руками. Когда поезд прибавил скорость, отстали. А ребята ещё бежали за поездом далеко за станцией.
Остались позади широкие сибирские просторы, проехали Иркутск, Байкал, Читу. Поезд шёл на восток. На остановках часто простукивали вагоны деревянным молотком, проверяли целость стенок и полов. Вдруг слышим, уже где-то за Байкалом – выстрел! И резкий толчок. Поезд остановился, кто-то кричал, было слышно, как тихо шелестят деревья, идет мелкий дождь. В соседнем вагоне уголовники вырезали пол и на ходу на повороте бросились под вагон. Когда их заметили, стали стрелять и остановили поезд. Потом в Находке мы узнали, что четверо ушли в тайгу. Одного из них пристрелили.
Поезд тронулся и мчался всё дальше и дальше на восток. По сторонам замелькали сопки. Мы проехали мимо Волочаевки, где в боях за Волочаевскую сопку насмерть стояли в 1922 году бесстрашные бойцы главкома Блюхера и партизаны. Их тоже везли вместе с нами. А самого Блюхера признали изменником Родины – врагом народа, хотя сопка Июнь-Корань увенчана бюстом народного героя. Блюхер был расстрелян 9 ноября 1938 года.
Во время стоянки давали раз в сутки баланду и 200 граммов хлеба. Второй раз кипяток и 300 граммов хлеба. Через каждый вагон в тамбуре стоял с винтовкой охранник. На последнем вагоне были установлены прожектор и пулемет. Так мы и двигались до самого Тихого океана.
До Находки ехали десять суток. В дороге всего натерпелись. И голода, и жажды, и издевательств уголовников, которых подсадили к нам в вагон. Питанием меня сначала поддерживал Николай Иванович, он пять дней делился со мной продуктами. Но потом уголовники у него всё украли, и мы оба остались на казенном пайке. В Находке нас определили в пересыльный лагерь, расположенный на горе. С территории хорошо было видно море и часть города. Пейзаж радовал глаз, но нам было не до него. У всех на уме крутилось одно: что нас ждёт?
В лагере нас выстроили и сделали перекличку. Затем вскрыли наши пакеты и зачитали приговоры, вынесенные заочно «тройкой» НКВД по Красноярскому краю. Срок у всех был один – десять лет лишения свободы. И тем, кто подписал протокол допроса, и тем, кто отказался подписывать.
В моём приговоре было написано: осужден по делу Бухарина, Рыкова за участие в подготовке к вооруженному восстанию по статье 58, пунктам: 2б (измена Родине), 4 (террор), 8 (подготовка вооруженного восстания), 10 (коллективная агитация против Советского строя) – сроком на десять лет.
Со всех сняли отпечатки пальцев, велели запомнить свои номера. Мой был – 42 000. При проверке кричали номер, а заключенные должны были назвать свою фамилию.
Лагерь был обнесен тройной колючей проволокой. Это был палаточный городок, разделённый на несколько зон. В нейтральной зоне ходили охранники с собаками. На вышках стояли часовые, ночью зажигался прожектор. Переход из одной части в другую не разрешался. Женская зона находилась на правой стороне лагерного двора, отдельно. Нас поместили в девятую зону. В центре лагеря, недалеко от нас, стояли деревянные здания для начальства, обслуживающего персонала и охраны. В палатках были устроены двойные двухъярусные нары вагонного типа. За каждым закрепили место и прибили ярлычок, где были написаны химическим карандашом номер и фамилия заключённого. Всех предупредили, чтобы из палатки не выходили, кроме надобности и в уборную. Кухня находилась на главном лагерном дворе. Обед привозили на тележках и кормили на улице около палатки. Столов не было, ели стоя. Кроме хлеба и баланды иногда давали кашу из китайской крупы и макарон.
Однажды нам привезли на тележках рыбу, стали раздавать по кусочку. Она страшно воняла, по ней ползали белые черви. Несмотря на голод, многие не могли это есть. Часть рыбы увезли обратно и доложили об этом начальству. Пришли начальники и приказали повару все-таки раздать ее. Многие взяли рыбу, очистили от червей, но есть так и не смогли. Когда начальство ушло, мы побросали её кто куда, а того, кто не притронулся к ней, заперли в карцер и там долго продержали, и есть им не давали. Хлеб нам выдавали заплесневелый, с крысиным помётом.
Здесь, в пересыльном лагере, на следующий день я неожиданно встретил секретаря нашего Саянского райкома партии Петрова. Он рассказал, что его, райуполномоченного НКВД и милиционера Куропаткина арестовали в марте 1938 года. Но на допросах не били и не заставляли насильно подписывать протокол. Сидели они оба в Красноярске.
На другой день ко мне прямо в палатку украдкой пришел начальник нашей районной почты. От него я узнал, что райуполномоченного НКВД и милиционера Куропаткина содержат здесь же, но отдельно от нашего брата. Он же рассказал, что все аресты проходили только по указанию крайотдела НКВД. Ночью, в половине первого, его вызвал райуполномоченный к себе в кабинет, а в час ночи оба они пошли на почту, где по телеграфу получили указания, каких людей и когда арестовывать, куда их отправлять, как оформить документы и т. д. Райуполномоченный внимательно читал телеграфную ленту, что-то записывал, а затем сжигал ее. Так было несколько раз. Потом прислали нового работника из Красноярска. Он арестовал самого уполномоченного, секретаря райкома партии, районного прокурора и начальника почты.
Спустя два или три дня в лагере произошла ещё одна неожиданная встреча. По утрам мы по очереди по двое ходили за кипятком. Кипятильник стоял около водоколонки, которая находилась рядом с женским отделением. Как-то пришёл я с товарищем за кипятком, и вдруг слышу знакомый женский голос: «Илья Федорович! Илья Федорович!» Я повернулся и за колючей проволокой увидел учительницу нашей школы Торопову.
– Здравствуйте! – сказал я. – А вас по какой статье арестовали?
– По пятьдесят восьмой, – с болью и тоской в голосе ответила она. – Дети нечаянно порвали в классе портрет вождя. И вот… В общем, за плохое воспитание детей.
Мы перебросились ещё парой фраз и попрощались.
В Находке нас продержали десять суток. Всего заключенных в лагере было около пятидесяти тысяч. Но всё время прибывали эшелоны с арестованными. И хотя никто из лагерного начальства не говорил нам ни слова, все уже знали, что повезут морем на Колыму и что отправка задерживается из-за транспортных судов, которые оттуда еще не вернулись.
В середине мая началась отправка, как сейчас говорят, в места не столь отдалённые. В числе пяти тысяч заключенных я попал на судно «Уэлен». Глубокой ночью наш корабль тихо и спокойно поплыл по морю. Везли нас в трюме. Было тесно, душно, темно, только в дальнем углу горела одна лампочка. В Японском море было тихо, плыли спокойно. Время от времени
