заключённых выводили на палубу – посмотреть на белый свет и подышать свежим воздухом. На вторые сутки наш корабль приблизился к проливу Лаперуза. Справа виднелся берег Японии, слева – берег Южного Сахалина.
Очередная прогулка на палубе проводилась, когда наш корабль в сопровождении японского катера плыл по проливу Лаперуза. Вдруг двое пленников прыгнули за борт и поплыли в сторону японского берега. Часть охраны открыла по ним огонь из винтовок, другая принялась спешно загонять нас в трюм. Корабль замедлил ход на короткое время, потом быстро поплыл дальше.
О судьбе сбежавших мы ничего не узнали, слышали только, что они были моряками дальнего плавания.
В Охотском море поднялся страшный шторм. Судно бросало то вверх, то вниз, как щепку, заваливало то налево, то направо. За бортом шипело и кипело. Было слышно, как через палубу перекатывались волны. Началась невероятная качка, всем было страшно. В трюме трещали нары, с них летели на пол наши немудрящие пожитки. Многие заболели «морской болезнью»: болела голова, некоторых рвало, лежали почти без движения. Я тоже лежал пластом, меня рвало, я не мог подняться, но когда трюм открыли и стали выводить на палубу, я постарался быстрее выбраться на свежий воздух, где мне сразу стало легче. Особенно плохо было пятерым. Они лежали без сознания. Пришёл судовой врач, осмотрел и велел положить их рядом на полу. Но никакой помощи им не оказал. Ночью всех пятерых унесли и выбросили в море.
Корабль дальше плыть не мог, через пять дней пристал к берегу Камчатки и простоял сутки. На шестой день шторм утих, но волны всё ещё заливали палубу потоками холодной пенистой воды. На востоке медленно понималось солнце, и открывались необыкновенные красочные дали. За кормой стаями летали белоснежные крикливые чайки. Впереди, далеко от нашего корабля, плавал огромный кит, время от времени выпуская фонтан. Изредка из воды выскакивали дельфины.
На седьмые сутки мы ступили на землю Колымы. Моросил холодный дождь. На берегу не было никаких строений. Кругом штабеля, закрытые брезентом, мешки, ящики, разное оборудование. Впереди виднелся небольшой барачный посёлок Магадан. За ним теснились горы и сопки. Нас построили в колонну по пять человек, пересчитали и передали новому конвою. Раздалась команда:
– Шагом марш! Быстрее, быстрее!
Мы двинулись в неизвестный путь, бросив последний взгляд на море. Нас привели в баню, одиноко стоявшую в поле. Велели сдать вещи и раздеться. В бане каждому дали по два черпака воды. Кто только умылся, кто лишь голову намочил.
Тут же командуют:
– Выходи, одевайся!
Всем выдали лагерное бельё, бушлат, кепку, боты на деревянном каблуке. А наши вещи и одежду не вернули. Вновь построили в колонну и погнали в Магадан, в пересыльный лагерь. Дороги как таковой не было, только грязные неровные тропы. Кругом пни, кое-где остались деревья после вырубки, между пнями кусты карликовой берёзы и густой зелёный мох. В центре Магадана стояли четыре двухэтажных деревянных дома. В них находились Управление северо-восточных исправительных трудовых лагерей и Управление «Дальстроя». Рядом – пересыльный лагерь, в котором заключенных долго не держали, а сразу отправляли в тайгу, в дальние лагеря.
Нас покормили, затем посадили на машины и куда-то повезли. Ехали мы шесть суток. Сначала по шоссе, потом по плохой грунтовой дороге, поросшей молодой лиственницей, осиной и карликовой берёзой. Временами поднимались на сопки и горы, и тогда под нами расстилалась сплошная тайга.
Проехали Атку, Колымский мост возле Дебина, посёлок Ягодный, миновали высокий и красивый Черский хребет, затем Хатыннах.
«Далеко везут, – невольно подумал я. – Отсюда обратно не выбраться».
Нас доставили на прииск «Штурмовой». В то время это был самый дальний прииск от Магадана, до которого более семисот километров. Он находится в долине реки Хатыннах, со всех сторон окружен мрачными горами. Прииск имел три отделения: верхнее, среднее и нижнее. Я с учителем нашей школы Карякиным попал в нижнее отделение «Штурмового», а наш директор Шотырко и заместитель председателя райисполкома Авдонин – в среднее.
Лагерь был палаточным. Кругом обнесен колючей проволокой, по углам стояли вышки с часовыми. Неподалёку находился единственный барак, в котором размещалась охрана. Нас пересчитали, разместили по палаткам, потом группами стали водить в столовую. За шесть суток мы впервые увидели горячую пищу.
Время было уже под вечер, и сразу после ужина мы легли спать.
На другой день после завтрака всех повели на работу. Выдали инструменты: ломы, кайла, лопаты и тачку. И начались наши трудовые будни. Лопатами снимали верхний слой грунта и отвозили на тачках в сторону. Долбили ломами крепкую, как гранит, вечную мерзлоту в шахматном порядке, закладывали аммонал и взрывали. Грунт отвозили на тачках. Эту процедуру повторяли несколько раз, пока не добирались до золотоносного песка.
Песок тоже мёрзлый, но его не взрывали, а оттаивали на солнце. Через два-три дня снимали и отвозили на тачках на бутару, где и промывали. Золото оставалось на дне бутары, а грунт и песок уносился водой. Работали в две смены по двенадцать часов. За смену бригада намывала три-пять килограммов чистого золота, а иногда и больше. Бывали случаи, когда намывали до тридцати килограммов. Несмотря на это, кормили плохо, обращались не по-человечески. В нашу бригаду включили отпетых уголовников, осужденных за убийства и бандитизм, которые, как правило, ставились бригадирами, дневальными, инструментальщиками, поварами и хлеборезами. Все они измывались над нами как хотели – и в лагере и на работе.
Утром и вечером проводили перекличку заключенных. Подъём и отбой по звонку (удар железной трубой по рельсу).
Наступил август. Начались дожди, однако работу не прекращали ни на минуту. От изнурительного труда, плохого питания, морального унижения люди слабели на глазах. В это время до нас дошёл тревожный слух, что по приискам разъезжает «тройка» НКВД во главе с начальником всех колымских лагерей Гараниным. Говорили, что он царь и бог, и куда ни приезжает, везде устраивает массовые показательные расстрелы осужденных по статье 58, обвиняя их в саботаже и нежелании работать.
Не прошло и недели, как Гаранин приехал на прииск «Штурмовой» – на черном лимузине и с охраной на грузовике.
В тот день я, на своё счастье, спасаясь от мух, взял бушлат и ушел спать за палатку. Проснулся, когда все ушли в столовую, в палатке остался один дневальный. Увидев меня, он сказал:
– Тебя бригадир искал. На вахту к начальству вызывали. Наверное, освобождение.
Я вышел из палатки и думаю: куда идти? В столовую или на вахту? Пошёл на вахту. Осуждён ни за что, может, и вправду освобождение!
У входа в соседнюю палатку стоял Агапий
