И Александр Иванович пошёл.
Он шёл, шёл, шёл,
а дорожка всё не кончалась,
а солнце било в глаза,
а дети смеялись,
а голуби ворковали,
а аксолотль улыбался…
Потом всё вокруг закружилось, и он полетел на розовый гравий, жёстко ударившись щекой…
* * *
Двуногие вообще очень странные создания. Они убеждены, что их главная миссия – изменить наш общий мир, сделать его не таким, какой он есть. Зачем? Думаю, никто из двуногих не сможет дать ответ на этот вопрос.
Но всё, что бы ни делали двуногие, получается у них совсем не так, как задумывалось. Наблюдать за этим – подлинное наслаждение. Порой мне кажется, что вся цивилизация двуногих существует лишь для того, чтобы доставлять мне удовольствие…
У меня есть любимые моменты из жизни двуногих, за которыми я слежу с особым интересом. К таковым относится их политическая жизнь. Так двуногие называют всё, что связано с властью, подчинением и управлением одних двуногих – другими.
Пожалуй, самая забавная вещь в политической жизни двуногих – демократия. Считается, что это власть народа. Появилась она во времена, когда одни двуногие были рабами других двуногих. Сейчас считается, что народ при демократии может сам выбрать себе достойных правителей и жить счастливо. Но у двуногих, как я отмечал, на самом деле всё получается немножко не так, как замышлялось изначально. Поэтому в демократических странах у власти находится олигархия. Я долго не мог понять этот парадокс: как же так, ведь олигархия – власть немногих, а демократия – власть народа? Но оказалось, что всё очень просто. Только в государстве, где существуют прямые и честные выборы в органы власти, денежные мешки могут купить голоса избирателей или воздействовать на них с помощью газет, радио и телевидения. Таким образом рождается новый парадокс: развитая демократия всегда превращается в деспотию. Деспотию денег…
Казалось бы, всё понятно. Но двуногие всегда делают вид, что не понимают элементарных вещей, и каждый раз радостно обманывают себя и других, чтобы потом рвать на себе свою видоизменённую чешую и бурно негодовать.
Вот и Мой двуногий, ярый сторонник демократии, после «Радужной революции» и последовавших за нею свободных выборов совершенно утратил волю к жизни. Он продал телевизор, не слушает радио, не читает газет и почти не выходит из дому. «Восход радуги» совпал с его выходом на пенсию, которой не хватает для оплаты воды, света и тепла в его жилище.
Поначалу Мой двуногий бодрился, пытался найти работу, но странное словосочетание «нерентабельный возраст» лишило его даже призрачной надежды. Тогда он принялся распродавать аквариумы и безногих, что жили в них. В конце концов спустя несколько месяцев в комнате остался лишь один небольшой круглый аквариум. Аквариум, про который Мой двуногий сказал: «Это я не продам и не отдам».
Потому что в круглом аквариуме живу я.
…Иногда к Моему двуногому приходят его собратья. Чаще всего захаживает низенький человечек, именующийся сообразно возрасту – Старик. Мой двуногий так и говорит: «Привет, Старик! Как дела, Старик?»
У Старика быстрые маленькие глазки под клоками седых бровей, слюнявый толстогубый рот, обмётанный красными пятнами, прилизанные седые виски и буйные чёрные кудри на голове. Эти кудри Старику пересадили (двуногие используют неизвестное мне доселе слово «ре-им-план-ти-ро-ва-ли») недавно, взяв их из межножья.
Двуногие самцы с возрастом теряют волосяной покров на голове – об этом я знаю от других я. Но сейчас жить с босой головой нельзя, это табу, и лояльным к власти самцам ре-им-план-ти-ру-ют волосы. «Что делать, Старик, такое время…» – говорит Мой двуногий. У него проблем с волосяным покровом, к слову сказать, нет. Белые длинные волосы висят надо лбом, едва не закрывая слезящихся глаз. Это неудобно, но Мой двуногий не срезает поросль – так надо, чтобы выглядеть лояльным.
