В Грюнвальде наши дороги разошлись, но лишь на короткое время. Блумберг направился в Штуттгарт, Заринш стремился в Англию, куда и попал, а я хотел обосноваться в Мюнхене. Я намеревался теперь как свободный гражданин посвятить себя и дальше спасению власовских солдат. Но тут была еще одна проблема. Хотя у меня и были прекрасные латышские документы, но не было немецких. И с Блумбергом было то же самое. Вот почему мы с ним опять встретились, чтобы обсудить — что можно предпринять по этому поводу. Мы пришли к решению ночью и в тумане проникнуть в советскую зону и оттуда «бежать» в Западную Германию. Один из школьных друзей Блумберга, которого он нашел в Мюнхене, был родом из Найлы, расположенный вплотную к границе зоны, и мог нам точно описать это местечко, так что мы могли там перейти границу. В то время она еще не так охранялась.
При нашем «бегстве» на запад мы дали себя поймать западным стражникам, которым мы вручили наши удостоверения личности, полученные, нами в свое время при нашем переселении в немецкое государство. В них было указано, что мы немцы. На основании этого мы получили нужные нам документы, в которых было указано, что мы являемся немецкими беженцами. Таким образом мы могли начать новое существование.
Советские репатриационные комиссии в лагере Платтлинг
Почти год прошел после капитуляции Германии. Остатки власовской армии — около 4000 человек — находятся в лагере военнопленных в Платтлинге, в Верхней Баварии. Это — большое поле, которое вытянулось между городком и Дунаем. Лагерь обнесен несколькими рядами колючей проволоки и охраняется стражей на вышках. От главной дороги, которая тянется вдоль лагеря, отходит вновь проложенная дорога, ведущая к главным воротам лагеря. Перед лагерем, но уже внутри проволочного заграждения, то есть на месте, подпадавшим под наблюдение с вышек, находится барак для посетителей. Лагерь делится на несколько отделов, в которых главным образом помещаются власовские солдаты. Кроме них там еще находятся немецкие военнопленные, включая сюда и чинов войск СС, и политические арестованные, выбывшие, однако, в декабре 1945 года.
При американском коменданте получил назначение для связи полковник власовской армии по фамилии Закс, старый эмигрант, владевший несколькими языками. В каждом отделе лагеря был назначен свой отдельный комендант. Настроение в этом лагере было угнетающее. Пребывание в нем его сидельцев было сплошной мукой, так как надежды, что власовские солдаты смогут избежать выдачи в Советский Союз, становилось все меньше. А выдача, понятно, означала для них худшее, чем смерть. Многие из них запаслись бритвенными лезвиями, которыми они собирались вскрыть себе вены у запястья. Другие обзавелись ядом.
Американское лагерное управление завело картотеку на чинов власовской армии, в которой отдельно были зарегистрированы старые эмигранты и те, кто были рождены внутри и за пределами Советского Союза в 1939 году. Многие из них указывали фальшивые имена. Представители советских репатриационных комиссий, которые уже появились еще в лагере Ландау на Изаре, стали пытаться проникнуть в лагерь в Платтлинге, но поначалу были выставлены американским комендантом. Но в конце концов они получили разрешение просмотреть картотеку. После этого начались допросы. Всем задавался один и тот же вопрос: «Почему вы сражались против своей родины?» И всегда звучал ответ: «Я сражался не против, а за свою родину и против тех, кто бесправно захватили над ней власть». Или, например, один молодой солдат говорил: «Мне сейчас 18 лет. Когда немецкие войска пришли в нашу деревню, мне было 15. Перед этим мои родители были высланы в Сибирь, а мой брат расстрелян. Я добровольно явился во власовскую армию и два года сражался против убийц моей семьи.»
При многих американских допросах, на которых присутствовали представители советских властей, солдаты РОА обыкновенно отвечали: «Да, я сражался против этой сатанинской власти и буду всегда так делать». Но была и другая реакция: «Я никогда не был в этой армии. Что вы мне рассказываете!» Член советской комиссии возражает: «Мы можем это доказать». Солдат смеется: «Я знаю, что вы можете доказать все, что захотите. Вы можете меня убедить, что я негр или китаец, и это вам так хорошо удастся, что я и сам почти в это поверю…» Такие люди имели шанс спастись, но кто мог тогда это знать.
