят: «Вы знаете, нам понравилось, мы хотим издать».
– Вот видите, а вы говорите… И Танич благословил, и в издательстве стихи одобрили…
– В «Советском писателе» книгу издать только в 10 лет один раз доходила очередь членов Союза писателей, а я к ним с улицы пришла. Танич был, конечно, знаменитым, но я к нему не обращалась. Мне было стыдно настоящего поэта втягивать в свои дела, поэтому я на него не облокачивалась.
Но у меня всегда закрадывалась мысль, что мои стихи – не настоящие, настоящие стихи я отличаю. Я не судила строго тех графоманов, которых полно и в Союзе писателей, но себя судила очень строго. Поэтому я больше не ходила никогда в издательства.
– Мне трудно с вами согласиться, потому что ваше, например, стихотворение «Снег кружится» – это ведь и есть сама Поэзия.
Такого снегопада, такого снегопада
Давно не помнят здешние места.
А снег не знал и падал, а снег не знал и падал
Земля была прекрасна, прекрасна, и чиста…
…На выпавший на белый, на выпавший на белый,
На этот чистый, невесомый снег,
Ложится самый первый, ложится самый первый
И робкий, и несмелый, на твой похожий след.
Пронзительные и волшебные слова…
– Я понимала так, что если в доме есть один поэт, то нельзя лезть поперед батьки в пекло. Поэт что-то сочинит, он уже счастлив, а тут ещё жена начинает сочинять, жить творчеством, стихами – что получится?
Приезжали к нам домой известные писатели, поэты – и разве можно было при них высунуться? Я на них смотрела с восторгом! С Беллой Ахмадулиной дружила и даже не смела заикнуться, что пишу стихи. Она была великая поэтесса!
Приезжал Булат Окуджава, приезжали Володя Войнович и Саша Галич, все, все, все знаменитые люди того времени, и разве можно было при них мне как-то проявить себя? Я сидела тихой сапой… Пили водку, но никогда не было такого пьянства, чтобы ради пьянства. Всегда было обязательным чтение стихов. Саша Межиров – он часто приезжал – всегда читал свои стихи, и неужели я могла набраться наглости, сказать: «Сашенька, я тоже сочиняю…»
Я, конечно, зашивала ниткой рот. Это было общество талантливых людей, и большое было наслаждение общаться с ними.
– Как ваше знаменитое стихотворение превратилось в песню?
– Вот да! Это был, наверно, 1987 год. К Таничу шёл весь народ, он был настолько знаменитым, что к нему шёл весь народ. Пришел однажды руководитель ВИА «Пламя» Серёжа Березин. Михаил Исаевич был очень занят, и Серёжа оставил кассету со своими мелодиями, чтобы Танич послушал и подобрал текст.
Проходит неделя, вторая, третья, а Танич всё никак не может найти время. Я начинаю переживать, что придет Березин, а текстов нет. И я решила подобрать что-то из своих стихов. У меня было стихотворение «Снег кружится», я переделала размер, чтобы он подходил под мелодию, и когда Березин пришёл, дала ему своё стихотворение. Он глазами пробежал, свернул листок, молча положил в карман, повернулся и ушел, ни «до свидания», ничего не сказал.
Я думаю: «Ну ничего себе, значит, я галиматью такую накатала, что получился один срам».
Проходит несколько дней, Серёжа Березин приносит запись, Танич послушал, говорит: «Ну ничего, ничего…»
– Похвалил, значит.
– Березин потом ещё ходил полгода по редакциям, меня вызывали на Всесоюзное радио, часа полтора расспрашивали, наконец решили песню передать по радио. Это было уже лето. Мне Серёжа Березин звонит, он был на юге где-то, на гастролях, и говорит: «Лида,
