– Жан, – сдавленно прохрипел он между жестокими рвотными спазмами, – когда мне в следующий раз придет на ум подобный план, сделай милость, всади мне топорик в башку по самый обух.
– Вряд ли подействует. – Жан проворно заменил полное ведро на пустое и ободряюще похлопал друга по спине. – На черта мне зря затуплять чудесные острые лезвия о твою медную башку.
Потом он плотно закрыл ставни на всех окнах, за которыми уже занимался Лжесвет.
– Вид у тебя плачевный, конечно, но надо, чтобы еще и запах произвел на Аньяиса должное впечатление.
Мучительные рвотные судороги продолжались и после того, как в желудке ничего не осталось. Локк корчился, трясся и стонал, схватившись за живот. Жан перетащил друга на постель.
– Ты белее мела и весь в холодной испарине, – пробормотал он, глядя на него с неподдельной тревогой. – Неплохо, неплохо. Весьма правдоподобно.
– Мило, да? – прерывисто прошептал Локк. – О боги… сколько еще мне мучиться?
– Точно сказать трудно. Аньяис со своими людьми должен вот-вот подойти к таверне. Несколько минут они подождут нас там, закипая раздражением, и только потом ринутся наверх.
В течение этих нескольких минут Локку открылся весь смысл понятия «маленькая вечность». Наконец по лестнице загрохотали шаги, и мгновение спустя дверь сотряслась от яростных ударов.
– Ламора! – проорал Аньяис. – Таннен! Открывайте живо – или я вышибу дверь к чертовой матери!
– Слава богам… – прохрипел Локк, когда Жан двинулся к двери.
– Мы ждали вас у «Последней ошибки»! Вы идете или… О боги, что здесь происходит?
Аньяис переступил через порог и тотчас вскинул руку, закрывая рукавом нос от мерзкого рвотного запаха. Жан указал пальцем на Локка, который с душераздирающими стонами корчился на кровати, кутаясь в тонкое одеяло, несмотря на душный жаркий вечер.
– Ему стало дурно с полчаса назад. Всю комнату заблевал на хрен. Не знаю, что с ним.
– Боги мои, да он позеленел уже.
Аньяис подошел поближе, глядя на Локка с ужасом и сочувствием. Он был в полном боевом облачении: многослойная кираса из вываренной кожи, расстегнутый кожаный нашейник, на мясистых руках – кожаные наручи с частыми заклепками. Наверх с ним поднялись несколько вооруженных слуг, но ни один из них не горел желанием последовать в комнату за хозяином.
– Я на обед взял каплуна, – сказал Жан. – А он – рыбный рулет. С тех пор мы оба ничего не ели, и я чувствую себя прекрасно.
– Захлебнись я Ионовой ссакой! Рыбный рулет! Бьюсь об заклад, на удивление свежий.
– Аньяис… – прохрипел Локк, протягивая к нему трясущуюся руку. – Не… не уходите без меня. Я… с вами. Я… в состоянии драться…
– О боги, нет! – Аньяис решительно помотал головой. – Ты совсем плох, Ламора. Тебе нужно показаться лекарю. Ты хоть вызвал лекаря, Таннен?
– Не успел еще. Как началось, все бегаю ведра выношу да вокруг него суечусь.
– Вот и продолжай в том же духе. Вы оба никуда не идете. Не сердись, Жан: его явно нельзя оставлять одного. Сиди здесь, присматривай за ним. И при первой же возможности сгоняй за лекарем.
Аньяис наклонился и потрепал Локка по плечу:
– Не волнуйся, приятель, сегодня мы расправимся с этим гадом. Разделаемся раз и навсегда, а потом я пришлю кого-нибудь тебя проведать. С отцом я все улажу, он поймет.
– Пожалуйста… прошу… Я обопрусь на плечо Жана… я смогу…
– Разговор закончен. Ты даже на ногах не устоишь. Еле живой ведь – точно рыбешка, брошенная в вино. – Аньяис попятился к двери и напоследок сочувственно помахал Локку. – Я своими руками уделаю мерзавца и пару раз врежу от твоего имени, Ламора, уж не беспокойся.
Затем дверь с грохотом захлопнулась, и Локк с Жаном снова остались одни.
4
Через несколько долгих минут Жан отворил окно, выходящее на канал, и выглянул в разбавленные Лжесветом сумерки. Он увидел, как Аньяис со слугами торопливо пробираются через толпу и по кошачьему мостку переходят через Виа Каморрацца в Арсенальный квартал. Аньяис ни разу не оглянулся и скоро исчез в густых тенях вдали.
– Ну все. Тебе помочь… – начал Жан, отворачиваясь от окна.
Но Локк уже сам выполз из постели и сейчас плескал воду на алхимическую плитку. За последние полчаса он, казалось, постарел лет на десять и похудел на добрых двадцать фунтов. Жан встревожился: у Локка не было лишних двадцати фунтов веса.