Все это были обычные сказки, которыми члены советских репатриационных комиссий старались убедить пленных вернуться в Советский Союз: «Родина вам простила, она ожидает вас, вы должны возвращаться. Должны, помочь при построении социализма. Вы вернетесь на свои рабочие места, в ваши старые квартиры, к вашим семьям. Что же вы ждите здесь? Ведь в этом нет смысла!».
Эти сказки соответствовали тайным желаниям и звучали так соблазнительно, что, невзирая на горький опыт, многие хотели им верить. Настроение в лагере стало колебаться. На некоторых палатках флажки Русской Освободительной Армии стали заменяться маленькими красными флажками. Они свидетельствовали, что здесь находились русские, которые были готовы вернуться в Советский Союз. Это неудивительно. Большинство этих людей вообще не имели соприкосновения с Германией. Они были пленными у немцев, потом солдатами РОА и теперь стали пленными американцев. Германию они знали только так, как она обнаруживала себе через колючую проволоку, знали крестьянина, который пашет свое поле и у которого можно ночью, пролезая под проволочное заграждение, украсть пару кормовой свеклы или даже кролика из клетки, чтобы не умереть от голода. Я ведь и сам это делал и не стыжусь этого.
Вербовка советских офицеров в пользу возвращения в Советский Союз не всегда протекала без выпадов. Так однажды появился власовский полковник Денисов в полковничьей форме Красной армии со всеми отличиями, которые у него раньше были. Денисов уже сам перешел к советчикам. Большинство пленных так настроилось против него, что лишь в последний момент лагерной полиции удалось спасти его от удушения в выгребной яме.
Растущий страх выдачи вызывал планы бегства не только отдельных лиц. Думали даже о массовом побеге. Поскольку я в то время был уже на свободе, я и стал заниматься этими планами. Для выполнения моего задания, я заручился согласием трех самых важных в этом отношении источников: в Мюнхене — в православном Синоде, помещавшемся на улице Донау номер 5, у управляющего его делами протоиерея графа Георгия Граббе; у власовских офицеров, большей частью штабных, которые как штатские скрывались в Мюнхене, и, наконец, у НТС, русского Трудового Союза солидаристов, политической организации. Ни власовские офицеры, ни члены НТС не рисковали приближаться к лагерю военнопленных. Но НТС предоставил в мое распоряжение пятерых школьников, детей русских эмигрантов, которые посещали немецкие школы и были членами молодежной организации НТС. Они говорили по-русски, а главное — были по тогдашним понятиям «моторизованы», то есть имели велосипеды.
Туннель, но не спасение
Удивительно, казалось бы, что я, только что сбежавший из плена, стал искать пути к этим трем источникам, чтобы с их помощью организовать более крупное начинание для бегства. Но я знал власовское подполье и знал, где скрывались эти люди. Православную церковь я тоже знал и был даже в дружбе с сыном управляющего ее делами графа Граббе, Димитрием.
Относительно НТС я тоже был хорошо информирован.
Также я хорошо знал и профессора Гречко, который основал комитет помощи в Ландау. У него были большие заслуги: он многих спас от репатриации, за что и заплатил двумя годами заключения в американском лагере в Германии. Здесь я хочу с благодарностью помянуть его, он помог и мне. В настоящее время его уже нет в живых.
Поскольку я был защищен с тыла, то у меня создалась возможность заняться организацией бегства из лагеря Платтлинг. Для его планирования была необходима надежная организация в самом лагере. За эту задачу взялся майор Владимир Черемисинов. Как русский эмигрант из Парижа, добровольно вступивший во власовскую армию, и будучи полным энергии, он развил большую деятельность в лагере. Вообще, оказалось, что эмигранты выступали гораздо увереннее, так как они меньше опасались и надеялись избежать выдачи.
Черемисинов стал моим связным в лагере. Связь между ним, мною и моими помощниками вне лагеря осуществлялась при посредстве отца Игоря, православного священника, жившего в Платтлинге. Отец Игорь имел право свободного входа в лагерь, как и другие духовные лица. Для нас это было очень важно.
Таким образом доступ информации снаружи в лагерь казался обеспеченным, а пленные могли быть осведомлены обо всех наших шагах по выполнению задуманного плана и о явочных местах. Мы оповещали их обо всем для того, чтобы внушить пленным уверенность, так как лишь их твердое решение бежать было предпосылкой для удачи нашего начинания.
