Пока я уплетаю бульон с натуральной, сделанной из раскатанного теста лапшой, Лена жарит отбивные. Нет, красиво жить не запретишь…
— Чего такая роскошь? Я вполне обошелся бы чайком с сухариком. Привык.
— Дор, ты странный… Любой нормальной женщине приятно о ком-то заботиться. Я устала пить по утрам растворимый кофе — сама с собой и с кусочком сыра. Знаешь, почему наши «новые русские» такие бешеные?
— А они бешеные?
— Угу. Заведенные, будто машины. И живут, как при коммунизме — все для всех, и ничего — лично для каждого…
— Не догоняю. Переведи.
— Перевожу. Когда они начинали, то привыкли, что надеяться не на кого, только на себя. Помнишь поговорку: «Господи, избави меня от друзей, а с врагами я и сам справлюсь»? Тех, кого они считали друзьями, предавали, их женщины стали нелюбимы — с кем поведешься, среди жен «новых» — свое «построение», а бабы — куда злее и циничнее мужиков в определенных вещах… Вот и получается бесконечный кутеж: жрач в кабаке, где только декорации новые, а-ля Европа, а люди — те же… Только если раньше отрывались они по пельменным да ресторанам «Колос», то теперь — закрытые клубешники и «метрополи» всякие… Где все — для тех, кто платит, и ничего — для тебя лично. Еда — для всех, девки — для всех, вот люди и дичают в полном одиночестве, а дома — злая до одури жена, потому что из жены давно превратилась в наследницевоспитательницу собственных детей…
— Понятно…
— Я права?
— Не знаю. Может быть.
— Дор, а ты женат?
— Не знаю, — пожимаю плечами, и вид у меня при этом, наверное, совершенно беспомощный…
— Знаешь… Ты не помнишь ничего про себя потому, что не хочешь вспоминать, боишься… Что-то очень важное, что стоит жизни… Так вот слушай: в жизни имеет ценность только любовь, все остальное — лишь прилагательное… Не думай об остальном, вспомни это, и ты вспомнишь все.
— Может быть…
— Знаешь, у тебя усталый вид. Ну и немудрено: ночь мы вообще не спали… А годков тебе — не как мне…
— Вот еще! Я мужчина в самом расцвете сил!
— Кто бы спорил… Знаешь, это очень здорово, когда женщина утром, готовя завтрак, с восторгом думает о своем мужчине и о том, когда же мы снова ляжем в постель…
— И до вечера ждать совсем необязательно…
— Дор, любопытно, кто из нас дольше воздерживался?
— От чего?
— Ну не от секса же… От любви. Ты знаешь, мне жутко хочется расплакаться… От счастья…
…Звучал саксофон, и мы любили друг друга долго, бесконечно долго…
Пропало все, будто на этой земле остались только два человека и связывающее их чувство — древнее, как снег…
…Вспомни любовь, и ты вспомнишь все…
…А снега все нет. За окном, в белом люминесцентном свете, стынет ночь, замерли деревья — мерзлые, неживые. До будущей весны. Да и будет ли она?..
Смутно на душе, пусто. И — огромная усталость, словно нет сил уже ни на сочувствие, ни на сострадание, ни на любовь. И душа — одинока и бесконечна, как космос, и ночь мучительна и огромна, и нужно добрести ее до рассвета и очнуться утром в скудной бездарности пробуждения — сколько же еще нужно мужества!..
И вспоминается сырой туман, сотканный из опьянения и любви, и рыжая, веснушчатая девочка, влюбленная так искренно и так безнадежно… Далекая теперь, как отлетевшая юность…
— …Ты знаешь, мне снилась сегодня большая снежная гора… — Она повернулась на бок и положила кудрявую голову на ладошку.
— Вчера. Мы сегодня и глаз не сомкнули.
— Вчера? Ну да, вчера. Вчера я была одна.
— Ты что-то говорила про гору…
— Да. Большая снежная гора…
— Жуть какая…
— Ты понимаешь?..
— Как крепость, которую нужно взять.
— Нет, это для тебя. Гора была большая и холодная, и вся ледяная. Я с нее падала.
— Это даже приятно.
— Страшно.
— А сейчас?
— А сейчас не страшно. Я тебе не рассказывала — мне было четырнадцать лет, я каталась на лыжах, упала и даже понять ничего не успела: просто лежала на снегу и плакала. И не могла подняться. Давай выпьем?
— Давай. — Он глотнул из горлышка, потянулся за бокалом.
— Не-ет, я хочу, как ты. — Она отпила несколько глотков. — Пить приятно, а напиваться — противно. Правда?
— Когда как.
— Тогда напьюсь.
— У тебя не получится.
— Не получится… Тебе ведь будет не так хорошо со мной тогда… Ведь тебе хорошо со мной, правда?
— Правда.
— Сейчас мне приятно. А иногда — неприятно. Почему ты никогда не врешь?
— Это я тебе. А вообще-то я жуткий лгун.
— Жаль. Ты ври мне, когда мне будет это нужно. Ладно? Ой, я почти все выпила… Но ведь есть еще?
— Хм…
— Про что я говорила?
— Про гору.
— Да, про гору. Я вчера тоже плакала.