– Превосходно. Самое простое и самое незначительное дело на сегодня мы сделали. Работаем дальше, Благородные Канальи! – Локк поставил на плитку глиняный кувшин с водой; яркий отсвет раскаленного камня упал на его лицо. Постарел на десять лет? Да нет, скорее на все двадцать. – Теперь – сосновый отвар, да благословят его боги! И хорошо бы он оказался таким же действенным, как пурпурный порошок.
Жан, поморщившись, подхватил два ведра с рвотой и подошел к окну. Лжесвет уже угасал, и сильный, теплый Ветер Герцога гнал с моря низкие темные облака – сегодня ночью они скроют луны по крайней мере на пару часов. По всему городу загорались крохотные булавочные огоньки – словно незримый ювелир раскладывал свои товары на черном бархате.
– Похоже, от чудесного снадобья Джессалины я выблевал все, что съел за последние пять лет, – слабым голосом проговорил Локк. – И свою нежную душу в придачу. Прежде чем выплеснуть, глянь внимательно, не плавает ли она в одном ведер, ладно? – Дрожащими руками он крошил сухую сосновую кору прямо в кувшин с кипятком, не имея ни сил, ни желания заваривать как положено.
– Да вот она вроде, – отозвался Жан. – Мерзкая кривая душонка, смотреть противно. Без нее тебе будет лучше – нехай плывет в море.
Быстро высунувшись в окно, Жан убедился, что внизу нет лодок, плывущих навстречу поистине неприятной неожиданности, а затем просто вышвырнул оба ведра в канал одно за другим. Они с шумным плеском упали в серую воду с высоты семидесяти футов, но Жан был уверен, что никто не заметил, а если и заметил, то не обратил особого внимания. Каморрцы постоянно выбрасывали в Виа Каморрацца разные гадости.
Благополучно избавившись от ведер, Жан отодвинул дверцу потайного шкафа и достал оттуда два дешевых дорожных плаща и две широкополые веррарские шляпы из дрянной кожи, на ощупь сальной, как колбасная оболочка. Один серо-бурый плащ он накинул на плечи Локку, который тотчас запахнулся в него поплотнее и зябко поежился.
– У тебя прям материнская забота в глазах, Жан. Должно быть, я совсем дерьмово выгляжу.
– На самом деле выглядишь ты так, будто тебя повесили на прошлой неделе. Мне неудобно спрашивать, но… гм… ты уверен, что сдюжишь?
– Должен сдюжить, деваться-то некуда. – Обернув правую руку краем плаща, Локк взял кувшин с отваром, отхлебнул немного и проглотил вместе с кусочками коры, рассудив, что им самое место в пустом желудке. – Тьфу! По ощущениям – будто в живот сапожищем пнули. Я что, и Джессалину разозлил чем-то?
Лицо у него кривилось так, словно кожа, движимая собственной волей, пыталась оторваться и сползти с костей черепа, но он стоически продолжал давиться мерзопакостным зельем. Жан крепко придерживал друга за плечи, втайне опасаясь, что еще один приступ рвоты доконает беднягу.
Через пару минут Локк со стуком поставил кувшин на стол и глубоко перевел дыхание.
– Не терпится побеседовать с Серым королем, когда вся эта херотень закончится, – прошептал он. – У меня накопилось несколько вопросов к нему, сугубо философского свойства. Например: «Ну что, нравится, когда тебя подвешивают за яйца, ублюдок?»
– Вопрос, смею заметить, скорее физиологический, нежели философский. Но, как ты сам сказал, сперва нужно дождаться, когда Сокольник уберется из города. – Жан говорил ровным, совершенно бесстрастным голосом, каким обычно высказывался при обсуждении планов, имеющих весьма отдаленное отношение к благоразумию и здравомыслию. – Жаль, конечно, что мы не можем просто прикончить сукина сына в темном переулке.
– Застигнуть врасплох, чтобы он и подумать ничего не успел, иначе нам крышка.
– Ярдов с двадцати, не меньше, – медленно произнес Жан, словно размышляя вслух. – Один меткий бросок Злобной сестрицы – и готово. Секундное дело.
– Увы, мы с тобой оба знаем, что убивать вольнонаемного мага нельзя, – вздохнул Локк. – Мы и недели не проживем, коли решимся на такое. Картенцы устроят показательную расправу над нами, а заодно над Кало, Галдо и Клопом. Нет, это не выход. Долгое и мучительное самоубийство.
Локк задумчиво уставился на алхимический камень, все еще источавший слабое белое сияние, и потер ладони.
– Вот интересно, Жан… в самом деле интересно: не такие ли чувства испытывают наши жертвы? Когда мы их обираем и исчезаем, а они ничегошеньки не могут поделать?
Свет камня почти полностью померк, пока Жан раздумывал над ответом.
– Мне кажется, Локк, – наконец проговорил он, – мы давно сошлись во мнении, что все они получают по заслугам. И вообще, нашел тоже время угрызаться совестью.
