Твердохлеб, ясное дело, не знал, кто такой Президентик.
- Не знаете? - удивился Пиетет. - Президентик возглавляет наше Общество любителей. Главная персона - Корифей, это всем известно, но не будет же он сидеть в канцелярии, где собраны одни только посредственности. Мы избрали себе Президентика - и пусть. Мы его еще знаете как называем? Барабанчик. Арендуем для джаза на пять дней еженедельно, чтобы там по нему ударник тарабанил своими палочками, а дважды в неделю пусть себе сидит в Обществе. А кто его слушает? Слушаем только Корифея. Каждое слово с трепетным пиететом. Я еще и записываю...
- Каждое слово? - не поверил Твердохлеб.
- Каждое! И все с трепетным пиететом.
Твердохлеб убедился в своем предположении, что попал к людям не совсем нормальным. Неужели Солнышко - это Наталка, и неужели здесь что-то было с ней, и с этим загадочным Племянником, и с этими странными доловцами? От всего этого можно было сойти с ума.
Но доловцы-комфортовцы не позволяли человеку и такой роскоши. Круглый стол за колоннами, оказывается, для всех был здесь вожделением, мечтой, целью всей жизни. Сидеть с Корифеем - какое счастье, какое блаженство! Но допущены только Сателлит, умевший превозносить Корифея так же, как и Пиетет, а вдобавок еще и развлекавший его всякими придыбенциями. Быть может, тут еще добавлялись румянцы бесстыдства, которыми горели надутые щеки Сателлита, как бы придавая некую значительность Корифеевой желтолицости.
Столь же вожделенным предметом особых желаний был огромный трехкомнатный "люкс", который занимал Корифей в "Южном комфорте". Собирались там нечасто, но - самые близкие, самые доверенные. А так: то у Сателлита, отличавшегося хлебосольством, то у Хвостика, который был легендарно скуп, но тайком заманивал к себе из Киева каких-то женщин и потом нашептывал то одному, то другому: "Приходи с бутылочкой на женщин". У Хвостика на шее какие-то рубцы, словно у вола от ярма. Мозоли от железных оков брака, говорил Хвостик, поменявший уже четыре или пять жен. Не это ли ничтожество заманило сюда Наталку?
Метрик и Сантиметрик не напрасно были обрызганы краской. Оба художники. В "Южном комфорте" творили "Полотно пребывания". Чьего? Вопрос риторически-неуместный. Один только Корифей имел здесь значение, и только ему должно было все служить. Писал картину Метрик, а Сантиметрик растирал ему краски, тащил подрамник с натянутым полотном то "на пленэр", то "в интерьер", самое же главное - компоновал, размещал, расставлял и рассаживал действующих лиц вокруг центра этого шедевра - то есть Корифея. Твердохлеба тоже втянули, поскольку так изволил Корифей.
- Я вам такое местечко выберу, такое! - причмокивал перед Твердохлебом Савочкиным ртом Сантиметрик. - Я вас так пристрою, что будете, возможно, даже впереди всех! Передний план, задний план - все это разговорчики и туман! Туман и туман! Мы с Метриком сделаем как? У нас задний план может стать еще более передним, чем самый передний! Вы не верите? Я вам открою тайну. Никому не открывал - только вам! Вы слышали о сюрреализме? Слышали? Ну так вот: мы создаем наш, социалистический сюрреализм! "Полотно пребывания" - это первое произведение нового стиля. Что мы здесь видим? Первое: дуб с цветами. И в каждом цветке портрет Корифея. Дальше: молодая женщина спит в постели с вертолетом. Из иллюминаторов вертолета выглядывает кто? Угадали - Корифей! Дикий кабан с ножом в зубах подкрадывается к столу, за которым сидит кто? Корифей, а с ним Сателлит. Пиетет раскачивается на гамаке из газеты. В газете чей портрет? Корифея? Корифея, это уже ясно. Так где тут передний, а где задний план? Повернутая перспектива, как на византийских иконах! Мы и вас куда-нибудь... Вы еще не знаете, как мы работаем! Мы работаем, как черти! День и ночь, день и ночь! - Твердохлеб деликатно заметил, что ночью, очевидно, недостаточное освещение. Освещение? - закричал Сантиметрик. - Вы думаете, нам нужно электричество? Да боже ты мой! Мы только при свечах! Как голландцы. Чтобы настоящая классика!
Еще Сантиметрик не успел воткнуть Твердохлеба в композицию "Полотна пребывания", как его нашел Пиетет и пригласил для очень важного разговора.
- Давайте к нам. Тут надежнее, - сказал он.
В Твердохлебовой комнате Пиетет вмиг обшарил цепким взглядом все закутки, заглянул в лоджию, удивился:
- Не вижу ни спиннинга, ни бутылочек, одни книжки... И вы вот так целый месяц?
- А что?
- Это у нас только Президентик все с книжками. Ну, а этому ни уважения, ни пиетета. Это не Корифей, нет!