— Во сне?
— Да, и потом.
— Так бывает. А что случилось тогда?
— Давно?
— Да.
— Я ушибла позвоночник. Сильно. И три месяца лежала на животике. Мне было одиноко и жутко.
— А потом прошло?
— Ага. Я еще ходила к массажисту.
— К молодому?
— Да нет, не очень. Но у него были сильные руки.
— Да? И где же он тебя массировал?
— На кушетке. Я была в одних узеньких плавочках.
— И всего-то?
— А потом без плавочек.
— Он хотел тебя?
— Еще как.
— А ты?
— Да ну его.
— Я его убью. Завтра с утра этим и займусь.
— Не, не надо. Он уже старенький.
— Прикончу. Прикокошу.
— Я была маленькой девочкой и ничего не позволяла.
— Кроме массажа.
— Мне это было полезно.
— А вот так тебе полезно?.. А вот так?..
— Да… Да…
— А вот так?..
— Да-а-а…
— …Ты все же жуткий развратник. Блудня.
— Я — паинька.
— Да? А летом эта твоя… Плоская, как швабра…
— Ну, положим, не такая и плоская…
— Сейчас получишь.
— Ошибка молодости.
— Из-за таких ошибок попа потом у некоторых болит.
— Советский бициллин — гроза поп!
— Скажи спасибо, что такой был.
— Спасибо.
— Блудня.
— Отрада массажистов.
— Хочешь выпить?
— Хочу тебя.
— Я… Я не могу больше молча…
— Вольному — воля…
— Да?.. А соседи?.. Помнишь, они чуть милицию на нас не вызвали… Думали, ты меня мучаешь…
— Еще как…
— Подожди… Да… Да…
— …Утро скоро. — Она смотрела на него, и сумрак висел на пушистых ресницах, как снег на еловых лапах.
— Не скоро. Зима, — пробурчал он. — У тебя выходной?
— Вроде того. Спи.
— Ты спишь?..
— Уже нет.
— Точно не спишь?
— Точно…
— Мне нужно сказать… Ну не спи.
— Не сплю.
— Володя приехал.
— Что?..
— Володя из армии вернулся.
— Какой Володя?
— Не притворяйся, ты же не спишь.
Он сел к ней спиной, опустив ноги на коврик. Закурил:
— И что?
— Он спросил: есть ли кто у меня. Я сказала; есть.
— И — что?
— Он сказал, три месяца нам хватит, чтобы расстаться?
— Нам?
— Нам.
— Почему три месяца?
— Он сказал, нужно пойти с ним подать заявление.
— Какое заявление?
— В ЗАГС.
— Хм… Раньше месяц было.
— Теперь три.
Он мотнул головой:
— Бр-р-р… Башка тяжелая. Не спали почти. Надо кофейку.
— Зачем? Поспи лучше.
— А на работу?
— У тебя же выходной.
— Сегодня что, четверг?
— Уже пятница.
— Я перепутал. Сегодня рабочий.
— Тогда я тоже в институт пойду.
— Правильно. Чего прогуливать… Они вышли вместе.
— Я приду завтра? — спросила она.
— Да, конечно. Только позвони.
— У тебя что, дежурство?
— Может быть. Ты позвони.
— Хорошо. До завтра.
— Ага…
* * *
…Весна оказалась мокрой и слякотной. А он пил и неделю, и другую, и третью, стараясь смыть с души эту скользкую слякоть…
А тем утром оказался у ее дверей. Позвонил.
— Ты?
— Ага.
— Долго пропадал. Ну и видок у тебя. Ты чего, пьешь?
— Выпиваю.
— Ну заходи.
— Я на минутку… У тебя это… Похмелиться нечем?
— Да нет. Гости позавчера были, все выпили.
— А червончик взаймы?
— У меня есть двенадцать рублей, но мне надо Володе носки купить.
— Носки? Какие носки?
— Белые.
— А… Ну да. У вас же сочетание. Скоро.
— Через две недели.
— Так червончика нет…
— Ты что, за этим пришел?
— Ну должен же я был за чем-то прийти… Вот, за червончиком.
— Правда нету.
— Ленка… Мне плохо…
— Поищи еще где-нибудь. У тебя ведь знакомых полгорода…
— Ага. Поищу.
— Ну что ты на меня так смотришь? Ведь ты же не любил меня?
— Н-н-нет. Не любил.
— Я же тебе просто так была нужна…
— Ага. Просто так.
— Ну вот. А Володя — любит.
— Понятно. Я пойду.
— Давай. Не обижайся, денег сейчас совсем нет… Прости…А на улице была все та же зябкая сырость. Пить было противно, а напиваться — приятно.
Потом он засыпал. И видел во сне большую белую гору. Как крепость, которую нужно взять.
Глава 36
Открываю глаза и впервые чувствую то, чего не ощущал так давно: уверенность в завтрашнем дне. Даже как-то стыдно перед согражданами: в стране, понимаешь, бардак, а тут — на тебе: на роскошной двуспальной кроватке в люксе «Лазурного берега», по самой «мертвой поре» лежит, раскинувшись, индивид и счастливо улыбается, довольно бессмысленно глядя в потолок.