Я много размышлял над тем, что такое волосы и зачем они двуногим. Скорее всего, волосы – это видоизмененная чешуя. Стало быть, двуногие произошли от безлапых. Из примитивных созданий вряд ли могут получиться высшие существа. Так и получилось с двуногими. Они погрязли в том хаосе, который создали сами, и не видят иного выхода, кроме как просто длить свои дни от рождения до смерти. Печальная участь, что и говорить…
Но вернёмся к Старику. Его визиты – часть жизни Моего двуногого. Думаю, они не могут друг без друга. Двуногим свойственно накапливать эмоции, которые затем начинают давить на их разум, требуя выхода. Старик служит Моему двуногому для разрядки. Скорее всего, и Мой двуногий нужен Старику для тех же целей.
Вначале они пьют чай, перебрасываясь отдельными фразами. Это разминка, именуемая словом «пикировка». Затем Старик произносит монолог. Его монологи всегда разные: о роли интеллигенции, о войнах, о нацизме, об искусстве, о развитии общества, но какой бы темы Старик ни касался, каждый раз он приводит Моего двуногого в ярость.
Когда Старик заканчивает свой экзерсис, он принимается победно приглаживать чёрные жёсткие кудри и промакивать выступивший на лбу пот зелёным носовым платком. Глаза его сверкают, губы шевелятся, словно он ещё раз, уже беззвучно, проговаривает всё то, что только что сказал.
И тут на него обрушивается Мой двуногий. Потрясая костлявыми руками, усеянными коричневыми пятнами, вперив в Старика яростный взгляд, способный, кажется, прожечь в нём дыру, он начинает кричать о дидактизме и скоропалительности, о самоуверенности, граничащей с безответственностью, о поверхностности и бритве какого-то Оккама.
Старик довольно потирает пухлые ручки. Старик улыбается. Старик изредка прерывает Моего двуногого, бросая фразы, как поленья в огонь: «Косность – это всегда дорога в тупик!», или «Рефлексия – удел банального ума!», или «Критика со стороны консерваторов – лучший показатель ценности новой идеи!», или «Nec plus ultra – дальше некуда, Саша, ты сам загнал себя в ловушку!» и так далее…
Заканчиваются споры двуногих всегда одинаково: Мой двуногий упирает дрожащий перст в портрет улыбчивого загорелого бородача, висящий на стене, и произносит: «Человека можно уничтожить, но победить его нельзя!»
Этот бородач для Моего двуногого – что-то вроде святыни. Истина в самой последней инстанции. Гуру. Устос. Махатма. Мой двуногий не знает, что в жизни бородач улыбался вовсе не так часто, как кажется. Он много кричал, ругался, хмурился, а однажды взял и выстрелил в себя из ружья.
Лишить себя жизни – тоже сумасшествие, но бородач не смотрел мне в глаза. Его разум помутило несовершенство. Несовершенство мира вокруг и внутри…
После того как Мой двуногий разит Старика своей любимой фразой, тот обычно поднимает вверх маленькие ладони: «Сдаюсь, сдаюсь! То, что меня не убивает – делает сильнее!»
Двуногие вновь садятся пить чай, но делаются вялыми, апатичными, и вскоре Старик уходит – чтобы спустя время прийти вновь.
Бывает, что к Моему двуногому приходит много двуногих. Самцы и самки, давно уже пережившие свой детородный возраст, они сидят за круглым столом, разговаривают, а потом Мой двуногий берёт гитару, и все хором поют: «Возьмёмся за руки, друзья…», и «Облака плывут в Абакан…», и «Нет дороге окончанья, есть зато её итог…».
После таких посиделок Мой двуногий грустит. Он не спит всю ночь, ворочается, встаёт, ходит по тёмной комнате. Однажды я видел, как он плачет. Мой двуногий стоял у окна, стонал и всё повторял: «Зачем?! Зачем мы были? Для чего?!», и ещё: «Разве мы хотели такого? Это не мы! Не мы!!!»
* * *
Мендин очнулся на жёсткой кушетке. Рядом – стойка с капельницей. Белый потолок, белые стены, белые занавески на окнах. Пищит аппаратура, позвякивают инструменты. Негромкие голоса витают в вышине, и Мендин с трудом разбирает слова…
– А крепкий старикан… О, гляди, в себя пришёл!
– Да нет, он от наркоза ещё полдня будет отходить, сейчас опять отъедет. Забавно, что с ним станется, когда он узнает, сколько должен за операцию…