- Я тоже не корифей, - засмеялся Твердохлеб.
- Мы уже немножко разведали. Вы напрасно скромничаете. Юрист - это звучит! Конечно, у нас не то. У нас сплошная добровольность, а в юриспруденции обязательность и принуждение, но человек из таких сфер среди нас - ого! И ваша подпись для нас - как с неба!
- Подпись? Что за подпись? - Твердохлеб ничего не понимал.
Пиетет положил на столик лист бумаги, напечатанный на машинке. Внизу синели закорючки подписей.
- Вот. Письмо в инстанции. Заявление. Требование. Протест. Я вам все объясню. Но здесь сама трепетность и пиетет. А могла быть трагедия. Значит, так. Слушайте меня внимательно. Вчера вечером мы собрались... Вы еще не знаете, а для нас это... Одним словом, мы все собрались у Корифея... Вечер незабываемый. Исторический, если хотите. Разговоры, уровень, мудрость, высота! Хозяин устал, и мы... Нельзя было его оставлять, но кто мог знать? Ушли все, даже Сателлит... А в камине горели дрова... Несколько пылающих поленьев упало на пол... Корифей, утомленный нами, заснул... И чуть не произошла трагедия... Начал тлеть ковер, могло вспыхнуть все... Ну, тут услышали, прибежали, погасили... Все обошлось. Но. Я говорю: но! И все мы говорим: а что, если бы пожар и?.. Об этом страшно подумать! И вот я составил письмо в инстанции с протестом и требованием. Почему такое разгильдяйство? Почему до сих пор в камине не поставлена решетка? Почему никто не заботится о здоровье и безопасности Корифея? Почему? Теперь мы собираем подписи всех, кто сегодня в "Южном комфорте", чтобы завтра отослать письмо... Я прочитал письмо Корифею, он одобрил и поддержал, и я с трепетным пиететом собираю подписи... Сегодня вечером понесем Корифею, чтобы он проверил, а уж затем отправим. Вас он тоже приглашает к себе. После ужина. Вы еще не были, но теперь будете. И убедитесь, что это незабываемо. Вот здесь подписывайтесь, и я побегу дальше... Вам дать ручку, или у вас своя?
- Видите ли, - Твердохлеб никак не мог найти подходящих слов, - здесь какое-то недоразумение... Я не могу брать ответственность...
- Ответственность? - резанул его печенежско-половецкой улыбкой Пиетет. - Об этом можете не беспокоиться! Мы все берем на себя! А если уж мы что-то берем, так не нужно ничьей помощи.
- Дело не в том, - при всей своей деликатности все же не уступал Твердохлеб. - Я привык подписывать не сам, а чтобы подписывали мне. Вы понимаете? Протоколы. Профессиональная привычка. А тут... Я не хочу вмешиваться в ваши дела, ломать ваши привычки, но... Приглашение к Корифею принимаю с благодарностью, но подписать... Вы меня простите - не могу. Не имею права. А с правом, вы ведь сами понимаете, мне приходится довольно часто...
Пиетет махнул на него печенежским чубом, словно хотел смести Твердохлеба и весь его род земной.
- Жаль, жаль. Мы так надеялись. Юрист в таком письме - это сила. Корифей оценил бы. Но смотрите, смотрите... Вы еще не знаете нашего Корифея!..
Он действительно его не знал, хотя и сидел за тем же столом в столовой. А кто знал?
Когда собрались после ужина в "люксе" Корифея, расселись вокруг камина, в котором снова гудело пламя, зажали в кулаках настойчиво всученные граненые стаканы с киевской (сваренной на меду по древним рецептам) водкой и Корифей милостиво кивнул Пиетету, тот вскочил, тряхнул чубом и слабо прокричал:
- Товарищи-друзья! Кто мы и что мы? Нас много, но что из того? У нас разные имена, но кому до них дело? Наше ДОЛ огромно, оно охватывает всю республику, и можно ли мерить все общество одним именем? Но вот я называю только одно имя, - и оно исчерпывает все наши знания и представления о ДОЛ, и потому мы произносим его с трепетным пиететом... И я...
- Мы сегодня выпьем или не выпьем? - заорал Сателлит. - Кто как, а я за нашего великого Корифея! Вря! Вря! Вря!
Все пили и приговаривали, Корифей благостно сощурился, протянул руку, чтобы взять письмо-портрет, о котором начал вещать Пиетет, и углубился в чтение.
Он читал долго и придирчиво, проверял подписи, просвечивал сквозь огонь, словно какую-то ценную бумагу. Тем временем снова пили за здоровье Корифея. Пиетет разносил закуски и заедки, мыл мисочки, приходил в восторг, делал заметки в памяти, что и сколько съедено, выпито, кем, как и что сказано и как вел себя при этом сам Корифей...
А Корифей, блаженствуя от тепла, от внимания и восторгов, позвал Пиетета, прижал к себе, обнял.
